ввели меня в заблуждение - а, возможно, и его. Я всегда преклонялась перед мощным
интеллектом сильнее, наверное, чем перед чем-то еще в этом мире (возможно, кстати,
потому, что мне самой так сильно не хватало его), и надеялась спасти Г.Ф. из бездонных
глубин одиночества и психических комплексов.
Здесь Соня ближе всего подошла к признанию, что в неудаче брака следует отчасти
винить и ее. Я не рискну строить догадки о том, имеет ли этот самодельный психоанализ
Лавкрафта какую-то ценность; возможно, она справедливо отметила, по крайней мере, его
глубинную потребность в одиночестве, а, возможно, и его неспособность (или нежелание,
если это не одно и то же) завязать тесные связи с кем-то, кроме ближайших
родственников.
И все же Соне следовало лучше понимать, во что она ввязывается. Она сообщает, что "в
самом начале нашего романа" Лавкрафт прислал ей экземпляр "Частных записок Генри
Райкрофта" Джорджа Гиссинга (1903); она не дает объяснений такому поступку
Лавкрафта, но, должно быть, он пытался намекнуть на особенности своего характера и
темперамента. Лавкрафт, как ни странно, не упоминает эту книгу ни одному из своих
корреспондентов (насколько мне известно); однако несомненно то, что многие моменты в
ней поневоле наводят на размышления.
Роман Гиссинга - вымышленный рассказ от первого лица о жизни бедствующего
писателя, который позднее получает неожиданное наследство, что позволяет ему уехать в
деревню. Он проводит время, делая небрежные записи в дневнике, Гиссинг же в качестве
"редактора" представляет читателям тщательно отобранную и скомпонованную серию
выдержек из него, разделенную, в целом, на четыре раздела по числу времен года. Это,
действительно, очень талантливая работа - но, полагаю, только если читатель согласится
со взглядами, выражаемыми Райкрофтом. Подозреваю, что многие современные читатели
сочтут их в разной степени отталкивающими или, как минимум, устаревшими. Сама Соня
пишет, что отношение к меньшинствам в это романе похоже на то, что она наблюдала у
Лавкрафту, но это не самая заметная его особенность. Более примечательно отношение
Райкрофта к искусству и, если уж на то пошло, к обществу.
Райкрофт, большую часть времени проведя за сочинением статей за деньги, всегда
ненавидел подобную жизнь и теперь взялся ее порицать. Писательство не есть - и не
должно быть "профессией": "О ты, несчастный, что в этот час усажен за проклятый тяжкий
труд работы пером; пишущий не потому, что в твоем уме, в твоем сердце есть что-то, что
необходимо выразить, но потому что перо - единственное орудие, которым ты владеешь,
твой единственный способ зарабатывать на хлеб!" Это приводит к порицанию
человеческих масс, которые потребляют этот безжизненный труд. "Я не друг народа", -
заявляет он откровенно (строка, которую Соня приводит в своих воспоминаниях).
"Демократия", - продолжает Райкрофт в отрывке, который, несомненно, доставлял
удовольствие Лавкрафту, - "угрожает всем более утонченным чаяниям цивилизации..."
В более личных фрагментах Райкрофт размышляет о себе и о своей способности к
чувствам. Хотя он - вдовец со взрослой дочерью, он заявляет: "Так верю ли я, что я хоть
когда-нибудь был человеком, достойным любви? Думаю, нет. Я всегда был слишком
поглощен собой; слишком критичен ко всему вокруг себя; слишком безрассудно горд".
Соня правильно заявляла, что "Частные бумаги Генри Райкрофта" следует прочесть, чтобы
понять Лавкрафта; в своей привязанности к родному дому, своем презрении к обществу,
своей любви к книгам и во многом другом Райкрофт кажется сверхъестественным
двойником Лавкрафта, и можно представить себе ощущение чуда, которое охватило
последнего, когда он читал книгу, которая словно бы выражала его самые сокровенные
мысли.
Смысл, разумеется, был в том, чтобы Соня прочла "Райкрофта" и осознала полную
непригодность Лавкрафта в мужья; но она, как и было сказано, переоценила свою
"самоуверенность" и поверила, что сможет избавить его от "комплексов" и сделать его если
не заурядным буржуазным кормильцем семьи (она, определенно, знала, что он никогда им
не станет), то, по крайней мере, более общительным человеком, любящим мужем и даже
более талантливым автором, чем он был. Я не сомневаюсь, что Соня искренне любила
Лавкрафта и что она пошла на этот брак с лучшими намерениями и собираясь развить то,
что она считала лучшими сторонами своего муже; но она должна была знать, что на самом
деле Лавкрафт не такой уж и податливый.
В этой связи кажется едва ли целесообразным винить Лавкрафта за все его
многочисленные промахи в качестве мужа (сейчас ничего уже нельзя поправить таким
менторским отношением), но многое в его поведении непростительно. И самое
непростительное, разумеется, - это само решение жениться, решение, принятое им с очень
слабым пониманием неизбежных трудностей (помимо всех финансовых забот, которые
непредвиденно возникли позднее) и без малейшего ощущения того, насколько он не
подходит на роль мужа. Это был человек с необыкновенно низким сексуальным
влечением, с глубочайшей любовью к своему родному краю, с жесточайшим
предубеждением против расовых меньшинств, внезапно решивший жениться на женщине,
которая, хотя и была на несколько лет его старше, но явно желала не только
интеллектуальной, но и физической близости, а заодно решивший поменять свою родину
на суетливый, космополитичный, расово неоднородный мегаполис, не имея работы и, как
оказалось, охотно живя на содержании у жены, пока работа не найдется.
Вступив в брак, Лавкрафт проявлял необыкновенно мало заботы о жене. Куда более
увлекательным ему казалось проводить большую часть вечеров и даже ночей в компании
приятелей, и он быстро перестал утруждать себя ранними возвращениями домой, чтобы
отправляться спать вместе с Соней. Он действительно предпринимал систематические
попытки найти работу в 1924 г., однако, неуклюже взявшись за дело, он практически
оставил эти попытки в 1925-26 гг. Как только он осознал, что жизнь в браке ему не
подходит, он, похоже, охотно предпочел (когда Соне пришлось в 1925 г. переехать на
Средний Запад) поддерживать супружеские отношения на расстоянии с помощью
переписки.
И все же следует принять во внимание смягчающие обстоятельства. Как только чары
Нью-Йорка рассеялись, душевное состояние Лавкрафта начало быстро ухудшаться. В какой
момент он ощутил, что сделал ошибку? Пришел ли он к убеждению, что Соня отчасти несет
ответственность за его бедственное положение? Если так, то неудивительно, что ему
больше нравилась компания приятелей, чем жены.
Три месяца спустя после своего "бегства" Лавкрафт обдумал ситуацию - и к его словам
сложно что-то добавить. Он без обиняков признает, что причиной разрыва стало
кардинальное различие характеров:
Я ничуть не сомневался, что супружество может стать очень полезным и приятным
долговременным состоянием, буде обеим сторонам посчастливилось обладать
потенциальной способностью вести параллельные духовные и творческие жизни - схожими
или, по крайней мере, обоюдно постижимыми реакциями на одни и те же существенные
моменты и приметы окружающей обстановки, чтения, исторических и философских
рефлексий и так далее; и равнозначными нуждами и устремлениями в географическом,
социальном и интеллектуальном плане... С женой одного темперамента с моей матерью и
тетушками я бы, наверное, сумел воссоздать семейную жизнь по образцу дней на Энджелл-
ст., пусть даже у меня бы был совсем иной статус в домашней иерархии. Но с годами
обнажились коренные и неотъемлемые расхождения в реакциях на многие поворотные
пункты в потоке времени и диаметрально противоположные устремления и
представления о значимом при организации постоянного совместного быта. Это было
столкновение
абстрактного-традиционного-независимого-обращенного
в
прошлое-
аполлонического эстетства с конкретным-эмоциональным-сиюминутным-бытовым-
социальным-этическим-дионисийским эстетством; а посреди этого почудившееся
изначально духовное родство, основанное на общей утрате иллюзий, склонности к
философии и чувствительности к красоте, вело проигрышную борьбу.
Как ни абстрактно это признание звучит, оно выдает ясное понимание краеугольной
основы конфликта: они с Соней попросту не подходили друг другу по характеру.
Что касается Сони, то она примечательно сдержанна (по крайней мере, публично)
относительно того, что она сама считала причинами неудачи их брака. В опубликованных
воспоминаниях она, кажется, в какой-то мере возлагает вину на Лилиан и Энни за их
нежелание позволить ей открыть в Провиденсе; однако в приложении к своим