крыс. После ухода Тербер обнаруживает, что нечаянно прихватил с собой фотографию,
которая была прикреплена к холсту; предполагая, что это обычный снимок фона для
картины, он к своему ужасу обнаруживает, что это фотография самого монстра - "это была
фотография живого существа!"
Вероятно, ни для кого из читателей такой финал не станет неожиданностью, однако
рассказ более интересен не своим сюжетом, а, скорее, своим антуражем и своей эстетикой.
Норт-Энд изображен вполне достоверно, вплоть до названий многих улиц; но менее чем
через год Лавкрафт к своему разочарованию обнаружит, что большая часть этого района
снесена, чтобы дать место новой застройке. Но описанные им туннели реальны: они,
вероятно, были проложены в колониальный период и могли использоваться
контрабандистами.
В дополнение к своей топографической точности "Фотомодель Пикмена" является
беллетризированным выражением многих эстетических принципов мистической
литературы,
которые
Лавкрафт
лишь
в
общих
чертах
описал
в
статье
"Сверхъестественный ужас в литературе". Когда Тербер заявляет, что "любой маляр,
рисующий журнальные обложки, может наляпать на холст краски и объявить это ночным
кошмаром, шабашем ведьм или портретом самого дьявола", он повторяет нарекания
(обнаруживаемые во многих письмах), что при создании фантастического арта требуется
художественная искренность и знание истинных основ ужаса. А когда Тербер признается,
что "Пикмен был во всех смыслах - в замысле и в манере исполнения - основательным,
усердным и почти научным реалистом", создается впечатление, что Лавкрафт вспоминает
свой собственный недавний отказ от дансенианской поэтики ради "прозаичного
реализма", который станет отличительным признаком его позднего творчества.
"Фотомодель Пикмена", однако, страдает рядом недостатков - помимо своего довольно
банального сюжета. Тербер, якобы "крутой парень", прошедший мировую войну,
испытывает неправдоподобный ужас и шок при виде картин Пикмена: его реакция
кажется неестественной и истерической, заставляя читателя заподозрить, что Тербер
вовсе не так закален, как он раз за разом утверждает. А обыденный, разговорный стиль -
как и в случае с рассказом "В склепе" - попросту не дается Лавкрафту; к счастью, он
впоследствии отказался от него, ограничившись обращениями к новоанглийскому
диалекту.
Как я уже отметил, "Зов Ктулху" был не принят Фарнсуортом Райтом; Лавкрафт никак не
комментирует причины отказа, не считая беглого упоминания, что Райту рассказ
показался "затянутым", - но нет указаний на то, что Райт счел его слишком смелым или
экстравагантным для своих читателей. Тем не менее, Райт предсказуемо ухватился за
более традиционную "Фотомодель Пикмена", опубликовав ее в октябрьском номере 1927 г.
Довольно примечательно, что в конце августа 1926 г. Лавкрафт отправил в журнал "Ghost
Stories" три рассказа - "В склепе" и два других, названий которых он не уточняет. Как и в
случае с "Detective Tales", Лавкрафт попытался отыскать альтернативный "Weird Tales"
рынок сбыта; возможно, отказы напечатать "Заброшенный дом" и "Холодный воздух" ("Зов
Ктулху" будет отклонен только в октябре) уже начинали его терзать. Однако "Ghost Stories"
(1926-32) был слишком специфическим рынком для Лавкрафта: хотя здесь платили по 2
цента за слово, журнал состоял преимущественно из явно сфабрикованных "истинных
исповедей" о встречах с призраками, проиллюстрированных столь же неестественными и
фальшивыми фотографиями. Однако в нем изредка публиковались произведения Агаты
Кристи, Карла Якоби и других знаменитостей. В то время это был не дешевый журнал - он
издавался в большом формате [bedsheet format] на глянцевой бумаге. Лавкрафт все-таки
прочел несколько номеров - но правильно замечает, что "Он не стал лучше - & примерно
столь плох, сколь может быть плох журнал". Но 2 цента за слово! Увы, все три рассказа
Лавкрафта предсказуемо вернулись обратно.
Но Лавкрафт не только писал новые произведения; он, несомненно, продолжал, как мог,
кормится литературными переработками и в процессе потихоньку привлекал начинающих
авторов, которые присылали ему рассказы для правки. Он не делал работы такого рода со
времен переработки четырех рассказов К.М. Эдди-мл. в 1923-24 гг., но вот летом 1926 г. его
новый знакомый, Уилфред Б. Тальман, обратился к нему с рассказом под названием "Две
черные бутылочки" [Two Black Bottles]. Лавкрафт нашел рассказ перспективным -
Тальману, давайте вспомним, в то время было всего 22 года и сочинительство никоим
образом не было его основном творческой деятельностью, - но счел, что в него нужно
внести изменения. К октябрю рассказ был приведен в состояние, более-менее
удовлетворившее обоих авторов. Конечный результат ровным счетом ничем не
примечателен, однако его сумели пристроить в "Weird Tales", где он появился в
августовском номере 1927 г. "Две черные бутылочки" - рассказ (от первого лица) некого
Гофмана, который отправился осматривать поместье своего недавно умершего дяди,
преподобного Йоханнеса Вандерхуфа. Вандерхуф был пастором в крохотном городке
Даальбергене в горах Рамапо (расположенных на севере Нью-Джерси и заходящих в штат
Нью-Йорк), и о нем ходили странные рассказы. Он попал под влияние дряхлого причетника
Абеля Фостера и принялся обрушивать на свою все убывающую паству демонически
яростные проповеди. Заинтересовавшийся Гофман находит Фостера в церкви - сильно
пьяным, но еще более напуганным. Фостер рассказывает странную историю о первом
здешнем пасторе, преподобном Гиллиаме Слотте, который в начале XVIII века собирал
целую коллекцию эзотерических книг и, видимо, изучал некую демонологию. Фостер тоже
прочел эти книги и последовал по стопам Слотта - вплоть до того, что, когда Вандерхуф
умер, он извлек его душу из тела и поместил в маленькую черную бутылочку. Но
Вандерхуф, очутившийся между раем и адом, теперь не желает спокойно лежать в своей
могиле и, судя по всему, пытается из нее выбраться. Гофман, едва понимающий, как
реагировать на эту дикую историю, внезапно обнаруживает, что крест на могиле
Вандерхуфа явно покачивается. Затем он видит на табурете возле Фостера две черные
бутылочки и тянется к ним; в последовавшей потасовке с Фостером одна бутылочка
разбивается. "Я погиб! Та была моей! Преподобный Слотт вытащил ее две сотни лет
назад! " После чего тело Фостера быстро обращается в прах.
Этот рассказ нельзя называть полностью неудачным - на самом деле, в нем убедительно
передана атмосфера нарастающего гнетущего ужаса (главным образом, с помощью
рассказа Фостера, написанного на просторечии). Спорным же является точная степень
участия Лавкрафта в создании этого рассказа. Судя по письмам к Тальману, Лавкрафт не
только частично написал рассказ (в частности, фрагменты на диалекте), но и вносил
серьезные предложения относительно его структуры. Тальман, видимо, прислал
Лавкрафту одновременно и черновик, и синопсис рассказа - или, возможно, черновую
запись самого его начала, а все остальное - в виде синопсиса. Лавкрафт посоветовал
упростить его структуру, чтобы все события были поданы с точки зрения Гофмана.
В своих воспоминаниях 1973 г. Тальман обнаруживает некоторое раздражение правками
Лавкрафта: "Он сделал-таки незначительную бесплатную правку, особенно диалога..
Перечитав его в напечатанном виде, я пожалел, что Лавкрафт изменил диалог, ибо диалект
в его исполнении выглядел ходульно". Думаю, раздражение заставило Тальмана
преуменьшать роль Лавкрафта в работе - его рука явно ощущается во многих отрывках
помимо диалога. "Две черные бутылочки" (как и многие другие поздние ревизии
Лавкрафта) - именно тот сорт традиционных ужасов, что нравился Фарнсуорту Райту, и
неудивительно, что тот охотно принял рассказ, отклонив более смелую работу самого
Лавкрафта.
"Язва суеверий" [The Cancer of Superstition], над которой Лавкрафт работал в октябре,
была литературной работой совершенно иного рода. Немногое известно об этом проекте,
но, видимо, он был совместной работой, за которую Лавкрафт и К.М. Эдди взялись по
настоянию Гарри Гудини. Гудини выступал в Провиденсе в начале октября, когда и
попросил Лавкрафт сделать для него срочную работу - статью, критикующую астрологию,
- за которую Гудини обещал 75 долларов. Эта статья не была обнаружена; но, возможно,
она предоставляла собой зачаток того, что должно было стать полномасштабным
выступлением против суеверий всех сортов и видов. Гудини, разумеется, и сам написал
несколько работ подобного рода - включая "Волшебника среди духов" (1924), экземпляр
которой он вручил Лавкрафту с дарственной надписью, - но теперь он желал чего-то более
наукообразного.