«И если у него будет тот обычный характер, что в большинстве случаев сопутствует подобной интеллектуальной натуре, то он не будет склонен считать надменное безбрачие какой-то высокой ценой, которую приходится платить за эту неземную неоскверняемость. Независимость и полная изоляция от пустой толпы — вещи, столь необходимые для определенного склада ума, что при сопоставлении с ними все остальные проблемы становятся второстепенными… И все-таки я не считаю супружество такой трудностью, как могло бы показаться. С женой такого же характера, как у моей матери и тетушек, я, пожалуй, смог бы воспроизвести тип того домашнего быта, что был во времена Энджелл-стрит, даже если бы в семейной иерархии мне достался другой статус. Но в ответ на разнообразные береговые знаки реки — времени года выявляют основные и важнейшие различия, а также противоположные устремления и представления о ценностях в планировании постоянной совместной среды… Я не смог бы существовать нигде, кроме медленно меняющейся и исторически обоснованной тихой заводи Новой Англии, — и несчастный мореплаватель обнаружил такую панораму, обремененную, однако, экономическим гнетом — настоящим удушением!.. Такая старая птица, как эта, уже не в том возрасте, чтобы вить новые гнезда, и лучше бы и не пыталась».
Очевидно, «жена», которую желал Лавкрафт, была не супругой в сексуальном смысле, а суррогатной матерью, которая дрожала бы над ним, нянчилась и освобождала от всех рутинных дел, поручений и обязанностей. Пытаясь представить свой провал в супружестве в лучшем виде, Лавкрафт приуменьшил поразительную приспособляемость Сони и игнорировал ее великодушное предложение продолжать поддерживать его в Провиденсе. Он также преувеличил свои возможности по поддержанию «независимости» и «изоляции» и возрождению былого образа жизни с женой хоть какого типа — он даже себя-то не мог содержать.
Более того, он считал, что большинство мужчин схожего с ним интеллектуального типа не возражало бы против безбрачия. Но по всем показателям лишь очень малое количество мужчин на четвертом десятке так же безразлично к сексу, как это изображал Лавкрафт.
Соня проработала в Нью-Йорке и вблизи от него еще три года. Порой она и Лавкрафт обменивались письмами. В 1932 году она отправилась в Европу. Она писала: «У меня было сильное искушение пригласить его с собой, но я знала, что поскольку я больше не была его женой, он отказался бы». Возможно, и так, но жаль, что она все-таки не предложила. Путешествие по Европе было одним из сильнейших неосуществленных желаний Лавкрафта. Соня говорила: «Тем не менее я писала ему из Англии, Германии и Франции, высылая ему книги и открытки со всеми мыслимыми видами, которые, по моему мнению, могли его заинтересовать.
Когда я побывала в лондонском ресторане „Чеширский сыр“, я послала ему копию пивной кружки, из которой пил доктор Джонсон, и другие сувениры, в том числе открытку с видом угла… в котором стояли стол и стулья, где сидели, выпивали и болтали доктор Джонсон с близкими друзьями и Босуэлл…
По возвращении в США я заболела. Выздоровев, я отправилась в прекрасный Фармингтон, штат Коннектикут. Этот прекрасный город в колониальном стиле так очаровал меня, что я сразу же написала Говарду, чтобы он приехал ко мне, что он и сделал… Да, думаю, я все еще очень любила Говарда — больше, чем могла признаться даже самой себе. Ибо, хотя в своих путешествиях я и встречала множество достойных мужчин и некоторые из них искренне предлагали мне руку и сердце, никто так и не привлек меня за восемь лет, в течение которых я не могла не сопоставлять с Говардом то, что мне представлялось недостаточностью других мужчин в плане интеллекта… Когда я и Говард расставались на ночь, я спросила: „Говард, разве ты не поцелуешь меня?“ Он ответил: „Нет, лучше этого не делать“.
В то время я проводила кое-какие исследования для Бруклинского детского музея. Среди нескольких работ мне было поручено написать одну под названием „Роджер Уильяме произносит речь о свободе перед священнослужителями Новой Англии“. Большинство исследований было проведено в Нью-йоркской библиотеке на 5–й авеню и 42–й улице. Но когда я рассказала Говарду Лавкрафту, что делала по этому заданию и что хотела бы найти побольше данных, он любезно отвел меня в Хартфордскую библиотеку и тут же занялся поиском первоисточников и тасканием с полок томов для меня… Расставаясь вечером, я уже не просила его поцеловать меня. Я хорошо усвоила урок»[441].
Это была ее последняя встреча с Лавкрафтом. Работа для музея была для Сони временной — чтобы продержаться, не будучи занятой в торговле дамскими шляпами. В 1933 году она вернулась в этот бизнес в качестве закупщика. Те, кто видел ее тогда, описывали ее как гораздо менее обаятельную, нежели то великолепное создание, на котором женился Лавкрафт. На шестом десятке она поправилась и носила простую одежду и прическу.
В конце 1933 года Соня отправилась морем в Калифорнию, где решила остаться. Перед отъездом она сожгла целый чемодан писем Лавкрафта.
В течение следующих двух лет она сменила несколько работ в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. В 1935–м она встречалась с сенатором от Калифорнии, когда, оказавшись с ним на какой-то лекции, познакомилась с худощавым, стройным седовласым мужчиной с аристократическими манерами — доктором Натаниэлем Абрахамом Дэвисом, вдовцом с уже взрослыми детьми. На следующий день он навестил ее и после некоторого разговора напрямик спросил ее:
— Вы еврейка или нет?
— А вам какая разница? — с улыбкой спросила она.
— Пожалуйста, ответьте. Это важно!
— А вы кто? Еврей или нет?
— Я — еврей!
— И я тоже, — ответила Соня.
Дэвис встал, молитвенно сложил руки и вскричал: «Слава Богу!»[442] На следующем свидании он сделал ей предложение, а на следующий день они поженились.
Дэвис был шестидесятивосьмилетним евреем португальского происхождения из Бразилии. Он сделал обширную карьеру. Его дяди (братья Уеши) занимались судоходным бизнесом, и он путешествовал на их кораблях и получил медицинскую степень в Австралии. До переезда в Калифорнию он был практикующим акушером в Мельбурне. Не имея возможности пройти стажировку для получения права на врачебную практику, он стал деканом в небольшом колледже.
Дэвис был религиозен. Соня стала подавать кошерную пищу, регулярно посещать синагогу и вступила в Хадассу. Также он был поэтом, погруженным в мистицизм и идеализм. Он верил в реинкарнацию и доктрину розенкрейцеров и основал международную мирную организацию из одного человека под названием «Всепланетный».
Хотя Дэвис и был, помимо всего прочего, профессором по экономике и внешней торговле, в отношении денег он проявлял здравого смысла немногим больше, чем Лавкрафт. Он постоянно соблазнялся покупкой земель и терял свои вложения. После женитьбы он стал отдавать свой заработок Соне, и они справлялись уже лучше.
Колледж Дэвиса закрылся, и ему пришлось искать работу. Для человека почти семидесяти лет это было нелегко. Он получил было одну — книжного продавца, но через какое-то время его уволили из-за возраста. Тогда он устроился газетным репортером в «Херст», но потерял и эту работу, когда профсоюз отказался принять его в свои ряды — тоже на основании возраста. Соня снова стала работать, чтобы содержать семью.
Она прожила с Дэвисом в состоянии (по ее словам) блаженного счастья семь лет. Затем Дэвис стал угасать от рака. Он умер в 1945 году, после трехлетней мучительной болезни.
Соня продолжала работать, отвергая предложения, пока и сама тоже не состарилась. Она вышла на пенсию и поселилась в Приюте Дианы Линн в Санленде, штат Калифорния, где 26 декабря 1972 года и умерла, дожив до восьмидесяти девяти лет. Она, несомненно, прожила полную жизнь.
Глава пятнадцатаяНЕЗАВИСИМЫЙ ЭКСПЕРТ
Эта земля под вечными тенями,
Давних веков ей видится расцвет;
Гордые вязы меж могил ветвями
Арки смыкают над мглой прошлых лет.
Резвятся памяти лучи крутом,
Алые листья шепчут о былом[443].
После поездки в начале 1929 года в Бостон с Сэмом Лавмэном — для осмотра старинных достопримечательностей — в середине апреля Лавкрафт отправился в еще одно весеннее путешествие. Он усвоил, что «чужое путешествие совершенно меркнет по сравнению с собственными ощущениями».
Сначала он остановился в доме Бреста Ортона в Йонкерсе. В Нью-Йорке «банда» и новые друзья, с которыми он познакомился через Ортона, засыпали его приглашениями. В ответ на гостеприимство Ортона Лавкрафт переработал несколько его рассказов.
Ортон, молодой человек со связями, предложил Лавкрафту найти для него работу в Нью-Йорке, как он это уже сделал для Уондри. Сдерживая дрожь, Лавкрафт отказался. Больше он обрадовался бы деловым связям, которые дали бы ему возможность жить в Провиденсе. Но поскольку его профиль и способности, по сути, ограничивались лишь издательским делом, которое, в свою очередь, было сосредоточено в Нью-Йорке, его шансы на получение должности, на которую он рассчитывал, были далеки от обнадеживающих[444].
Лавкрафт провел неделю у Ортона и еще одну у Лонгов. Его чувства по отношению к Нью-Йорку были смешанными: «По злой иронии судьбы большинство моих ближайших друзей живут в городе, который я не переношу». С другой стороны: «Это местечко не так уж и отвратительно, когда знаешь, что не прикован к нему и что у тебя есть Провиденс, который встретит тебя…» Через несколько лет он с ностальгией вспоминал свое пребывание в Нью-Йорке с «…его долгими непринужденными собраниями в различных местах — полным пренебрежением к часам — старинными, хорошо знакомыми достопримечательностями — оживленными еженедельными встречами — тогдашними пылкими разногласиями и не менее пылкими спорами — книжными магазинами и экспедициями — несомненно, они сияют золотым светом даже по прошествии одиннадцати долгих лет»