– Вы помните всех персонажей книг, которые советуете читать?
– Всех, произведших на меня впечатление.
– У Хосе возникли проблемы из-за меня. Я уехала и больше ничего о нем не слышала. Я немного побаиваюсь новой встречи с ним, но набралась смелости и пришла сюда с вами.
Митчу тоже потребовалась смелость, чтобы продолжить копать:
– Вы давали ему знать о себе?
– Говорю же, это осталось в прошлой жизни.
– Проблемы, которые вы упоминаете, как-то связаны с отъездом, о котором вы не хотите распространяться?
По выражению ее лица нельзя было понять, как она относится к его вопросу; подбородок слегка дрожал, рука слепо нашарила стоявший прямо перед ней бокал, взгляд был устремлен на направлявшегося к ним широкоплечего мужчину. Хосе быстро поприветствовал Митча, как приветствуют тех, кому не намерены уделять внимания, и обратился к Анне:
– Что ты здесь делаешь?
– Понимаю, ты на меня зол, мне очень стыдно, но, поверь, еще сегодня утром я ничего не знала.
– За что мне на тебя злиться? – спросил он, наклоняясь к их столику.
– За то, что произошло.
– О чем ты говоришь, Анна, моя жизнь не имеет к тебе никакого отношения.
– Вальтер упомянул серьезное происшествие в ресторане, и я подумала…
Хосе удивленно покачал головой.
– Ты слишком много думаешь. Не надо думать вслух, я понятно выразился? – Он недовольно покосился на Митча. – Я врезал шеф-повару «Трех кузенов» по физиономии, он давно напрашивался и получил по заслугам. Даже если после этого мне пришлось несладко, теперь я в сто раз счастливее. Здесь я сам шеф и горжусь блюдами моей кухни.
– Они ни с чем не сравнимы! – вставил Митч, чтобы смягчить ситуацию.
Хосе опустился на диванчик, налил себе вина в бокал Анны, выпил и тяжело вздохнул.
– Слушай, зачем ты вернулась?
– Так было нужно. Почему это тебя так задевает?
– У твоего отъезда были последствия. Они пришли в ресторан, всех допросили и… – Он осекся и покосился на Митча.
– И?.. – подстегнула его Анна.
– Они потребовали список сотрудников, интересовались уволившимися после… инцидента. Через две недели пришел сыщик, чтобы расспросить меня о тебе; от него я узнал, что ты исчезла. Сама понимаешь, я ничего ему не сказал; но я был не единственный, к кому он приставал. С тех пор много воды утекло, но они никогда не закроют это дело. Я тебя предупредил, а дальше ты, как всегда, поступишь по-своему. Вам правда понравился ужин?
– Правда, еще как! – поспешил ответить Митч.
Хосе сохранил невозмутимость, что случалось с ним нечасто, вернее, никогда, и означало удовлетворение. Он встал, поцеловал руку Анне, с прежним безразличием попрощался с Митчем и удалился в кухню.
Митч хотел оплатить счет, но официант отказался принять деньги, объяснив, что они гости заведения.
Митч и Анна вышли из ресторана и зашагали рядышком. Вечер выдался теплый.
– Что произошло в «Трех кузенах», чтобы полиция…
Анна посмотрела на него так строго, что он прервался на полуслове. В ее глазах читался призыв к молчанию, тайна которого известна только женщинам. Она остановила такси, поблагодарила Митча за неожиданный вечер и села в машину.
– Подумайте, что я буду читать дальше, мне нужен новый спутник! – крикнула она в окно отъезжающего такси.
Митч сунул руки в карманы и зашагал на вокзал.
Уже на ближайшем перекрестке на него обрушилось одиночество, как холодящий душу зимний дождь.
15«Вся ваша ненависть»
Покупателей становилось больше с каждым днем. Бывшие завсегдатаи приветствовали Митча строго в рамках элементарной вежливости, делали покупки и торопливо уходили. Никто из них не задавал ему вопросов, как будто все считали в порядке вещей, что однажды книготорговец запирает свой магазин, чтобы отпереть его спустя целых пять лет. Все всё знали, но никто не переживал о его судьбе и тем более не возмущался, притворство было наилучшим способом не тревожить свою совесть.
Митч не находил названия тому, что чувствовал. Он уговаривал себя, что прошлое осталось позади, но каждый вечер, когда закрывал магазин, оно было тут как тут. Каждое утро, поднимая металлическую штору, он был полон решимости гнать горечь, от которой можно ждать только беды. Приказал себе больше не обращать внимания на тех, кто заглядывает к нему в магазин, просто чтобы почитать. Дела шли хорошо, днем он был счастлив; правда, с наступлением вечера счастливое настроение улетучивалось.
От Анны не было никаких вестей; через две недели он смирился с мыслью, что их и не будет. Это не мешало ему ломать голову над тем, каким своим поступком он мог ее прогнать. Ляпнул лишнее, задал неуместный вопрос, нагнал на нее скуку своей болтовней? Он был создан для того, чтобы самого себя мучить, поэтому пришел к заключению, что для нее оказалось более чем достаточно одного вечера в обществе бывшего заключенного.
Этот вывод позволил Митчу медленно вернуть себе самообладание. В конце концов, он отбыл свой срок, никому не причинил зла, за ним не тянулось никаких загадочных следов, способных насторожить полицию. Когда нарочитое молчание Анны начинало казаться ему унизительным, а прежние надежды глупыми, он позволял себе громко выругаться (при условии, что в магазине никого не было). Этим утром он выругался так: «Какой же мудак!..»
– Качество приема не улучшилось, – отозвался только что вошедший в магазин мужчина.
– Вернер?
– Собственной персоной, дружище, то есть то, что от нее осталось.
Митч вышел из-за прилавка навстречу профессору.
– Повесьте у двери колокольчик, – посоветовал ему Вернер. – Когда сюда ни войдешь, такое впечатление, что застигаешь вас врасплох.
– Часто так и бывает. Ничего, меня устраивает. С тех пор, как на вокзале закрыли зал ожидания, люди стали коротать время у меня. Как заходят, так и уходят, ничего не купив.
– Возможно, если вы перестанете обзывать своих посетителей мудаками, то кто-нибудь из них надумает купить книжку, – предположил профессор.
– Что хотите купить вы сами, Вернер? – осведомился Митч ледяным тоном.
– Ничего, дорогой мой, я пришел увидеть вас. Что у вас с ногой? Раньше вы не хромали.
– Неудачное падение с лыж, – ответил Митч.
– Занятно. Где вы пропадали? Могли бы дать о себе знать.
Вернер задал этот вопрос с самым непосредственным видом, но Митч помнил об его актерском таланте и решил ему не подыгрывать.
– В каком смысле «где пропадал»?
– Я спросил о чем-то непонятном? Кажется, я выразился предельно ясно. Можно узнать, почему вы так нелюбезны?
– Собираетесь и дальше притворяться, что ни о чем не подозревали? – спросил Митч, теряя терпение.
Вернер рассердился и закусил удила.
– Насчет чего? – повысил он голос. – Я явился на собрание в назначенный день и час. Вы явно не соблюли договоренность, потому что металлическая штора на витрине была опущена. Я подумал было, что ошибся датой, и приходил потом на следующий день и через день сразу после занятий, но магазин так и не открылся. Я звонил, но слышал длинные гудки. Сколько я ни возвращался, повторялось одно и то же…
– И?.. – в свою очередь повысил голос Митч, видя, как багровеет лицо профессора.
Вернер выпятил грудь и принялся расхаживать по магазину, заложив руки за спину. При каждом широком шаге его голова клонилась то вперед, то назад, как у раздраженного петуха.
– В общем, я решил, что вы прикрыли лавочку – прогорели и сбежали, не оставив адреса. Не стану скрывать, это нанесло сильный удар по моему самолюбию. Не боюсь повториться: мне казалось, что мы с вами добрые друзья, и это проявление неуважения – исчезновение без малейших признаков жизни! – изрядно меня покоробило. Теперь я все высказал.
– Вы всерьез надеетесь, что я поверю, будто вы ничего не знали ни об аресте, ни о суде?
– Какой еще арест, какой суд, о чем вы? – спросил Вернер, задыхаясь и, усиливая эффект от своего ошеломления, грузно плюхнулся на тумбу с книгами.
– МОЙ арест, МОЙ суд! – крикнул Митч. – Я провел последние пять лет за решеткой!
У Вернера поникли плечи, весь его вид говорил, что он раздавлен тяжестью этого известия.
– Клянусь, я ничего не знал. Откуда мне было знать?
– Может, из газет?
– Я уже давно не читал Le Phare по той простой причине, что из нее ничего нельзя было узнать. Умоляю, поверьте в мою честность! Позвольте мне угостить вас рюмочкой, только чур, вы все мне расскажете.
Митчу совершенно не хотелось идти выпивать, для этого было еще рано; но даже если бы час был урочный, он не принял бы приглашение. Но к его величайшей растерянности, Вернер не выказывал ни малейшего побуждения уйти. Митч в знак сдачи позиций принес графин с водой.
Профессор слушал его, не перебивая. Рассказывая, Митч задавался вопросом, кто перед ним: то ли несравненный лгун, то ли честный малый, действительно ничего не знавший.
– Это чудовищно… – выдохнул тот, когда Митч завершил свой рассказ.
– Но я каким-то образом выжил.
– Я не о тюрьме, а о том, что знать ничего не знал, – продолжил профессор. – Знал бы, непременно навещал бы вас, приносил бы пирожные, развлекал беседой. Было бы чем заполнить одиночество – и свое, и ваше.
У Вернера была способность выглядеть одновременно и чрезвычайно занятым, и исполненным добродушия. Это был одаренный эквилибрист, умеющий сделать опасное сальто и приземлиться на ноги.
– Все сложилось совсем по-другому, – заключил Митч.
– Что вы собираетесь делать теперь? – спросил профессор.
– Удерживать на плаву мой книжный магазин, – ответил Митч, не желавший распространяться про месть, о которой все больше думал.
– Как там ваша драгоценная коллекция? Конфискована?
– Нет, они так и не обнаружили вход в потайную комнату. Я погорел из-за двух несчастных книжонок, забытых в закутке за прилавком. Салинас не вызывал вас на допрос?
– Кто такой Салинас? – спросил в свою очередь профессор.