нибудь сможем объяснить...
Такого рода вещи, определенно, уже нельзя было считать невероятными с физической или
биохимической точки зрения в свете современной науки, которая включает в себя теории
относительности и внутриатомного взаимодействия...
Этот примечательный пассаж внезапно превращает "Заброшенный дом" в научно-
фантастический рассказ (или, скорее, в прото-научно-фантастический, так как этот жанр в
то время нельзя было назвать действительно существующим), в котором провозглашаться
важнейший принцип научной рационализации якобы сверхъестественного события или
проявления.
Итак, через полтора года после того, как теория Эйнштейна смутила его и озадачила,
Лавкрафт начал легко обращаться к ней в своих произведениях. Упоминание
"внутриатомного взаимодействия", видимо, кивок на квантовую теорию, хотя я не нашел
никаких ее упоминаний в его тогдашних письмах. Не суть важно, насколько убедителен или
правдоподобен этот научный поход; важен сам факт. Красноречиво и то, что существо
уничтожается не колом, вогнанным в сердце, а серной кислотой. "Титанический локоть"
выглядит адаптацией концовки "Под пирамидами", где то, что кажется пятиголовым
гиппопотамом, оказывается лапой громадного монстра.
"Заброшенный дом" - плотная, стилистически богатая история с убедительным
историческим фоном и тонкой передачей нарастающего ужаса. Отчет о жизнях и смертях в
семействе Харрисов во второй главе, возможно, может показаться чересчур затянутым:
Лавкрафт явно надеется, что он создаст зловеще мрачную атмосферу (рассказчик замечает:
"На всем протяжении этой долгой повести меня снедало неотступное тяготение зла,
превосходящего все в природе, известное мне"), но, возможно, он чересчур сух и клиничен,
чтобы произвести такой эффект. Однако жуткая кульминация (и еще одна поистине
неожиданная концовка) и провокационная научная рационализация ужасов делает рассказ
достойной внимания вехой в раннем творчестве Лавкрафта.
Едва ли удивительно, что в тот критический момент он решил написать рассказ о
Провиденсе. "Заброшенный дом", действительно, первое крупное произведение, которое
происходит в Провиденсе и обращается к его истории и топографии; более ранние,
второстепенные рассказы, подобные "Из глубин мироздания", формально происходят там
же, но не имеют такой специфики обстановки. Стихотворение "Дом" также лишено
подобной специфики, и невозможно было бы узнать, что оно описывает дом 135 на
Бенефит-стрит, не скажи этого Лавкрафт. При всей первоначальной эйфории от переезда в
Нью-Йорк, в сущности, он так и не покинул Провиденса, и поездка в Элизабет подействовала
как спусковой крючок для вдохновения, которое воскресило его родной город.
16 ноября Лавкрафт прочел рассказ товарищам и был воодушевлен их реакцией: они все
"проявили невероятный энтузиазм, утверждая, что это лучшая вещь из написанных мной".
Лавмен был в особенном восторге и хотел, чтобы Лавкрафт перепечатал рассказ к среде (19-
ое число), чтобы он мог показать его рецензенту из "Alfred A. Knopf". Этого не произошло,
так как Лавкрафт закончил печатать рассказ лишь 22-го числа, однако Лавмен в течение
следующего года продолжал попытки пристроить его. Но мы обнаружим, что его судьба в
печати были не слишком удачной.
"Шайка" продолжала свою деятельность, в том числе во время пребывания Сони в
больнице в конце октября. В ней наметился раскол, когда Мак-Нил обиделся на Лидса,
который не вернул одолженные ему 8 долларов; по этой причине Мак-Нил отказался
приходить на встречи, пока там присутствовал Лидс. Это решение оказалось более
неудачным для Мак-Нила, чем для кого-то еще, так как прочие участники клуба (кроме
Лавкрафта) считали его несколько старомодным и скучным собеседником. В результате
пришлось проводить отдельные встречи "с Мак-Нилом" и "с Лидсом", и многие в шайке не
утруждали себя посещением посиделок с Мак-Нилом; но Лавкрафт всегда на них бывал.
Лавкрафт и Керк стали близкими друзьями. "По убеждениям", - говорил Лавкрафт, - "он & я
как одно целое - ибо вопреки суровому методистскому воспитанию он совершеннейший
циник & скептик, который очень жгуче осознает фундаментальную бесцельность
вселенной". Керк же писал своей будущей супруге: "Я наслаждаюсь компанией ГФЛ. Детка,
если мы с тобой когда-нибудь проведем время приятнее, я вручу тебе банановую кожуру, на
которой нельзя поскользнуться". 24-25 октября они вдвоем устроили еще одну полуночную
прогулку, в предрассветные часы заведя разговор о философии, утром осмотрев
склепоподобный подвал "Американской Радиаторной Компании", а по пути делая остановки
у различных кофеен и закусочных-автоматов. Последние Лавкрафт описывает Лилиан:
"ресторан, где еда лежит на тарелках в застекленных ящичках вдоль стен. Пятицентовик в
прорезь отмыкает дверцу, & тарелка с едой относится покупателем на один из множества
столов в большом зале". Замечательное место для людей со скудными финансами. Хотя
может показаться, что эти учреждения привлекали исключительно бездомных и изгоев, но,
в действительности, они были чистыми и хорошо освещенными и служили широкому
спектру представителей городских средних и нижних классов; а поскольку никто в шайке,
кроме Кляйнера, Лонга (который редко отправлялся на эти ночные загулы) и, возможно,
Мортона, не мог похвастаться деньгами, они были желанными местами отдыха. Сейчас в
Нью-Йорке почти нет таких закусочных; те немногие, что остались, больше не обходятся в 5
центов.
В понедельник, 3 ноября, Лавкрафт радушно приветствовал Эдварда Ллойда Сикрайста
(1873-1953), товарища по самиздату из Вашингтона. Сикрайст, пчеловод по профессии,
который много времени провел в Южных морях и Центральной Африке, видимо, уже
навестил Лавкрафта в Провиденсе прямо перед его отъездом в Нью-Йорк. Естественно,
неутомимый Лавкрафт показывал Сикрайсту городские музеи и колониальные древности.
4-го числа они вдвоем отправились в галерею Андерсона (на углу Парк-авеню и 59-ой
улицы), чтобы встретиться с другом Сикрайста, Джоном М. Прайсом; у Лавкрафта была
смутная надежда, что Прайс сможет помочь ему получить работу в галерее, но из этого,
видимо, ничего не вышло.
Если по рассказам Лавкрафта о вечерах или ночах, проведенных в компании приятелей, и
создается впечатление, что он не уделял много времени Сони, то, возможно, в
действительности все так и было - по крайней мере, в августе и сентябре. Несколькими
месяцами ранее картина была несколько иной; вот очаровательное описание нескольких
дней в начале июля:
Другой день - называемый бунтовщиками-янки славным четвертым [июля] - мы с С.Г.
посвятили чтению на открытом воздухе в Проспект-парке. Мы обнаружили восхитительно
редко посещаемую скалу, что нависает над озером совсем недалеко от нашего порога; и здесь
мы коротаем долгие часы в компании избранных друзей с наших густо заселённых полок... В
субботу, пятого числа, эта программа чтения была повторена; а большую часть воскресенья
мы потратили, отвечая на объявления о поисках помощников в воскресных газетах.
Понедельник, седьмое число, мы посвятили удовольствиям и путешествиям - то есть, после
одного делового интервью около полудня повстречались у Троицы, отдали дань уважения
могиле [Александра] Гамильтона, посетили чудесный колониальный городской дом
президента Джеймса Монро..., прогулялись по колониальным аллеям Гринвич-виллидж и,
наконец, сели на автобус на площади Вашингтон и проехали весь путь до Форт-Джорджа, где
спустились с крутого холма на Дикмен-стрит, пообедали в скромном ресторанчике... и
проследовали на паром. Здесь, погрузившись, мы пересекли широкий Гудзон у подножья
Палисадов; пересели на автобус, который карабкался вверх по обрывистому склону по зигзагу
дороги, с которой открывался великолепный вид, и в итоге повернул вглубь страны на
лесную дорогу, окаймленную красивыми поместьями и оканчивающуюся в причудливой и
сонной деревеньке Энглвуд, Н.Дж... После чего мы доехали на трамвае до Форт-Ли (напротив
125-ой ул.), пересели на паром и доехали до самого дома, пересаживаясь с одного наземного
транспорта на другой. Это был великолепный день...
Действительно великолепный день, и самый разумный способ провести его для
супружеской пары, пусть даже безработной. Но с течением времени, похоже, подобная
активность сошла на нет. Например, типично то, что, оставив 9 ноября Соню в доме отдыха в
Сомервилле (Нью-Джерси), он на следующий день отправился в Филадельфию, чьи
колониальные диковины мечтал осмотреть более подробно, чем ему удалось во время
медового месяца. Он прибыл туда вечером 10 ноября, следующие четыре дня прожив в
YMCA и обстоятельно исследовав все достопримечательности как в городе, так и в