ор – стал собираться домой. Если поторопиться, можно было еще успеть на последний поезд.
Анна достала из кармана ключ и показала пальцем на стоявший перед рестораном грузовичок.
– Я его арендовала, – объяснила она. – Завтра поеду на распродажу. Если повезет, вернусь со всем, чего мне пока недостает. Список очень длинный.
По пути Митч предложил ей свою помощь в завтрашней разгрузке купленного. Анна поблагодарила его за предложение, но напомнила, что на нем магазин, а еще читатели, которым он нужен позарез, чтобы нагнать время, потерянное из-за дурацкого закона; она прекрасно справится сама, раньше же справлялась, ей совсем не хочется что-то в этом менять.
Они остановились на заправке, залили полный бак и там же, не веранде, поужинали сандвичами и чипсами. К полуночи они были у него.
Анна оценила книги на полках вдоль всех стен и обнаружила свое отличие от Митча: у нее дома не было ни одной семейной фотографии.
Они занялись любовью под душем, потом нырнули в постель.
– Если я закрою магазин чуть раньше обычного, то успею к тебе. Просто оставь самое тяжелое в кузове. Посудомоечная машина, морозильник, холодильник, все это вместе весит добрую тонну, даже если ты все разгрузишь, я займусь установкой, тоже неплохая идея, правда?
Анна спала – или делала вид, что спит.
Назавтра, проснувшись, Митч нашел на подушке записку.
Будь прилежным, занимайся своими покупателями, обо мне не беспокойся. Я загляну к тебе, как только смогу, и не противоречь мне.
Он дважды перечитал записку. Нескольких слов и улыбки было достаточно, чтобы озарить радостью наступивший день, а постскриптум к письму был полон улыбок.
Ближе к полудню, складывая в коробки не проданные экземпляры и на всякий случай оставляя один на полке, он задумался о том, хочет ли по-прежнему отомстить… Видимо, желание прошло, иначе он не задался бы этим вопросом, но вместо него тут же встал другой: сможет ли он быть полностью счастлив, пока не осуществит свою месть?
Всю жизнь он хотел приносить пользу, выбранное занятие отвечало этой цели: служить людям, вести достойную жизнь, чтить отца, чьей памяти он посвятил свой магазин. Себя самого он всегда отодвигал на второй план, находя удовольствие только в помощи другим и разделяя их радость. Школьные учителя писали в справках об его успеваемости и поведении, что он мальчик доброжелательный, пытливый, отзывчивый, но большинство принимали эти качества за слабость, хотя такое поведение требовало, напротив, воображения и смелости. Но что останется от его мягкости, если он причинит Салинасу страдания, о которых грезит почти еженощно? Мысли прервало появление в магазине покупательницы, которую он давно не видел.
– Так это правда, вы снова среди нас, какая замечательная новость! – воскликнула мадам Ательтоу.
Она выглядела такой обрадованной, что Митч решил, что сейчас она полезет к нему обниматься.
– Действительно, я снова среди вас.
– Какое долгое путешествие, какая перемена в жизни!
– Каким добрым ветром вас принесло, мадам Ательтоу? – невозмутимо осведомился Митч.
– Что за вопрос? Это желание вас увидеть, вспомнить столько всего хорошего. Мне так недоставало наших вечеров… У меня не было возможности вас поблагодарить, вы так стремительно исчезли! Эстафету перехватил книжный магазин по соседству со мной, но какое может быть сравнение с вами!
– Чрезвычайно сожалею об этом, – ответил он ледяным тоном.
Мадам Ательтоу прикусила верхнюю губу, поправила седые волосы и состроила непонятную гримасу.
– Хочу узнать, хранят ли книготорговцы профессиональную тайну, – произнесла она самым серьезным тоном.
– Разумеется, – ответил Митч так, будто это была очевиднейшая вещь. – А в чем дело, если не секрет?
– Хозяйка моего книжного магазина не вызывает у меня доверия.
– Речь идет о ваших читательских предпочтениях?
– Нет, на этот счет она, скорее, хорошая советчица, но так болтлива! Видите ли, мой сын слишком переживает за мое благополучие и превратился на этой почве в настоящего тирана. Следит за каждым моим шагом и поступком, утверждает, что из-за книг у меня мозги набекрень, что если я перестану тешить себя разными фантазиями, то поведу себя куда разумнее и покончу со своей ахинеей о том, что такое правильная жизнь.
– Разумнее в чем?
– Хотя бы в разговорах, он не выносит того, что мои политические взгляды отличаются от его.
– Очень глупо с его стороны, сколько лет вашему доброму ангелу?
– В декабре стукнет сорок два.
– Раз так, он уже неисправим, – вздохнул Митч. – Жаль, что он так сильно на вас влияет, вдвойне жаль, что он так неразумен.
– Дело не в том, что на меня влияют его мысли, а в том, что я живу на его деньги. Не хочу его отталкивать, хотя иногда так и подмывает… Не судите меня строго, желаю вам лучше меня справиться с этой проблемой, когда будете в моем возрасте. Для женщин моего поколения оставаться независимыми было гораздо труднее, чем принято считать.
Мадам Ательтоу познакомилась со своим будущим мужем в школе, где работала ассистенткой, а он директором. У нее всегда был комплекс насчет своей внешности, иначе она поняла бы, что ей присуще своеобразное очарование… Ательтоу улыбался ей всякий раз, когда она приносила ему документы, и эта его любезность по отношению к молодой женщине со слишком длинной шеей и со слишком худыми ногами (студенты даже прозвали ее Страусом) быстро ее надоумила, что лучшей партии ей не найти; она жила в страхе остаться старой девой. Через полгода после похода вдвоем в кино они поженились, и ей пришлось временно отказаться от карьеры преподавателя, о которой она мечтала с юности, и посвятить себя домашнему очагу.
Ательтоу оставался хорош несколько месяцев, пока за ней ухаживал, но, нанизав ей на палец кольцо, переменился. За годы он превратился в самодовольного диктатора, не проявлявшего того ума, который она в нем находила, когда выходила замуж, доказательствами чему служили совершаемые им несчетные глупости; еще хуже было того, что у него заранее имелось обо всем твердое суждение.
Она проскучала с ним двадцать лет. Рождение Рони, с нежного возраста демонстрировавшего отцовскую наследственность, оказалось кратким отступлением. Ательтоу, катавшегося неподалеку от дома на велосипеде, сбил мусоровоз, после чего у его вдовы открылся актерский талант, о котором она прежде не подозревала. С испугавшей собравшихся на кладбище гримасой она вырвала из рук могильщика лопату и поторопилась сама засыпать гроб мужа землей. Собравшиеся усмотрели в ее поведении признак невыносимого горя, а не необузданной радости, охватившей ее при мысли об обретении долгожданной свободы, и надежды познать однажды большую любовь, коей она была лишена. Дожидаясь этого дара провидения, она вернулась к преподавательской профессии и стала учить юношество постарше.
Увы, невеликие сбережения, оставшиеся от погибшего Ательтоу, быстро исчерпались, а скудная преподавательская пенсия мало что меняла в ее финансовом положении. Обеспечивать матери комфортабельное существование взялся ее сын Рони, при этом все сильнее на нее влияя.
Увлеченный «гигиеной жизни», он начал с контроля питания, регулярно инспектируя ее холодильник, конфискуя оттуда лакомства и разрешая ей всего один стаканчик вина за ужином.
Гораздо позже, когда мадам Ательтоу стала встречаться с профессором музыки – на взгляд ее сына, слишком часто, – зарабатывавшим неприлично меньше приличествующего мужчине его возраста, Рони, занимавший важный пост в крупном банке, собрал достаточно информации, чтобы добавить к своему набору твердых суждений еще одно. Он счел неприемлемой саму мысль о возможной связи матери с неимущим музыкантом, тем более танцующим по субботам танго. Причину бредней матери он усмотрел в книгах. На следующий же день «Гамитани, или Две ночи излишеств» Мюссе, «Любовник» Маргерит Дюрас и «Любовник леди Чаттерлей» Лоуренса полетели в помойное ведро.
Слушая исповедь своей бывшей преподавательницы литературы с прилавка, где он прилег, как на диване, Митч уяснил, что это Рони стоял, вероятно, у истоков любовного разочарования Вернера.
– Можете не сомневаться, если ваш сын станет что-либо спрашивать у меня о вас, во что мне, правда, не верится, я ничего ему не скажу, даю слово. Теперь, когда мы все прояснили, скажите, какая книга притягивает вас сейчас? – спросил он.
Мадам Ательтоу не ответила, то есть ответила, но не сразу. Она выпрямилась, ее высокая фигура с раскачивающейся на локте сумочкой долго перемещалась по магазину.
– Это он сказал мне, что вы вернулись, – сообщила она, листая «Тропик Рака».
– Он? – переспросил Митч.
Он отлично понял, что речь о Вернере, но намеренно демонстрировал подобающую книготорговцу приверженность сохранению профессиональной тайны.
– Иногда мы видимся – тайком, совсем недолго и слишком редко. Он сказал мне, что вы уехали путешествовать, это огромное везение, то самое, о чем я не перестаю мечтать. – Ее лицо просияло, как будто на нее снизошло откровение. – Вот что я должна делать – бродяжничать!
– В вашем возрасте стоило бы, наверное, рассмотреть другие варианты. Например, поговорить с сыном, рассказать ему о своих переживаниях.
– Он не станет меня слушать. У него нет дурных намерений, наоборот, он уверен, что действует мне во благо, как только я начинаю жаловаться, он говорит, что я теряю голову. Правда в том, что дети – это кошмар, маленькие вампиры, вонзающие клыки в вашу жизнь и высасывающие кровь до последней капли. Когда они вырастают, ничего не меняется. Я ужасно боюсь, что настанет день, когда он отвезет меня в учреждение для престарелых. Это ничем не лучше тюрьмы.
– Это вряд ли, – лаконично отреагировал Митч.