критиков отчего-то ускользнуло, что рассказ - явная самопародия. Лавкрафта редко
считают хозяином, а не рабом собственного стиля, но мы уже видели, что его ранние
рассказы - "По ту сторону сна", "Факты об усопшем Артуре Джермине и его семье", "Музыка
Эриха Цанна" - демонстрируют поразительную сдержанность стиля и образного ряда, так
что становится вполне очевидно, что в "Псе" Лавкрафт сознательно был высокопарен и
наигран. Еще более очевидной пародию делают явные литературные аллюзии ("эта
проклятая штука" Сент-Джона вторит знаменитому рассказу Амброуза Бирса; "кровавая
смерть" [red death] и манера датировать ["Ночью 24 сентября 19--"] - шутливые отсылки к
Эдгару По; лай пса явно должен напоминать о "Собаке Баскервиллей" Дойла; и, как показал
Стивен Дж. Мариконда, в рассказе много поклонов Жорису-Карлу Гюисмансу, особенно его
"Наоборот") и гротескные фразы, например "Причудливые проявления стали слишком
частыми, чтобы их сосчитать". И все же рассказ вышел бесспорно удачным экспериментом в
напыщенной многословности - пока помнишь, Лавкрафт явно рассчитывал на подобный
эффект и делал это хотя бы отчасти умышленно.
Для формирования псевдомифология Лавкрафта "Пес" важен тем, что в нем впервые
упоминается "Некрономикона", который - также впервые - здесь четко приписан Абдулу
Альхазреду. Вот сам отрывок: "Он [амулет] и правда был чужд любому искусству и
литературе, известным разумным и уравновешенным читателям, но мы сразу узнали его -
подобный упоминался в запретном "Некрономиконе" безумного араба Абдула Альхазреда,
как чудовищный символ души в культе пожирателей трупов из недоступного Ленга в
Центральной Азии". Как и "Ньярлатхотеп", слово "Некрономикон" пришло к Лавкрафту во
сне; когда же позднее он, чей греческий был в лучшем случае элементарным, попытался
истолковать это слово ( nekros - труп, nomos - закон, eikon - картина = "Образ [или Картина]
Закона Мертвых"), результат получился ошибочным. Фактически по правилам греческой
этимологии слово должно быть построено так: nekros - труп, nemo - размышлять или
классифицировать, ikon - суффикс прилагательного среднего рода = "Размышление [или
Классификация] Мертвых". Разумеется, нам приходится придерживаться ошибочной
трактовки самого Лавкрафта. Позднее, чтобы объяснить греческое название у арабской
книги, Лавкрафт заявил, что "Некрономикон" - греческий перевод работы, по-арабски
озаглавленной "Al Azif" [Аль-Азиф] - слово, списанное им из примечаний Сэмюеля Хенли к
"Ватеку" Уильяма Бекфорда (1786), где azif, жужжание насекомых, определяется как "ночной
звук... который считают воем демоном".
"Ватек" (Лавкрафт впервые прочел его в конце июля 1921 г.) представляет интерес сам по
себе, поскольку этот впечатляющий образчик экзотической фэнтези, в которой
пресыщенный калиф за свои грехи вынужден спуститься в Эблис, исламскую преисподнюю
и пережить несказанные муки, похоже, сразу и надолго воспламенил воображение
Лавкрафта. Часто упоминаемые в "Ватеке" гули могли оказать некоторое влияние на "Пса".
Лавкрафт был захвачен этой пикантной идеей и часто использовал гулей (упырей) - как
правило, бескостных, собакоподобных тварей - в других рассказах.
"Ватек" явно повлиял и на другую работу, написанную чуть раньше - на замысел романа,
озаглавленного "Азатот" [Azathoth], который Лавкрафт в июне 1922 г. описывает как
"причудливый роман под Ватека". Под этим Лавкрафт, возможно, подразумевал, что
"Азатот" одновременно попытка передать сновидческую атмосферу "Ватека" - и
имитировать непрерывный поток повествования, где отсутствует разбивка на главы. Он
подумывал написать "причудливую восточную сказку в манере 18-го века; сказку,
возможно, слишком длинную для публикации в самиздате" еще октябре 1921 г., всего через
несколько месяцев после прочтения "Ватека" и вскоре после одалживания "Эпизодов из
Ватека" (рассказов, написанных от лица разных персонажей "Ватека", которые были
опубликованы только в 1909 г.); но в отличие от предыдущего замысла романа ("Клуб семи
сновидцев"), который, видимо, так и не был начат, "Азатот" действительно был начат,
пускай Лавкрафт написал всего 500 слов. Начинается он величественно:
Когда возраст отяготил мир, и чудеса покинули сердца людей; когда серые города
устремили в дымное небо высокие башни, угрюмые и уродливые, в чьей тени никому и в голову
не приходило мечтать о солнце или цветущих по весне лугах; когда ученость сорвала с Земли
ее покров красоты и поэты принялись петь об извращенных фантомах, увиденных мутным
внутренним оком; когда это все наступило, и детские надежды навеки ушли - нашелся
человек, который отправился в путь прочь из этой жизни - в пространства, на куда бежали
мечты.
Лавкрафт приводит весь сохранившийся текст "Азатота" в письме к Лонгу, добавляя:
Остальное - к чему это вступление готовит читателя, станет материалом типа "Тысяча
и одной ночи". Я не посчитаюсь ни с одним современным критическим каноном, но
откровенно проскользну назад сквозь столетия и стану творить мифа с детской
непосредственностью, которой в наше время не пытался достичь никто, кроме раннего
Дансени. Я уйду из мира, в котором пишу, сосредоточив разум не на литературных обычаях, а
на снах, что мне снились, когда мне было лет шесть - снах, которые последовали за моей
первой встречей с Синбадом, Аджибом, Бабой-Абдаллахом и Сиди-Нонманом.
Возможно, это намек на то, что "Азатот" стал бы приключенческим романом без
сверхъестественного, но, вероятно, все-таки с некоторыми элементами сна. "Азатот"
обретает важность лишь в контексте развивающейся эстетики Лавкрафта и в связи с
некоторыми рассказами, написанными годы спустя, так что я вновь обращусь к нему позже.
Помимо этого, за время визита в Нью-Йорк Лавкрафт написал не так много - он был
слишком занят прогулками по город, а также время от времени загружен работой на Буша,
которая при всей утомительности хотя бы приносила ему деньги, долгожданные чеки,
которые позволяли Лавкрафту продолжать свое пребывание в гостях. Вероятно, в конце
августа он устроил маленький розыгрыш, попытавшись всучить Гальпину свое
стихотворение "К Заре" как утраченное стихотворение Эдгара Аллана По. Хотя Гальпин не
поверил в авторство По - он счел, что стихотворение списано у некого традиционного поэта,
возможно, у малоизвестного Артура О'Шонесси - он, тем не менее, высоко его оценил. Но
когда в сентябре ему объяснили смысл шутки, энтузиазм Гальпина заметно угас. Лавкрафт,
определенно, хорошо посмеялся, поскольку Гальпин обыкновенно был не в восторге от его
стихов. Больше об этой шутке писать нечего - она просто пытается имитировать
многочисленным вариациям По на тему "смерти прекрасной женщины".
Наконец в середине октября Лавкрафт вернулся домой. Хаутейн уже попросил его о новом
серийном рассказе, на этот раз - из четырех частей. Лавкрафт бездельничал вместо работы
до середины ноября, но (возможно, поскольку Хаутейн, наконец, заплатил за "Герберта
Уэста, реаниматора" и выдал аванс размером в половину платы за новый рассказ) он, в
конце концов, взялся за дело и в том же месяце написал "Затаившийся страх". {В письме к
Сэмюелю Лавмену (17 ноября 1922 г.) ГФЛ заявляет, что еще начинал писать; а в начале
декабря отсылает рассказ Кларку Эштону Смиту (ГФЛ - Кларку Эштону Смиту, 2 декабря
1922 г.). Поскольку он был записан в куда более сжатые сроки, чем "Герберт Уэст,
реаниматор", рассказ кажется более цельным, чем его предшественник, несмотря на
неизбежную шокирующую концовку в финале каждой части.
Наверное, никто не считает "Затаившийся страх" одной из вершин мастерства Лавкрафта -
даже среди его ранних рассказов; и все же он не так плох, как полагали многие критики, и
снова в нем заметно немало предвестий техник и приемов, позднее использованных с
большим успехом. Несмотря на тривиальную мелодраматичность зачина ("Гром гремел в
небесах в ту ночь, когда я явился в заброшенный особняк на вершине Темпест-Маунтин в
поисках затаившегося страха"), рассказ довольно живо повествует о поисках главным
героем неведомого существа, которое учинило резню среди обитателей Катскилльских гор
неподалеку от особняка Мартенсов. Герой убежден, что заброшенный особняк является
логовом или сосредоточием ужаса, и приходит в него на ночь в сопровождении двух
товарищей, Джорджа Беннета и Уильяма Тоби. Они ложатся спать в одной постели в одной
из комнат особняка, оставив пути отступления через дверь или через окно. Хотя один из них
должен бодрствовать, пока другие спят, на всех нападает странная сонливость. Рассказчик
просыпается и к своему ужасу обнаруживает, что Беннет и Тоби (спавшие по бокам от него)
унесены некой тварью. Но почему пощадили его?