провести вечер с „бандой“ в трущобах на 4–й авеню и Даунинг-стрит, и пару месяцев назад я чувствовал бы себя обязанным из вежливости согласиться. Теперь же я строго и безжалостно сам себе хозяин и вежливо отклонил исполненное благих намерений приглашение, заявив, что мои личные дела могут сделать невозможным мое участие, хотя мне и очень жаль, и так далее».
Он отказался от приглашения Лавмэна снова съездить в Вашингтон, как бы ни хотел «увидеть город настоящих белых людей»[337], потому что, позволь он Лавмэну оплатить его проезд (ему самому это было не по средствам), то не смог бы затем с приличием избегать постоянного общества Лавмэна.
Он решил сократить не только свое общение, но также и переписку: «.. Думаю, я не буду ложиться сегодня ночью, чтобы наверстать время, потерянное в прелестях общения… Возможно, мне придется пренебречь перепиской и позволить письмам немного накопиться — но теперь это не принесет вреда…»
«Надеюсь вскоре написать еще несколько рассказов — но я должен избавиться от своего излишнего любительского увлечения письмами. Любое бремя или обязанность пагубно влияют на творческое воображение…»
«Чтобы сохранять равновесие для сочинительства, я должен поддерживать свой распорядок более независимым от внешних событий, но учтивость вынуждает меня подчиняться многим общественным требованиям, пока я не смогу разработать дипломатических средств для их сокращения».
«Тяжело сохранять свое время для себя самого! Только что позвонил Кирк и приглашал меня на субботний вечер так настойчиво, что я не смог найти хоть какой-то повод для вежливого отказа!»[338]
Пытаясь отстраниться от своих друзей, Лавкрафт испытывал немалые трудности. Его обыкновение спать, пока другие работают, и работать во время отдыха других делало его легким объектом для помех. Его личное обаяние продолжало привлекать посетителей, поскольку они находили его общество восхитительным, а его кодекс «вежливость-любой-ценой» удерживал его от отражения их наступлений. Наконец одинокий, изолированный человек впервые оказался в центре круга близких по духу, преданных и восхищенных друзей, лестью которых он любил наслаждаться.
То же самое было и с его обширной перепиской. Пол Кук рассказывал, что «часто указывал ему, что это может приносить только вред его литературной работе. Он же признавал этот факт и намеревался прекратить переписку с различными корреспондентами или, по крайней мере, сократить свои письма. Но случайное замечание в письме приводило в движение целый караван мыслей, и в результате выходила порядочная рукопись… Все, кто состоял с ним в переписке, как и я сам, наслаждались его письмами, но некоторые из нас стонали, видя, как этот человек расходует свою энергию, и он тратил ее слишком много на эти личные письма, которые, в конце концов, значили совсем немного, в то время как ему следовало бы работать над таким творческим сочинительством, которое обеспечило бы ему место, что он заслуживал в литературе».
Лавкрафт так и не сократил числа еженедельных писем Лилиан Кларк, порой занимавших более сорока страниц. В конце 1925 года он также громогласно, как и всегда, жаловался на неумеренную корреспонденцию.
После отъезда Сони Лавкрафт настойчиво продолжал поиски работы, но уже меньше и не систематично. В конце концов, он ведь перепробовал все, что только приходило ему в голову, и тщетно.
В мае 1925 года Артур Лидс и его коллега по фамилии Йесли разрабатывали проект из коротких отраслевых статей по торговле, и некоторые из них — в основном о недвижимости — было поручено написать Лавкрафту. Он написал шесть статей, и по крайней мере одна, за которую он должен был получить три с половиной доллара, была опубликована. Но затем проект заглох.
Лавкрафт безрезультатно ответил по крайней мере на два объявления в «Нью-Йорк Тайме» о коммерческих писателях. Время от времени он зарабатывал несколько долларов, выполняя конторскую работу для своих друзей, вроде печатания или надписывания адресов на конвертах для книжного каталога Кирка. Он преодолел свое презрение к длительному печатанию и перепечатал несколько своих старых рассказов для «Виэрд Тэйлз». Некоторые, например «Изгой» и «Страшный старик», он продал как раз в это время.
Рассказывая своей тетушке Лилиан о стараниях Лавмэна издать книгу стихов, он заявил: «Я слишком стар, циничен и устал от жизни, чтобы быть заинтересованным в книгах своего хлама — я не взялся бы за хлопоты печатания материала, пока не узнал бы, что это принесет финансовую отдачу». Это было всего лишь защитной реакцией. Есть все основания полагать, что профессионально изданная книга его рассказов — что часто обсуждалось, но так и не было сделано — доставила бы ему огромное удовольствие.
В декабре Лавкрафт получил предложение от одного британского литературного агентства работать их американским представителем. После обсуждения с друзьями и получения противоречивых советов, он отказался от предложения. Хотя я и сомневаюсь, что из него вышел бы хороший литературный агент, но он приобрел бы кое-какой опыт, а также необходимые связи в издательском мире.
Целый год у Мортона было предложение о работе, соблазнявшее Лавкрафта. Мортон обручился с дамой зрелого возраста, Перл К. Меррит. Нуждаясь в больших деньгах, он узнал, что в Патерсоне, штат Нью-Джерси, обдумывают создание городского музея. Мортон сразу же отправился в Нью-Джерси, прошел тест государственного служащего и получил должность хранителя музея. Он женился на мисс Меррит и переехал в Патерсон.
Музея еще не было. Библиотечное общество Патерсона приобрело старый дом с конюшней на условиях, позволявших престарелому владельцу жить в доме до конца жизни. Тем временем коллекции, занимавшие целую комнату в библиотеке, пришлось хранить в отремонтированной конюшне. Со временем город надеялся построить подходящее здание.
Весной 1925 года Мортон решил, что ему понадобится помощник, и подумал о Лавкрафте. Тот оказался сговорчивым, будучи прирожденным хранителем музея, каких еще не бывало. Однако открытие этого учреждения ускорить было нельзя. Весь 1925 год Лавкрафт сообщал, что работа в музее так и остается нерешенным вопросом.
Поначалу Лавкрафт считал, что сможет полюбить Патерсон — город, богатый колониальной стариной. Но близкое знакомство с его прокопченными промышленными кварталами лишило его иллюзий, ибо у него вызывал отвращение уже один лишь вид ненавистных «чужаков». Он заявил, что «элемент итальянских и славянских полукровок обозначен физиономиями мерзкой черни». Он порицал жадных промышленников за «импортирование мрачных полчищ низших сирийцев, евреев, поляков и южных итальянцев, чьи притуплённые умы и надломанные души вынуждают их работать за нищенскую заработную плату, пока их не пробудят агитаторы»[339].
Идея музея медленно воплощалась в реальность. В апреле 1926 года, когда Лавкрафт вернулся в Провиденс, место помощника хранителя все еще можно было получить.
Останься он в Нью-Йорке подольше, работа, вероятно, досталась бы ему.
Мортон руководил своим музеем пятнадцать лет, собрав прекрасную коллекцию минералов. В 1941 году, когда ему было семьдесят лет, Мортоны купили в Нью-Хэмпшире дом, чтобы жить в нем на пенсии. После этого, 1 октября Мортона насмерть сбил автомобиль.
В марте 1926–го Лавкрафт все-таки получил временную работу за семнадцать с половиной долларов в неделю от нанимателей Лавмэна книготорговцев «Добер энд Пайн». Лавкрафт надписывал конверты, в которых должны были разослать десять тысяч каталогов. Работа продлилась около трех недель. Лавкрафт ее ненавидел, но, по крайней мере, уже нельзя было сказать, что он никогда не получал зарплаты.
Летом 1925 года Лавкрафт выдал три рассказа: «Кошмар в Ред-Хуке», «Он» и «В склепе». Они из разряда его средних произведений, и все так или иначе отражают самого Лавкрафта. Он написал «Кошмар в Ред-Хуке», объемом в семь тысяч пятьсот слов, в конце июля 1925 года.
В Род-айлендской деревне с «высоким, крепко сложенным и выглядящим здоровым пешеходом» случается нервный приступ: он с криками срывается с места, спотыкается и падает. Это Томас Ф. Мэлоун, детектив Нью-йоркского полицейского участка, находящийся на лечебном отдыхе после пережитого разрушения. Мэлоун — ирландского происхождения, выпускник Дублинского университета, а в свободное время поэт, с «присущим кельтам проникновенным видением таинственного и сокрытого, но и с острым глазом логика на внешне неубедительное…».
Лавкрафт достиг некоторого прогресса, с тех пор как отвергал всех ирландцев как неразумных фанатиков. И Томас Мэлоун не просто герой рассказа — он также один из очень немногих героических героев Лавкрафта.
Мэлоун назначен на работу в район Бруклина Ред-Хук, который Лавкрафт описывает по собственному знакомству. Согласно Соне, стимулом к написанию рассказа послужил гнев, который у него вызвало поведение компании хулиганов, вторгшихся в ресторан, где он как раз обедал:
«Ред-Хук — беспорядочное скопище разношерстной нищеты близ старинной береговой линии напротив Губернаторского острова, с грязными шоссе, взбирающимися от пристаней к возвышенности, где захудалые участки Клинтон-стрит и Корт-стрит уводят к Боро-Холлу… Население — безнадежная путаница и загадка: сирийские, испанские, итальянские и негритянские элементы сталкиваются друг с другом и с фрагментами скандинавских и американских зон, лежащих неподалеку. Это вавилонское столпотворение шума и грязи, отвечающее чуждыми криками на плеск маслянистых волн у прокопченных пристаней и чудовищные органные литании портовых гудков…»[340]
Толстый старый ученый Роберт Сайдем, одиноко живущий в полуразрушенном доме, становится центром культа зловещих узкоглазых выходцев с Востока. Мэлоун распознает в этих угрожающих азиатах курдских езидов, или дьяволопоклонников, нелегально проникнувших в страну.