The nighte was darke! O readers, Hark!
And see Ulysses' fleet!
From trumpets sound back homeward bound
He hopes his spouse to greet.
Это явно не Поуп; но что же оно напоминает? Как насчет этого?
Средь белизны, ослеплены,
Сквозь дикий мир мы шли -
В пустыни льда, где нет следа
Ни жизни, ни земли.
Да это же наш старый приятель - "Старый мореход"! Лавкрафт даже `превзошел'
Кольриджа, внутренне срифмовав каждую ямбическую трехстопную строчку (Кольридж
местами становится небрежен и рифмует через строчку, если вообще рифмует), и
оставил строфическое членение Кольриджа. В 1926 г. Лавкрафт упоминает, что "В шесть
лет мои `стихи' были отменно плохи, и я продекламировал вслух достаточно
стихотворений, чтобы это понимать". Ниже он пишет, что улучшить стихосложение ему
помогло вдумчивое изучение "Читателя" Эбнера Олдена (1797), третье издание
которого имелось у Лавкрафта; по его словам, это "было настолько всецело и полностью
именно то, что требовалось, что я атаковал его с почти свирепым неистовством". И
примерно через месяц, объявляет Лавкрафт, была написана "Поэма об Улиссе".
Помимо прочего, эта работа - яркий пример лаконичности: Лавкрафт ужал 12 000
строк "Одиссеи" Гомера в 88 строчек. Даже прозаический пересказ Булфинча занимает в
издании "Современной Библиотеки" тридцать страниц. Лавкрафт достиг такой
лаконичности, повырезав из сюжета относительно несущественные части - к примеру,
первые четыре книги (странствия Телемаха) и, как ни странно, одиннадцатую книгу
(схождение в Аид) - а, главное, пересказав историю в хронологическом порядке, от
отплытия Одиссея из Трои до его возвращения на Итаку, вместо причудливого стиля, в
котором Одиссей Гомера повествует о своих странствиях.
"Поэма об Улиссе" очаровательна. В ней мало грамматических ошибок (it's вместо its;
ложные анахронизмы вроде storme и darke), несколько сомнительных рифм
(storme/harme) и лишь одна ложная рифма (first/nurse), в остальном же она прелестна
от начала и до конца.
Согласно спискам работ, обнаруживаемым на тыльной стороне детских произведений
Лавкрафта (один - в "Поэме об Улиссе", еще один - в Poemata Minora, том II), Лавкрафт
написал аналогичные парафразы "Илиады" и "Энеиды", а также вещи под названием
"Мифология для детей" (возможно, пересказ Булфинча) и "Древний египетский миф,
пересказанный для самых маленьких" (и вновь, вероятно, по Булфинчу, поскольку в 34
главе "Века преданий" пересказаны некоторые египетские мифы, в частности об Изиде и
Озирисе).
Античность, однако, была для Лавкрафта чем-то большим, нежели литературные
опусы; чем-то одновременно глубоко личным и даже квази-религиозным. Он тепло
вспоминал о походах в музей при Род-Айлендской художественной школе (колледж у
подножья холма Колледж-Хилл, вдоль Бенефит-стрит) в 1897-99 гг. (музей и был открыт
только в 1897 г.). В то время, по воспоминаниям Лавкрафта, музей помещался в
"неудобном & никак неподходящем полуподвале главного здания" в доме 11 по
Уотермен-стрит (снесенном при постройке тоннеля в 1914 г.), но, тем не менее, он
...был для меня зачарованным царством - истинным магическим гротом, где
предо мной раскрывалась слава - Греции & величие - Рима. С тех пор я повидал
много иных музеев искусств, & ныне проживаю лишь в пяти центах езды от
второго по величине в мире [т.е. от музея Метрополитен в Нью-Йорке]; но
клянусь, что ни один из них не тронул меня так сильно, не дал столь близкого
& живого ощущения соприкосновения с древностью, как тот скромный
полуподвал на Уотермен-ст. с его скудными гипсовыми слепками!
Несомненно, туда его водили мать или дед. В другом письме Лавкрафт говорит, что "В
скором времени я перезнакомился с основными музеями классического искусства в
Провиденсе и Бостоне" (под этим он, предположительно, подразумевает Музей
Изобразительных искусств в Бостоне и Музей Фогга в Провиденсе), и начал собирать
маленькие копии греческих скульптур. Результатом стало страстное увлечение
античным миром, а затем своего рода религиозные переживания. Пусть Лавкрафт сам
поведает нам об этом в своем неподражаемом стиле:
Лет в семь-восемь я был подлинным язычником, столь опьяненным красою
Греции, что обрел полуискреннюю веру в старых богов и Духов природы. Я
всерьез воздвигал алтари Пану, Аполлону, Диане и Афине и в сумерках
высматривал дриад и сатиров в лесах и на полях. Однажды я твердо уверился,
что вижу этих лесных созданий, танцующих под осенними дубами; своего рода
"религиозное переживание", по-своему столь же истинного, как субъективные
экстазы любого христианина. Скажи мне христианин, что он чувствует
реальность своего Иисуса или Яхве, и я отвечу, что видел козлоногого Пана и
сестер гесперийской Фаэтузы ("Исповедь Неверующего").
Определенно, это шпилька в адрес Булфинча, который торжественно заявляет в самом
начале "Века преданий": "Верования Древних Греции и Рима умерли. Так называемые
божества Олимпа не имеют ныне ни единого почитателя среди живущих".
Сочиняя этот абзац, Лавкрафт явно старался показать, что его скептицизм и
антиклерикализм имеют очень раннее происхождение; но, возможно, он повинен в
некотором преувеличении. Ранее в том же эссе он пишет, что "был наставлен в
библейских легендах и узнал о Святом Николае в возрасте примерно двух лет и принял
их с пассивным равнодушием, не отличающемся ни критической остротой, ни
воодушевленным приятием". Далее он заявляет, что примерно в пять лет ему
объяснили, что Санта-Клауса не существует, и он немедленно задался вопросом, "почему
же Бог тоже не выдуманный". "Вскоре после того", продолжает Лавкрафт, его отправили
в воскресную школу при Первой Баптистской церкви, но там он заделался таким
злокачественным иконоборцем, что ему разрешили не ходить на занятия. В другом
случае он, однако, заявляет, что это произошло с ним в 12 лет. Когда мы изучаем
философское становление Лавкрафта, кажется более вероятным, что инцидент с
воскресной школой на самом деле произошел в двенадцать, а не в пять лет. Но Лавкрафт
явно посещал уроки в воскресной школе и раньше, и здесь его растущая преданность
Риму, похоже, вызвала некоторые конфликты:
Когда Рим подавали при мне с... невыгодного ракурса - воскресно-школьные
ужасы о Нероне и гонениях на христиан - я не испытывал ни капли согласия с
учителями. Я чувствовал, что один добрый римский язычник стоит шести
дюжин пресмыкающихся ничтожных отбросов общества, ударившихся в
фанатичную иноземную веру, и открыто сожалел, что это сирийское суеверие
не было сокрушено. ...Когда дошло до репрессий Марка Аврелия и Диоклетиана,
я полностью симпатизировал правительству и ни на йоту - христианскому
стаду. Попытки заставить меня отожествиться с этим сбродом, казались
моему разуму смехотворно нелепыми.
Что приводит к очаровательному признанию, что "в семь лет я носил вымышленное
имя Л. ВАЛЕРИЙ МЕССАЛА & пытал воображаемых христиан в амфитеатрах".
К семи годам жизни Лавкрафт научился читать, сменил два псевдонима (Абдул
Альхазред и Л. Валерий Мессала), начал писать стихи и документальную прозу и на всю
жизнь обрел нежную любовь к Англии и к историческому прошлому. Но аппетит его
воображения еще не был насыщен; и зимой 1896 г. у него появилось еще одно
увлечение: театр. Первой увиденной им пьесой стала "одна из малых вещиц Денмена
Томпсона", "The Sunshine of Paradise Alley", где, к восторгу Лавкрафта, действие
разворачивалось в трущобах. Затем он наслаждался "добротными" пьесами Генри
Артура Джонса и Артура Уинга Пинеро; а на следующий год его вкус был улучшен
просмотром первой пьесы Шекспира, "Цимбелина", в Оперном театре Провиденса. В
1916 г. память Лавкрафта была достаточно хороша, чтобы вспомнить, что дело было на
рождественском дневном сеансе, в субботу в 1897 г. Он устроил в своей комнате
маленький кукольный театр, от руки разрисовал декорации и неделями разыгрывал
"Цимбелина". Увлечение Лавкрафта драматическим искусством продолжалось, по
крайней мере, еще пятнадцать-двадцать лет; около 1910 г. он видел как труппа Роберта
Мантелла исполняет "Короля Джона" и юного Фрица Лейбера в роли Фольконбриджа.
Лавкрафт также с энтузиазмом воспринял кинематограф, и, как мы далее обнаружим,
что некоторые фильмы повлияли на самые значимые его работы.
Начиная с трехлетнего возраста - пока его отец медленно угасал в больнице Батлера -
интеллект и воображение юного Говарда Филлипса Лавкрафта получали один стимул за
другим: сперва колониальная архаика Провиденса, затем "Сказки" братьев Гримм,
"Тысяча и одна ночь", "Старый мореход" Кольриджа, литература восемнадцатого