утягивает его в море, а когда спасатели с добровольными помощниками пытаются
вытащить его, они не только обнаруживают, что не в силах этого сделать, но и не могут
оторвать рук от веревки. Их неумолимо затягивает в морские глубины.
Подразумевается, что родитель громадного детеныша не только схватил спасательный
круг, но и загипнотизировал спасателей, лишив их воли (вот почему в тексте процитирована
научная статья "Ограниченно ли познание Человечеством гипнотических сил?" профессора
Эльтона). Это не выглядит неотразимым сюжетом даже для короткого рассказика из 3000
слов, так что Лавкрафт (а это был явно он) вынужден оживить повествование с помощью
своего типичного словесного фейерверка:
Я вспоминаю эти головы, их застывшие выпученные глаза; глаза, в которых могли
отразиться весь испуг, паника и исступленное безумие злобной вселенной - вся печаль, грехи и
невзгоды, тщетные надежды и неосуществленные желания, страх, ненависть и муки всех
эпох с начала времен; глаза, горящие болью всех терзаемых душ из вечно пылающих адов.
Пассаж неудачен, поскольку он не соответствует обстоятельствам: для него слишком
мало оснований, и и в результате он звучит вымученно и невыносимо пафосно.
Другая история, вероятно, написана в то время, это "Четвертый час" [Four O'Clock]. В
письме к Уинфилду Таунли Скотту Соня заявляет, что Лавкрафт только внес изменения в
стиль рассказа, поэтому я сделал вывод, что он не относится к сочинениям Лавкрафта, и не
включил его в исправленную версию "Horror in the Museum and Other Revisions" (1989).
Однако, судя по поздним мемуарам Сони, не создается впечатления, что она была очень
умелым, блестящим или даже связным прозаиком, так что, наверняка, и в этом рассказе
(который даже незначительней, чем предыдущий) есть некоторый вклад Лавкрафта. В нем
мы видим некого человека (так и не становится ясно, мужчина это или женщина), чей
смертельный враг умер в четыре часа утра; теперь он боится, что в этот час с ним случится
нечто ужасное. За окном он видит туманное облако, которое постепенно принимает форму
часов со стрелками, указывающими на 4 часа, а позже видит, как другие туманные объекты
принимают эту же форму. Туман обращается пламенем и принимает форму лица врага, и
рассказчик понимает, что "конец близок".
Как история мономании - нигде не проясняется, являются ли видения рассказчика
реальными или воображаемыми, - этот рассказ местами эффектен, но одновременно он
испорчен цветистостью стиля. Стилистика временами явно напоминает о Лавкрафте - она
отличается множеством особенностей - нагромождением прилагательных, выделением
курсивом ключевых слов, даже использованием характерной пунктуации, - типичных для
его тогдашнего творчества. Но это не та работа, без которой литература бы сильно
обеднела. Рассказ не публиковался при жизни Лавкрафта, выйдя лишь в сборнике
"Something about Cats and Other Pieces" (1949). Видимо, существует и третья, до сих пор
неопубликованная вещь Сони; принимал ли в ней какое-то участие Лавкрафт, неизвестно.
Соня добавляет поразительный рассказ о том, что приключилось на другой день после
замысла "Ужаса на Берегу Мартина":
На другой день его неослабевающий энтузиазм таким неподдельным и искренним, что в
знак признательности я поразила и шокировала его, немедленно расцеловав. Он был так
взволнован, что покраснел, затем побледнел. Когда я начала подтрунивать над ним, он
сказал, что его ни разу не целовали с тех пор, как он был совсем маленьким, и что его никогда
не целовали женщины, даже его мать или тетки, с тех пор, как он достиг зрелости, и что,
вероятно, его никогда больше не поцелуют вновь. (Но я одурачила его.)
Вот это действительно примечательно. Во-первых, если слова Лавкрафта - правда, значит
его "роман" с Уинифред Джексон явно был исключительно платоническим. Во-вторых, то,
что его ни разу не целовали - даже мать или тетки - с тех пор, как он стал юношей,
заставляет задуматься о степени эмоциональной сдержанности в этой старинной
новоанглийской семье. Привязанность Лавкрафта к своим теткам (и их - к нему) была
бесспорна; но подобное необычное отсутствие физических контактов выглядит
аномальным даже для того времени и для их социального круга. Неудивительно, что
Лавкрафт не спешил ответить на чувства женщины, которая так открыто выражала ему
свою симпатию. У него явно была задержка в эмоциональном развитии.
Это недельное пребывание в компании Сони, насколько мне известно, стало первым
случаем, когда Лавкрафт провел продолжительное время наедине с женщиной, которая не
была его родственницей. Неизвестно, чтобы Лавкрафт совершал подобные экскурсии
вместе с Уинифред Джексон. Соня горела желание продолжать в том же духе и сумела-таки
снова оказаться в Род-Айленде в воскресенье, 16 июля, когда они с Лавкрафтом отправились
в Ньюпорт и оттуда прислали Лилиан совместную открытку (с предсказуемым "жаль, что
вас нет здесь").
Десять дней спустя, в среду 26 июля, мы опять обнаруживаем Лавкрафта, шлющим письма
из квартиры Сони в Бруклине; каким-то образом она сумела уговорить его отправиться в
далекий Кливленд, чтобы повидаться с Гальпином и Лавменом. В Нью-Йорке он провел
всего три дня (явно остановившись в квартире Сони, пока она, видимо, снова жила у
соседки), а в субботу, 29 июля, в 18.30 пополудни, сел на поезд Lake Shore Limited на станции
Гранд-Централ, чтобы отправиться по железной дороге в Кливленд. Поездка заняла
шестнадцать часов - Лавкрафт прибыл в Кливленд в 10.30 утра, 30-го числа. На станции его
встретил Гальпин, которого Лавкрафт сразу узнал. Их первый обмен приветствиями был не
слишком выдающимся для двух философов-ницшеанцев:
- Так это мой сын Альфредус!
- Так точно!
Но вслед за этим пошел непрерывный разговор. Лавкрафт оставался до 15 августа - по
большей части в доме Гальпина, N9231 по Берчдейл-авеню (этого здания больше не
существует). Условия там примерно соответствовали домашним привычкам самого
Лавкрафта: "Мы вставали в полдень, ели дважды в день и ложились за полночь.. " Лавкрафт
с гордостью пишет Лилиан, как по-мальчишечьи и без условностей он себя ведет: он
перестал носить жилет и купил пояс (вероятно, из-за погоды); он впервые купил мягкие
воротнички; и подобно Гальпину разгуливает без шляпы - кроме официальных случаев. "Ты
можешь представить меня без жилета, шляпы, с мягким воротничком и поясом,
разгуливающего в компании двадцатилетнего мальчика, словно я сам не старше?" Однако
Лавкрафт заботливо заверяет Лилиан, что не делает никаких светских faux pas: "Можно
вести себя свободно и беспечно в провинциальном городе - когда же я снова буду в Нью-
Йорке, я вернусь к строгим манерам и степенным одеяниям, приличествующим моим
почтенным летам..."
Интересные данные о состоянии физического и психологического здоровья Лавкрафта мы
находим в другом письме к Лилиан:
Что касается того, как я провожу время, - все просто замечательно! У меня есть все
нужные стимулы, чтобы оставаться активным & свободным от меланхолии, & выгляжу я
до того хорошо, что сомневаюсь, что в Провиденсе меня сходу бы узнали! Ни головной боли, ни
чувства подавленности - короче говоря, на данный момент я воистину жив & в хорошем
состоянии здоровья & духа. Дружеское общение с юным & художественно одаренным - вот
то, что спасает жизнь!
И Лавкрафт еще удивлялся, почему после тридцать лет его здоровье внезапно начало
улучшаться! Свобода от давящего контроля матери (и, в меньшей степени, тетушек),
поездки по стране и и компания настоящих друзей, которые относились к нему с любовью,
уважением и восхищением, сотворили чудеса с отшельником, который до тридцати одного
года ни разу не удалялся от дома более чем на сотню миль.
Естественно, он часто встречался с Сэмюелем Лавменом (Лавкрафт остановился за углом, в
Комнатах Лонор) и именно через Лавмена познакомился с рядом известных лиц из мира
литературы - с Джорджем Керком (1898-1962), книготорговцем, который только что
опубликовал "Двадцать одно письмо" Амброуза Бирса под редакцией Лавмена (1922), и
(самое примечательное) с юным Хартом Крейном (1899-1932) и его художественным
кругом. Лавкрафт сообщает, что посетил встречу "всех членов литературного кружка
Лавмена":
Я испытал новое, неизведанное ощущение "быть звездой" совсем не по заслугам среди таких
талантливых людей, как художник Саммерс [!], Лавмен, Гальпин & т.д. Я встретил ряд новых
знакомых - поэта Крейна, Лазара [!],амбициозного юного литератора, который сейчас в
армии, & очаровательного юношу по имени Кэрролл Лоуренс, который пишет страшные