Это заявление - особенно ремарка о "жизни в сложном и аналитическом возрасте" -
примечательно схоже со знаменитым определением и оправданием модернизма Т.С.
Элиота, выраженного в "Метафизических поэтах" (1921):
Можно лишь сказать, что, по всей вероятности, поэты нашей цивилизации, в той форме,
в которой она существует сейчас, должны быть трудными. Наша цивилизация включает в
себя великое разнообразие и сложность, и эти разнообразие и сложность, играющие на
утонченной чувствительности, должны производить разнообразные и сложные
результаты. Поэт вынужден становиться всё более всеобъемлющим, иносказательным,
непрямым, чтобы силою заставить, сдвигая, если необходимо, язык выразить то, что он
хочет.
Не думаю, что существует вероятность, что Лавкрафт был знаком с этим утверждением;
будь он знаком, он бы ни за что с ним не согласился. Его собственное высказывание
кажется самым полным отрицанием классицизма - особенно в смысле ясности,
целостности и "последовательности" - какое только можно себе представить. Но в
последний момент Лавкрафт отступает; возможно, осознав, что самиздатовская аудитория
будет ошарашена при виде этого антикварного ископаемого Лавкрафта, ставшего
авангардистом, в финале он поспешно добавляет, что сам "не обратился в дадаизм":
Напротив, ничто не кажется более беспорным... нежели то, что основная масса
радикальной прозы и поэзии представляет собой всего лишь доведение до нелепой
крайности тенденции, чье истинно художественное применение гораздо более ограничено.
Следы этой тенденции, того, каким образом применяются изобразительные методы, а
слова и образы, чтобы вызвать чувства, употребляются вне традиционных связей, можно
сыскать по всей литературе - особенно у Китса, Уильяма Блейка и французских
символистов. Эта, более широкая, концепция искусства не противоречит какой-той
традиции, но чтит все творения прошлого и настоящего, которые несут в себе подлинный
исступленный огонь и волшебство, не основанное мишурно на крайне заурядных эмоциях.
Лавкрафт медленно создает для себя нишу между викторианским консерватизмом и
модернистским радикализмом: таким образом, он может продолжить изливать свой гнев
на такие вещи, как верлибр, поток сознания и хаотичность Элиота и Джойса, как
неправомерное развитие принципов Декаданса.
Второй момент во всей этой проблеме, декаданс как способ поведения, проясняется
дискуссией Лавкрафта с Фрэнком Лонгом (1923-24 гг.) насчет достоинств пуританства.
Подчас эта дискуссия становится несколько легкомысленной, а временами Лавкрафт,
похоже, выдает преувеличения, осознанно пытаясь подразнить Лонга ("Воистину пуритане
были единственными реально успешными сатанистами и декадентами, которых знал
свет"). Однако он ухитряется-таки выразить вполне чистосердечные взгляды на "богему" и
дикий стиль жизни. В мае 1923 г. делается классическое высказывание:
Физическая жизнь и опыт, с сужениями художественного видения, что они творят в
большинстве своем, - объекты моего глубочайшего презрения. Именно по этой причине я
презираю богему, которая считает, что для искусства необходимо вести дикие жизни. Моя
неприязнь не с позиции пуританской морали, но с той, что от эстетической независимости
- я противлюсь идее, что физическая жизнь имеет какую-то ценность или значение.
Экстравагантность этого последнего высказывания - особенно, когда за ним следует
сентенция "Для меня идеальный художник - это джентльмен, который показывает свое
презрение к жизни, продолжая следовать тихими путями своих прародителей, оставив
свою фантазию свободно исследовать сияющие и изумительные сферы", - предполагает,
что Лавкрафт здесь не совсем откровенен и что его неодобрение богемности основано не
на эстетике, но на этике и социальном поведении. Это становится ясно из последующего
замечания:
Умственный пуританин есть глупец - почти такой же глупец, как антипуританин, - но
пуританин в образе жизни - единственный сорт человека, которого можно честно
уважать. Во мне нет никакого уважения или почтения к человеку, который не живет в
воздержании и чистоте, - я могу любить его и терпеть его, и признавать его своей
социальной ровней, как признаю Кларка Эштона Смита и Мортониуса и Кляйнера и прочих,
подобных им, но в глубине души ощущать, что он ниже меня - ближе к абиссальной амебе и
неандертальцу, - и временами не могу завуалировать своего рода снисходительность и
сардонического неуважения к нему, неважно, насколько эстетически и интеллектуально
выше меня может он быть.
Вот мы и подобрались к корню проблемы. Разумеется, различные эвфемизмы в этом
высказывании ("воздержание", "чистота") - тонкая "вуаль" для ограничений полового
поведения; упоминание Смита и Кляйнера - оба откровенно любили женское общество, - не
менее красноречиво. Следовательно, Лавкрафт избавился (или в действительности так
никогда по-настоящему и не принял) от эстетики викторианства, но не мог - или не
захотел - отступать от сексуального пуританства, которое, несомненно, впитал с молоком
матери.
Компромиссное положение между затхлым традиционализмом и эксцентричным
радикализмом, которое Лавкрафт желал занимать, наглядно выражено в разногласиях в
среде любителей начала 1920-х гг., которые столкнули Лавкрафта, Лонга и Сэмюэля
Лавмена с некоторыми из самых замшелых ретроградов самиздата. Их причиной, похоже,
стал обзор первого выпуска "Rainbow" Сони Грин в колонке "Бюро Критиков" в мартовском
номере "National Amateur" 1922 г. Этот обзор, хотя и неподписанный, несомненно
принадлежит Лавкрафту; и он долго расхваливает стихотворение Лавмена "Триумф в
вечности" и поэзию Лавмена в целом:
Сэмюэль Лавмен - последний из эллинов, золотой бог былого мира, павший среди пигмеев.
Его - гений наиболее пронзительной достоверности, открывающий в его разуме окно с
алмазными стеклами, которое смотрит на утонченные царства грез и образы
бессмертной красоты, лишь редко и смутно замечаемые нынешним веком.
И так далее. (Должен напомнить читателям, которых может оттолкнуть подобная
неумеренная похвала, что Лавмен - действительно хороший поэт, писавший в изысканном
стиле fin de siecle.)
С этим обзором некий Майкл Оскар Уайт из Дорчестера (Массачусетс) - один из членов
Хаб-Клаба, с которым Лавкрафт неоднократно встречался во время своих визитов в Бостон
в 1923 г., - заспорил в статье, напечатанной в "Oracle" (под редакцией Клайда Г. Таунсенда)
за декабрь 1922 г. Упоминая Лавмена в третьей части серии о "Поэтах любительской
журналистики", Уайт - разумеется, не зная, что автором дифирамбов Лавмену в "National
Amateur" был Лавкрафт, - критикует рецензию за похвалу в адрес поэта, что пишет
осознанно невнятно, чью работу пятнают "лицемерно мизантропские" воззрения и чье
обращение к языческим богам не только устарело, но, вероятно, и кощунственно; в
частности, относительно "Триумфа в вечности" он пишет: "Любому, кроме поэта-любителя
с любительским восприятием вещей, почитаемых священными в Христианской стране, эта
вещь покажется богохульной". Статья Уайта - подлинный пример воинствующего
идиотизма, так как он ждет, что изысканная поэзия будет следовать правилам
прозаического синтаксиса и логики. В заключение он говорит, что мог бы добиться этого,
если бы спустился с Олимпа и "присоединился к протесту против пороков этого века".
Статья Уайта в свою очередь была атакована Лонгом ("Любитель-юморист") в
мартовском "Консерваторе" 1923 г. и Альфредом Гальпином в августовском номере
"Oracle" 1923 г. Обе статьи чрезвычайно злобны. Сам Лавкрафт ответил Уайту, по крайней
мере, дважды: во-первых, в разделе колонки "Бюро Критиков" в "National Amateur" за март
1923 г. (если эта часть, помеченная "Присланное", как я полагаю, принадлежит Лавкрафту)
и "Очерке редактора" в июльском "Консерваторе" 1923 г. Первый умышленно вежлив;
второй, цитаты из которого уже несколько раз приводил, как пример порицания
Лавкрафтом викторианских моральных и эстетических стандартов, полностью
противоположен - и из него очевидно, что новая эстетическая позиция была (по крайней
мере, внешне) принята как палка, дабы бить Уайта по голове. Не возникает вопроса об
искренности взглядов Лавкрафта; но он нашел в них подходящее оружие против наивного
высокоморального критиканства Уайта. Лавкрафт пишет:
Определенно, позиция круга мистера Уайта безукоризненна, если мы примем искусство,
как занятие для поверхностного ума и обыденных, неанализируемых эмоций. "Консерватор"
против лишь потому, что вместе с большей частью современного мира верит, что