даже обложку книги у нее в руках, это была «Песнь равнин» Кента Харуфа – история женщины, жертвовавшей собой ради семьи и обретающей, наконец, свободу. Харуфа посчитали в свое время излишне резким и тоже запретили.
Почувствовав, что на нее смотрят, женщина подняла глаза и удивленно уставилась на пассажира, улыбавшегося ей смущенной улыбкой, связь которой с радостью была весьма относительной.
У Митча возникло чувство, что время вдруг замедлилось, что взгляд этой женщины, прежде чем добраться до него, пересекает бескрайний океан. Взгляд этот был способен начисто стереть все, что существовало до него.
Поезд тронулся, и дом за окном вагона пропал из виду.
Этой ночью, Митч лежал в постели на спине, подложив под голову ладони, и смотрел в потолок, отчаявшись уснуть. Какой сон, когда ты испытал за один день и неодолимую жажду мести, и безумное желание любви?
Анна шагала по тротуару, сжимая в кулаке ключи, но все еще не веря в происходящее. То, к чему она так долго стремилась, теперь ждало ее в конце улицы, но она еще не могла разобраться в своих чувствах. Она испытывала и радость, и подъем, и страх в не поддающихся определению пропорциях.
– Во что я впуталась? – пробормотала она, толкая дверь ресторана, который только что купила.
Свет дня, проникавший туда через мутное стекло витрины, создавал призрачную атмосферу. От того, что здесь было раньше, почти ничего не осталось. Пол зала был завален упавшими с потолка кусками гипса, оторванными от стены полосами обоев, на столах лежал толстый слой пыли, под большим исцарапанным зеркалом были свалены старые пожелтевшие газеты. Анна пробралась, спотыкаясь, на кухню. Громоздившийся там инвентарь был непригоден для использования, вытяжной колпак висел на проводе, как забытый на виселице скелет. Мыши – и те отсюда сбежали.
«Все будет хорошо, потому что ничто не предвещает противоположного», – подумала Анна. Эту сентенцию она позаимствовала на Севере у своего бывшего соседа, старого фермера, щедрого оптимиста, подвозившего ее на своем пикапе до остановки автобуса, когда ее машина отказывалась заводиться.
Анне нравилась жизнь среди бескрайних ровных пространств. Грунтовые дороги вели там к одиноким фермам, дощатые и проволочные заборы ограждали луга, где по весне, в проклюнувшейся траве, поднимали синие головки васильки. Зимними вечерами становилось невыносимо холодно, на равнине сгущалась беспросветная ночь, но она приручила свое одиночество, научилась его ценить, находить в нем достоинства, обжилась в домишке, снятом почти за бесценок. Когда она впервые увидела полузаброшенную деревню в сорока километрах от большого города, ее привлекло то, что никто не стал задавать ей вопросов. За ней наблюдали, местные жители не спешили составлять о ней мнение. В конце концов они поняли, что она явилась издалека, вежлива, платит наличными и сполна, что в тех нечастых случаях, когда она засиживается в местном баре, пьет наравне со всеми, распевает вместе со всеми песни и уходит, ни во что не ввязываясь.
«Все будет хорошо, потому что ничто не предвещает противоположного», – по привычке пробормотала она, прикинув на глазок, сколько работы ее ждет.
Главное было не потратить лишнего, не ошибиться в людях, которым она будет доверять работу, найти подходящее оборудование. Она знала в точности, как и чем оснастить свой ресторан. Кухня была маленькая, но при правильной организации даже там можно было не наступать друг другу на ноги у плиты и у рабочих столов. Она придумала, где убрать лишнюю перегородку, где поставить стекло, чтобы всегда видеть обеденный зал всего на тридцать персон. Скромное, но веселенькое оформление будет гармонировать с классом заведения.
Анна достаточно набила руку и чувствовала себя вполне профессиональной, чтобы начать.
Когда ремонт будет в разгаре, она начнет закупаться на распродажах. Большинство рестораторов опускали руки после года-двух бесполезных усилий, и те, кто, как она, шел на риск вместо не справившихся, суеверно опасались соваться на распродажи их добра. Но Анна была упрямой и не верила в приметы.
Усевшись на единственный стул, показавшийся ей достаточно прочным, она огляделась и представила себе суматоху на кухне, звон приборов, гул разговоров в зале, весь этот будущий мир, заранее делавший ее счастливой.
Утром, прежде чем отпереть магазин, Митч посетил Дворец правосудия. За бессонную ночь он успел пролистать несколько полицейских романов. Мэтры жанра сходились в одном: вопреки пословице, идеальные преступления существуют, только удаются они не импровизаторам, а тем, кто не брезгует тщательной подготовкой, начиная с рекогносцировки.
Он протолкался сквозь толпу у входа и стал расхаживать по коридорам, задерживаясь у дверей каждого зала судебных заседаний. К доске у каждой двери было пришпилено название проходящего за ней слушания с фамилиями судьи и обвинителя. Услышав голоса, Митч оглянулся; в его сторону шли трое мужчин. Салинас, судя по всему, наслаждался впечатлением, которое производил на своих коллег.
Он впился взглядом в прокурора, но тот не обратил на него никакого внимания и прошествовал дальше. Это безразличие удвоило желание Митча с ним поквитаться.
На выходе из суда, уже на лестнице, у него разболелась нога, хотя в небе не было ни облачка, а прогноз не обещал ни капли дождя. Закружилась голова, отчаянно забилось сердце, пришлось привалиться к стене, чтобы не потерять равновесие. Закололо в руках, в затылке, в щеках. Недомогание продлилось несколько минут; придя в себя, Митч уселся на террасе первого же кафе, чтобы набраться сил и привести в порядок мысли.
На другой стороне улицы он увидел Вернера, вылезшего из такси и собиравшегося нырнуть в какой-то магазин. Возникло желание его поприветствовать, но он остался молча сидеть. Все – профессор музыки, мадам Ательтоу, Матильда – бросили его на произвол судьбы, никто из них не пришел на его судебный процесс, никто не навестил в тюрьме.
Прошли считаные секунды, и его взгляд остановился на женщине, шедшей в направлении вокзала. В старом черном плаще с зауженной талией, даже с гипсовой пылью на волосах и на лице, она была близка к совершенству. Вскоре она поравнялась с Митчем, и тот поспешил притвориться, что занят разглядыванием своих ногтей. Плащ застыл у его столика, он поднял глаза и был сражен наповал улыбкой Анны, предназначенной, казалось, именно ему. Первой его мыслью было, что такая сногсшибательная женщина способна послужить только источником разочарования.
– Мы уже встречались, не правда ли? – с любопытством спросила она, узнав, наверное, бестактного пассажира остановившегося на путях поезда, засмотревшегося на нее из окна вагона.
– Я не хотел быть неделикатным, – ответил Митч, привставая, – но книга, которую вы читали…
– Конечно, «84», это же вы!
– Вряд ли, тогда я еще не родился.
– И я. Я про книгу.
– Оруэлл?
– Опять мимо, автор – японец.
– «1Q84!»! – воскликнул Митч.
– Угадали. Это вы ее мне посоветовали. Это было так давно, что у вас нет никаких причин помнить, а у меня есть. Вы были последним, с кем я разговаривала перед отъездом.
К этому можно было бы добавить, что когда все оставляешь позади, то такое не забывается, но она была слишком нелюдимой, чтобы признаться мужчине, которого видела всего раз в жизни, что роман, который он тогда для нее подобрал, провел рядом с ней последние пять лет, что в некоторые вечера, когда одиночество грозило унести ее туда, откуда нет возврата, его страницы дарили ей свет. Аомамэ и юная Фукаэри стали ее спутницами в изгнании.
– Надеюсь, она вам понравилась, – сказал Митч.
– У меня остались от нее прекрасные воспоминания. Вы по-прежнему держите ту милую книжную лавку неподалеку от вокзала?
– А как же, – ответил Митч.
– Раз так, я к вам загляну, и вы посоветуете мне, что еще почитать.
Она промахала ему рукой и ушла так же внезапно, как появилась.
Стоя на террасе кафе, Митч, близкий к тому, чтобы посчитать случившееся чудом, проследил взглядом ее фигуру, быстро исчезнувшую в толпе. Напрасно он не предложил ей сесть, не расспросил об упомянутом ею путешествии, не осведомился, каким чудом она его узнала, не спросил хотя бы ее имя. Ничего этого он не сделал и теперь клял себя на чем свет стоит. Оставалось надеяться, что она сдержит слово и что ему не придется слишком долго дожидаться дня, когда она опять заглянет к нему в магазин.
На углу улицы Анна задержалась перед какой-то витриной, увидела свое отражение, ужаснулась и спешно отряхнула пыль с плеч, волос и щек. «Ты немедленно забудешь эту встречу и станешь думать только о своем проекте, иначе всю жизнь будешь жалеть», – пообещала она себе и пошла дальше.
Но на вокзале она поступила в точности наоборот: позвонила подрядчику, которому собиралась поручить все работы, и, прижав плечом мобильный к уху, готовая поспорить о каждой цифре в накладной, с восхитительной ловкостью выудила из кармана плаща записную книжку, чтобы поскорее записать: встреча в кафе в двух шагах от милой книжной лавки, завтра.
Ей пришлось бегом догонять уже тронувшийся поезд и вскочить в последний вагон.
Назавтра, незадолго до обеда, Митч опять отправился во Дворец правосудия. Накануне, изучая объявления у дверей судебных залов, он узнал, что в полдень слушания прерываются. Без десяти двенадцать он сел на скамью в коридоре и стал ждать появления на лестнице Салинаса, чтобы пойти за ним следом. Он поставил себе задачу определить, где прокурор обедает, предпочитает насыщаться в одиночестве, как Вернер, или в компании себе подобных. Чтобы наметить оптимальный способ действий, прежде чем взяться за дело, он хотел все узнать об объекте слежки, его расписании, местах, куда прокурор по привычке захаживал, круге общения.