каждой части острова). Первое впечатление Лавкрафта от города (в апреле 1922 г.),
возможно, лишь чуть более поэтично, чем впечатление большинства людей, перед
которыми впервые предстало это почти неземное зрелище:
В сумерках вырастал он из вод; холодный, горделивый и прекрасный; восточный град чудес,
чьи братья - горы. Он не был похож на город Земли, ибо над пурпурными туманами
вырастали башни, шпили и пирамиды, которые возможно узреть лишь во сне в опиумных
краях за рекой Окс; башни, шпили и пирамиды, которые не мог сотворить человек, которые
расцветали как изысканнейшие цветы; мосты в небеса, по которым феи восходят на небо;
образы гигантов, которые играют облаками. Лишь Дансени мог бы создать им подобные - и
то лишь в фантазии.
Упоминание Дансени красноречиво, поскольку этот пассаж, пускай и по-своему искренний,
- явное подражание "Городу Чудес" Дансени (из "Историй трех полушарий", 1919 г.),
короткому стихотворению в прозе, в котором Дансени повествует о своей первой встрече с
Нью-Йорком. Если и неожиданно то, что Лавкрафта-любителя антиквариата взволновали
очертания Нью-Йорка, ему также было прекрасно известно, что историческая архитектура -
взлелеянная в Нью-Йорке конца XIX века таким архитекторами, как Чарльз Ф. Макким,
Уильям
Рутфорд
Мид
и
Стенфорд
Уайфт
-
создала
такие
выдающиеся
достопримечательности, как вокзал Пенсильвания-стейшн (1903-10), воспроизводящий
Термы Каракаллы, и другие сооружения, которые удолетворяли его классические вкусы.
Трудно в сжатой форме передать впечатление от громадного мегаполиса, который тогда,
как и сейчас, многообразием мог поспорить с любым местом на глобусе. Характер города
мог меняться в пределах одного квартала, а целый район не поддавался точному описанию.
Говоря о Гарлеме, об Адской Кухне или о Гринвич-виллидж, мы рискуем подменить
реальность стереотипами. Лавкрафт мало-помалу открывал для себя город в течение двух
лет странствий, но сердце его неизменно было с теми неожиданно многочисленными
оазисами старины (многие из них теперь, как ни печально, стерты с лица земли), которые
по-прежнему встречались даже в самом сердце Манхеттена. Некоторые внешние районы
тоже сохранили подобные оазисы, и Лавкрафт выискивал их с рвением одержимого.
Бруклинский Флэтбуш, где они с Соней поселились, был тогда окраиной района, а также (но
не сейчас) излюбленной резиденцией состоятельных жителей округа. Это был не
Провиденс, но и не перемена к худшему.
Не возникает сомнений, что, по крайней мере, в первые несколько месяцев, эйфория брака
и одновременно от пребывания в национальном центре книгоиздательства, финансов,
искусства и вообще культуры помогала отгонять любые мысли об опрометчивости его
отъезда из Провиденса. У Лавкрафта была жена, многочисленные друзья и даже вполне
неплохие трудовые перспективы, а значит - все причины поверить, что в его жизни началась
новая многообещающая фаза.
В своих воспоминаниях 1975 года Фрэнк Белкнэп Лонг пишет о первой встрече с
Лавкрафтом в квартире Сони в апреле 1922 г. Через некоторое время, когда он сидел, болтая
с ними обоими, кое-что стало до него доходить:
Именно в тот момент нечто, сперва бывшее лишь простым подозрением, начало все более
уверенно заявлять о себе в моем сознании. Во время краткой беседы у окна Говард довольно
подробно остановился на встрече Сони с его тетушками и на двух других случаях, когда они
провели немало времени вместе на земле Новой Англии, несколько недель спустя после
бостонского съезда. Могло ли быть, что... Разумеется, так все и было... его отношения с
Соней приняли характер, который можно было определить только как "без-малого-
помолвлены". Быть может, они по-прежнему были на стадии простой дружбы, но с
отчетливой возможностью, что скоро они могут стать чем-то большим.
Возможно, Лонг повинен в том, что в ретроспективе вчитал в этот эпизод больше, чем
оправдано; но, вероятно, он был не одинок в ощущении, что между Соней и Лавкрафтом
развиваются определенные отношения. И все-таки сам факт их брака, похоже, вызвал у его
друзей и знакомых реакции, варьирующиеся от изумления до шока и тревоги. Рейнхарт
Кляйнер пишет:
...Я помню очень хорошо, что это было во время поездки на такси с мистером и миссис
Хаутейн...когда мне сообщили новость о браке Лавкрафта-Грин. Сперва я ощутил дурноту на
дне желудка и сильно побледнел. Хаутейн оглушительно рассмеялся над действием своего
сообщения, однако признался, что чувствовал себя точно также, как я.
Молчание о своей свадьбе, которое Лавкрафт хранил вплоть до - а, на самом деле, и после -
последней минуты, подтверждается одним из самых удивительных писем из числа
написанных Лавкрафтом: письмом к тетке Лилиан, извещающим о свадьбе, - через шесть
дней после самого события. Судя по всему, он как ни в чем не бывало сел на поезд в 11.09
воскресным утром 2 марта, на следующий день женился на Соне, начал обустраиваться в
доме 259 на Парксайд-авеню и и наконец решил ввести в курс дела свою старшую тетку.
Лавкрафт все-таки послал Лилиан несколько почтовых открыток 4 и 5 марта - из Нью-Йорка
и Филадельфии (где новобрачные проводили медовый месяц), - но без малейшего намека на
истинное положение вещей. Впрочем, одна из этих открыток должна была привести Лилиан
в некоторое недоумение, поскольку Лавкрафт писал о " постоянной литературной
должности" в Нью-Йорке, которая может упасть к нему в руки. Некоторые части
вымученного предисловие к реальному признанию в этом письме просто поражают:
...более активная жизнь для человека моего темперамента требует многих вещей, без
которых я мог обойтись, пока сонно и инертно дрейфовал по течению, сторонясь мира,
который утомлял и отвращал меня, и не имея иной жизненной цели, кроме флакона цианида,
когда у меня закончался деньги. Когда-то я думал последовать этим путем и был совершенно
готов искать забвения, как только истощатся финансы или безнадежная скука совсем
одолеет меня; как вдруг, почти три года назад, наш великодушный ангел С.Х.Г. шагнула в мою
жизнь и стала сражаться с этой идеей с помощью противоположной - о борьбе и о
наслаждении жизнью, как награде, которую принесет борьба.
Что ж, возможно, брак и переезд в большой город - лучше, чем самоубийство от нищеты
или скуки. Но как насчет решающего вопроса о чувствах этой пары друг к другу?
...тем временем - как ни эгоистично это звучит при пересказе - стало становиться
очевидным, что не я один нахожу психологическую изоляцию скорее недостатком.
Обстоятельное интеллектуальное и эстетическое знакомство, начиная с 1921 г., и
трехмесячный визит в 1922 г., когда конгениальность прошла проверку и была найдена
безупречной во всем разнообразии смыслов, предоставили более чем достаточно
доказательств не только того, что от С.Х.Г. исходит наиболее вдохновляющее и ободряющее
влияние, которое, вероятно, вообще можно на меня оказать, но и того, что она сама начала
находить во мне более родственную душу, чем в ком-то еще, и стала в большой степени
полагаться на переписку и беседы со мной для умственного удовлетворения и
художественного и философского наслаждения.
Это, определенно, один из самых ярких примеров неспособности Лавкрафта произнести
слово "любовь" или хоть чего-то, отдаленно с ним связанного. Он не говорит: "Я люблю
Соню, и Соня любит меня"; он говорит, что они нужны друг другу для "умственного
удовлетворения и художественного и философского наслаждения". Несомненно,
естественная сдержанность Лавкрафта при разговоре о подобных вещах со своей теткой
должна быть принята во внимание; но позднее мы также столкнемся с признанием самой
Сони, что Лавкрафт никогда не говорил слова "любовь" ей. Так или иначе, он продолжает
объяснять, почему ни Лилиан, ни Энни не были посвящены в суть дела:
В этот момент... вы, несомненно, спросите, почему я ни разу не упоминал обо всем этом
раньше. С.Х.Г. сама горела желанием сделать это и, если получится, видеть вас с Э.Э.Ф.Г. на
событии, которое я сейчас опишу. Но здесь опять проявилась ненависть Старины Теобальда
к сентиментальному обману и к тому тягостно нерешительному "обговариванию", которое
всегда сопровождает любые радикальные шаги смертных, в действительности превышая
всякую необходимую меру трезвых и аналитических оценок и дискуссий... Как мне кажется,
вряд ли, принимая во внимание мой прекрасно известный темперамент, кто-то ощутит