– Я имел в виду помощь с теми неприятностями, о которых вы беседовали с вашим другом-поваром.
От замешательства Анна поставила недопитую чашку кофе на самый край стола, и Митч успел поймать ее. У Анны был настолько потерянный вид, что Митч, помахав перед ее лицом рукой, не добился никакой реакции, она даже не моргнула.
– Вы не имеете представления о моих неприятностях, – пробормотала она.
– Иметь представление необязательно, я готов обеспечить вам алиби.
– Какое еще алиби?
– Я засвидетельствую, что был с вами.
Она, опомнившись, сделала шаг назад.
– Какие неприятности вы, собственно, вообразили?
– Это неважно, у вас их больше нет, потому что в день, когда они произошли, мы были вместе. Надо просто выбрать место, которое мы сумеем одинаково описать, и договориться, чем мы там занимались. Допустим, гуляли по набережной, обсуждали какую-нибудь книгу, кулинарный рецепт или – у него загорелись глаза, как будто он сделал крупное открытие, – целую кулинарную книгу!
С улицы донесся шум уборочной машины. Анна дождалась, пока ее щетки прошуршат мимо ее витрины и затихнут в отдалении.
– Вы все это придумали по дороге сюда?
– Да, вот такой я придумщик, – подтвердил Митч с кивком.
– Зачем?
– Ну, как же… Без этого никак, вот зачем.
Анна взяла его под руку и стала подталкивать к двери.
– Я польщена подобным вниманием к своей персоне, такого со мной еще не бывало, но я не могу принять ваше предложение: мне не нужно алиби, а неприятностей хватает и вам самому. Обещаю заглянуть к вам за книгой, как только выдастся свободная минутка.
Он вышел, она осталась на пороге, дожидаясь, пока он уйдет. Она никогда никому не созналась бы, в первую очередь самой себе, что надеется, что он оглянется. Он не оглянулся.
Вернувшись в зал, она посмотрела на букет пионов в ведерке. Цветы были великолепны. Потом ее взгляд упал на пиджак, оставшийся висеть на спинке стула. Она схватила его и выбежала на улицу.
– Подождите! – крикнула она.
Митч только ускорил шаг. Она догнала его и, задыхаясь, преградила ему путь.
– Мне это непривычно.
– Что непривычно?
– То, что вы сделали.
– Вы про сварку?
– Хотя бы. Я зайду к вам в магазин, как только закончится мой рабочий день, мы сможем прогуляться по набережной, как вы предлагали, если у вас еще будет такое желание.
– Если это действительно доставит вам удовольствие, почему бы нет.
– Это действительно доставит мне удовольствие.
– Тогда до вечера, – кивнул Митч.
Этот внеурочный выходной Митч устроил себе не только ради Анны; он отправился к ней с утра пораньше потому, что предполагал не самое лучшее развитие событий. Она приняла его помощь, в противном случае все могло бы сложиться иначе. Ненадолго забежав к себе в магазин, он доковылял под проливным дождем, волоча больную ногу, до Дворца правосудия. По пятницам прокурор Салинас садился за руль своего синего седана уже в полдень: вторая половина пятницы была у него нерабочей. Митч выяснил это, когда проводил рекогносцировку. Машина всегда ждала прокурора на одном и том же месте на втором минусовом этаже подземной парковки, метрах в двадцати от лифта.
Шагая по бульвару, Митч отмахивался от внутреннего голоса, нашептывавшего, что он собрался совершить непростительную глупость, что у него только что произошла многообещающая встреча, что Анна отличается от всех женщин, которых он когда-либо знал, что он разглядел в ней целый мир, о существовании которого раньше не подозревал, и что куда разумнее было бы безумно рискнуть ради нее, а не удовлетворять свое чувство мести. Но внутренний голос был недостаточно громок, чтобы он внял ему, а не сжигавшей его жажде отомстить.
Чтобы не попасть в объектив камеры, висевшей над шлагбаумом паркинга, он вошел во Дворец правосудия, пересек вестибюль и спустился на нужный ему подземный этаж по лестнице.
В этот раз парковка показалась ему более мрачным местом, чем в начале недели, когда он побывал здесь впервые. Судя по его часам, до акции оставалось пятнадцать минут. За двумя колоннами рядом с машиной Салинаса было удобно прятаться. Митч выбрал ту, что ближе к седану, чтобы при его появлении Салинасу некуда было деваться.
Он достал из внутреннего кармана пиджака раздвижную дубинку, захваченную из магазина. В сложенном состоянии она не превышала длиной пятнадцати сантиметров, но стоило только ею махнуть – и она полностью раздвигалась. Таким оружием можно было сломать бедро, колено, ключицу или руку, свернуть челюсть, а удар по почкам или по затылку вообще мог оказаться смертельным. Митч крепко сжал рукоятку дубинки, спрятался за колонной и стал ждать.
Через десять минут появился прокурор в темно-синем костюме, с портфельчиком, торопящийся к своей машине. Митч раздвинул свою дубинку. До слуха Салинаса донесся металлический звук, он остановился и стал озираться.
– Кто здесь?
Митч затаил дыхание, у него взмок лоб, рубашка прилипла к телу. Салинас прошел мимо колонны, за которой он стоял, и подошел к машине.
В тот момент, когда нужно было нанести удар, у Митча страшно зашумело в голове, он даже испугался за свои барабанные перепонки; то же самое с ним происходило, когда Сержант ломал ему в тюрьме ногу, осыпая его ударами; с тех пор этот невыносимый шум часто его мучил.
Прокурор отпер машину и распахнул дверцу. Митч задыхался, он не мог шелохнуться.
Когда заработал двигатель машины, он сложил дубинку и убрал ее в карман. Машина с шуршанием колес тронулась с места.
Это была всего лишь отложенная партия. Настанет день, когда за Салинасом все же явится смерть, и он познакомится с предсмертным ужасом.
17Сукин сын
В семь часов вечера Анна постучала в металлическую штору книжного магазина. Вместо черного плаща на ней теперь было светлое пальто, каштановые волосы заколоты на затылке, на плече большая холщовая сумка.
– Вы забыли о нашей встрече? – спросила она.
– Нет, почему вы спрашиваете? – удивился Митч, открывая ей дверь.
– У вас мрачный вид. – Она сделала пируэт. – Так ведь лучше?
Митч заколебался.
– Не бежевом меньше видна пыль, разве нет?
Он видел только ее сияющую кожу, радостную улыбку, огромные глаза, дарившие желание жизни и свободы. В этот момент до него дошло, как велика ее власть над ним. Салинас вливал в его жилы яд ненависти и гнева, Анна служила противоядием.
Они вышли на набережную, как договаривались. Воздух был теплым и ласковым, небо алело, хотелось, чтобы так было всегда. Митч был бы совершенно счастлив, если бы знал, что сказать, как поддержать разговор, даже самый непритязательный. Но и молчание, в котором проходила их прогулка, было захватывающим.
– Я не знаю, о чем говорить, – пробормотал он, не выдержав. – Наверное, вам со мной скучно. Я чувствую скованность в обществе…
– Женщины? – подсказала Анна.
– Малознакомого человека.
Анна нашла в этом ответе смирение, которого не хватало многим мужчинам.
– Я тоже. Но трудно узнать друг друга, если все время молчать. Давайте, начну я. Что надоумило вас стать владельцем книжного магазина?
– Мать-переплетчица и отец-печатник, не выпускавший из рук книгу. Он заразил меня своей страстью, научил странствовать по воображаемым мирам, встречать там тех, с кем не бывает одиноко. У него была мания заимствовать фразы у героев книг; я думал, что он делает это специально, но сейчас я сам грешу тем же самым, не отдавая себе в этом отчета. Никакое другое занятие не сделало бы меня таким счастливым. Я стал торговать книгами, чтобы делиться с другими тем, что сам испытываю, открывая страницы. Набираться новых идей, пронзать эпохи, открывать цивилизации, проникать в чуждый образ мысли – это как… – Он запнулся, поняв, что ему очень нравится пальто Анны, – …как бесконечно продлевать магию детства. Читая, я открываю себя миру.
– Напрасно вы считаете себя скучным, только что вы наговорили вещей, которые мне никогда не удавалось сформулировать, чтобы выразить то, что я чувствую на кухне.
Анна подошла к скамейке, с которой можно было любоваться рекой, поставила на землю сумку и достала из нее приборы, скатерку, которую расстелила между ними, две чашки, пластмассовый контейнер, сверток в фольге, термос. Первым делом она открыла контейнер с чем-то разноцветным, такого блюда Митч никогда не видел и не нюхал.
– Я замучилась с этим рецептом, – призналась она. – Это что-то среднее между индийским дхалом и вегетарианским карри. Скажу без лишней скромности, оно близко к совершенству, а все благодаря молотому миндалю. – Сказано с таким видом, словно она разгадала величайшую кулинарную загадку всех времен.
Анна зацепила кусочек своей вилкой и поднесла к губам Митча. Ободренная выражением блаженства на его лице, она стала со страстью объяснять, какая замысловатая химия потребовалась для получения этого сочетания структур и вкусов, как она измельчала овощи, в каком порядке их тушила, как продуманно добавляла специи на определенных этапах приготовления, не забывая о миндальном порошке и поддержании постоянной температуры. Митч чувствовал себя в сердце вдохновившего Анну города Удайпура. Бродил вместе с ней по улочкам, останавливался у прилавков огромного рынка под открытым небом, пока она выбирала все необходимое; потом, когда ее корзинка наполнилась, они спустились к озеру Пичола, о котором он читал подростком – в пятнадцать лет пережил свой «индийский» период протяженностью в год. Немного погодя Анна разлила по чашкам ароматный чай, развернула фольгу и разрезала на две части шоколадный пирог. Уже опускалась ночь, и ей пришла мысль забраться на утес, чтобы полюбоваться последними отблесками солнца на воде. Митч пошел за ней, подъем был крутой, и он остановился на полпути.
– Поднимайтесь, я вас догоню, – сказал он, растирая себе ногу.
– Болит?
– Не очень, только при высокой влажности воздуха. Особо жаловаться не приходится.