В 20:45 прокурор уже лежал в своей спальне, рядом с кроватью. Ночная сорочка промокла от пота, в широко раскрытых безразличных глазах затухал закат. Потом наступила ночь, и в его распахнутых глазах отразились звезды.
Два дня Анна не приходила к Митчу и даже не звонила, от этого он испытывал то недоумение, то грусть. Он всячески бежал от одиночества: переставлял книги, открывал какую-нибудь и тут же откладывал, потому что мог думать только о причинах этого медленно сжигавшего его молчания. Таких причин могло быть несколько.
Вновь настигнутая своими неприятностями, она по привычке сбежала… Это предположение выглядело маловероятным. Раз, «немного убив» кого-то, она взяла паузу для покупки книги, значит, сейчас тоже нашла бы время, чтобы его предупредить. Решила положить конец их отношениям? Но и тогда она бы дала ему знать. Все, что он понял о ней за время знакомства, доказывало, что она не опасалась отвечать за свои решения. Или работы в ее ресторане затягиваются и она то ли из гордости, то ли из нежелания навязываться решила не просить у него помощи?..
Продумывая это третье предположение, Митч все равно возвращался к первому и ко второму, и так до бесконечности. Это было движение по кругу, которое не прекратили ни прогулка по набережной для проветривания мозгов, ни погружение в полностью бесполезные занятия. Никогда еще он с таким упорством не тасовал книги у себя на полках и на тумбах. Анна просила его в своей записке не беспокоиться о ней, обещала навестить его, как только сможет, и настаивала, чтобы он не поступал наоборот. Но с тех пор минуло уже два дня, и Митч давал себе еще один, прежде чем самому все прояснить. Единственное, что мешало ему уже сейчас ринуться к ней в ресторан (хотя к углу торговой улицы он уже дважды подкрадывался), так это уверенность, что тогда он не удержится и набросится на нее с поцелуями, а потом не успокоится, пока все у нее в ресторане не будет приведено в полную готовность. Для этого существовала логическая и простая причина. Ничто не делало Митча настолько счастливым, как помощь любимому человеку; его окрыляли совместные дела, даже наклеивание керамической плитки.
То и дело он возвращался к мысли о том, чтобы поступить вразрез с ее просьбами, заявиться к ней, не дать ей времени на возражения и заключить ее в объятия. Но его останавливало убеждение, что это не сработает, раз женщина избрала отсутствие.
Вечером, когда он лег, уныние стало совсем нестерпимым, поэтому он взбунтовался и забормотал в отрастающую бороду – он перестал бриться, – что он ей не просто мастер на все руки, что такому ее поведению нет оправдания и что как бы она ни была занята, всегда можно найти минутку, чтобы позвонить и позволить ему жить дальше.
Утром, проснувшись, он был уверен только в одном: хаос в голове был ему органически чужд. Лучшим выходом было ничего не предпринимать.
Привалившись к стене и засунув руки глубоко в карманы фартука, Анна то разглядывала обеденный зал, то поворачивала голову к кухне, то смотрела на свое отражение в большом зеркале, вздыхала – и проделывала все это опять.
В одиночку выстроить столы по диагонали и на равном расстоянии один от другого было немыслимо; передвинув один, она отходила на десять шагов и убеждалась, что прямая линия не соблюдена. Полки в кухне висели на неправильной высоте, пришлось все с них снять и перевесить. Одна из конфорок большой плиты в центре кухни не работала, хотя аукционист уверял ее, что плита в полном порядке. Большая красная кнопка у двери холодильной камеры – ключевой элемент системы безопасности, благодаря которой никто не должен был застрять внутри, – то срабатывала, то нет, а инспектор, который будет проводить осмотр помещений, прежде чем выдать ей лицензию, первым делом поинтересуется безопасностью.
Но причиной ее огорчения было даже не это, а то, что Митч уже два дня не удосуживался к ней заглянуть; что еще хуже, он не давал о себе знать. Да, на нем книжный магазин, необходимость обслуживать покупателей, да, он занят не меньше ее, но все это совершенно его не оправдывало.
Хватило бы простого звонка. Она уже готова была пожалеть, что оставила ему записку, выдававшую ее чувства.
Всякий раз, гадая о причинах его молчания, она находила сразу несколько. Например, его охватили сомнения, слишком она сложная женщина, его спугнули ее неприятности, ему пришлось потратить на нее слишком много времени… Вечером, засыпая, она почувствовала, что уныние перевалило через порог нестерпимости, и напомнила себе, что тоже посвятила ему много времени, вот прямо сегодня, даже если он ничего об этом не знал.
Этой ночью, как и предыдущей, ерзая головой по подушке и глядя в потолок, Анна спрашивала себя, как она умудрилась до такого дойти. Ей выпали унижения, она вытерпела неописуемое насилие, снова стала собой вопреки враждебности окружающей природы, поработала мойщицей посуды, официанткой, работницей кухни, годами не брала выходных, лишь бы выплыть на поверхность; и вот теперь, уже на пороге осуществления своей мечты, она лишилась сил и сна. Причина бессонницы не вызывала сомнений: встреча двоих, переживших причиненное им зло и не утративших способности любить, произошла не просто так.
Между ними существовало очевидное сходство, какое бывает между двумя людьми, дружно ненавидящими оперу и брокколи на пару и впадающими от этакого чуда в обоюдный экстаз.
Он сел в первый же утренний поезд и был у себя в магазине гораздо раньше привычного времени. Когда пересекал дворик, кот не соизволил приоткрыть даже один глаз. Митч проснулся среди ночи от внезапной мысли о беспорядке, который ждал Вернера и мадам Ательтоу в складском закутке его магазина, когда они там встретятся. Там даже не на что было присесть, не на что поставить чашку чая, не было лампы, чтобы не находиться впотьмах. А ведь оба они были уже не в том возрасте, чтобы долго стоять и таращиться друг на друга, как фаянсовые собачки. Их долгожданная встреча с глазу на глаз рисковала кончиться неудачей исключительно по его вине.
Он скинул пиджак, засучил рукава и принялся за работу. Первым делом надо было убрать громоздившиеся у стены коробки. Потом он пропылесосил ковер, думал спуститься в подвал за кое-какой мебелью, но отказался от этой идеи и компенсировал свое малодушие тем, что освободил от книг одну из тумб и перенес ее в закуток. Туда же отправился табурет из-за прилавка и стремянка для верхних полок. За отсутствием стульев Вернер и мадам Ательтоу не смогут сидеть на одной высоте и смотреть друг другу в глаза; что ж, придется им довольствоваться тем, что есть. При виде двух своих неказистых щербатых кружек Митч пришел в ужас и одолжил в кафе, где часто завтракал, целый чайный сервиз. Заодно забежал в бакалею и купил упаковку чая, коробку печенья, сахарный песок, молочную карамель и скатерть с рождественскими узорами. До декабря было еще далеко, но подобный товар продавался только в конце года и на полке залежалась с прошлого года только такая.
В полдень Митч поставил на тумбу две фарфоровые чашки, заварной чайник, электрический чайник, коробку печенья, молочник с молоком (еще утром это был стаканчик с карандашами), положил две чайные ложечки. Оставалось вынуть из ведра половую тряпку и налить в него воды для букета цветов, предназначенного для мадам Ательтоу. Оглядев все, он остался доволен результатом своих усилий.
Вернер пришел первым – в зеленом английском костюме, в жилете с горчичными квадратами, в коричневых мокасинах. Митч привел его в свой закуток и усадил на ступеньку стремянки, менее удобную, чем табурет. Мадам Ательтоу пришла через несколько минут, на ней было платье из белого муслина, которое очень ей шло. В прическе мерцал перламутровый гребень, раньше Митч не видел ее так сильно накрашенной, но сияющий вид компенсировал все эти фантазии и делал ее моложе лет на десять. Она прогулялась по магазину и боязливо посмотрела через витрину наружу, как будто опасалась слежки. Митч указал ей взглядом на место свидания, она тут же шмыгнула туда и затворила за собой дверь.
Из деликатности он старался держаться на почтительном расстоянии от двух голубков.
В половине первого у тротуара затормозили фургон и черный автомобиль. В книжный магазин быстро вошли восемь полицейских. Единственный из них, кто был в штатском, инспектор, предъявил Митчу ордер на арест. Двое полицейских заломили ему руки за спину, третий защелкнул на его запястьях наручники. Инспектор объяснил, что он обвиняется в убийстве, имеет право хранить молчание и должен понимать, что с этого момента все, что он скажет, может быть использовано против него. Его выволокли из магазина, прежде чем он успел запротестовать.
– Улик хватает, – добавил инспектор, подталкивая его к фургону.
Фургон и машина сопровождения понеслись под вой сирен в центральный комиссариат.
Митчу, сидевшему между двумя полицейскими, казалось, что ему снится кошмар. Он падал в пропасть, и не в первый раз.
21Признание
Он сидел на стуле, руки были скованны за спиной наручниками; сидевший напротив него инспектор молча перелистывал страницы дела, время от времени кивая для пущей важности головой. Это продолжалось десять долгих минут, потом полицейский вынул из папки черно-белую фотографию стоп-кадр съемки камеры наблюдения, и подвинул ее к Митчу.
– Узнаете этого мужчину, сидящего напротив дверей зала суда во Дворце правосудия?
Фотография была нечеткая, но Митч отлично знал, кто этот мужчина. Знал он и то, что любое его слово может сыграть против него, поэтому ничего не ответил.
– Прекрасно. – Инспектор поцокал языком и разложил перед Митчем три следующие фотографии. – А это кто у нас на парковке Дворца?
На первом фото Митч спускался по съезду на подземную стоянку, на втором прятался за опорой, на третьем был запечатлен со спины, поднимающимся наверх.
– Все еще молчим? – Судя по тону, терпение инспектора было на исходе. – Вот здесь с увеличением, может быть, приглядитесь?