его семья, так и в творчестве он стремился провозгласить, что отныне, как бы далеко не
уносилось его воображение, оно всегда будет возвращаться в Новую Англию и смотреть на
нее, как на источник всех жизненных ценностей и эмоциональной поддержки.
Точное положение "Серебряного Ключа" в цикле расказов о Рэндольфе Картере не
слишком хорошо изучено. В этой истории мы видим всю жизнь Картера от его детства до
54-летнего возраста, когда он по своим собственным следам возвращается обратно в
детство. С точки зрения хронологии "Сон о поисках неведомого Кадата" - "первая" история
о Рэндольфе Картере, ибо во время ее событий Картер, предположительно, чуть старше
двадцати. В 30 лет утратив ключ от врат сновидений, Картер начинает свои эксперименты,
пробуя литературный реализм, религию, богемную жизнь и тому подобное; не найдя в них
удолетворения, он обращается к более темным мистериям, погружаясь в оккультизм (и не
только). Именно тогда (возраст неутончен) он встречает Харли Уоррена и происходят
события, описанные в "Показаниях Рэндольфа Картера"; вскоре после этого, вернувшись в
Аркхем, он, похоже, переживает события "Неименуемого", хотя о них говорится очень
уклончиво. Но даже эти пустые заигрывания с мистикой не приносят Картеру
удолетворения, пока в возрасте 54 лет он не находит серебряный ключ.
"Серебряный Ключ" с его глубоким философским подтекстом никоим образом не был
предназначен для широкой аудитории, и неудивительно, что Фарнсуорт Райт не принял
рассказ "Weird Tales". Однако летом 1928 г. Райт попросил снова прислать этот рассказ и на
сей раз принял его, заплатив 70 долларов. Однако, как и следовало ожидать, когда рассказ
появился в январском номере 1929 г., Райт сообщил Лавкрафту, что читатели "резко
невзлюбили" рассказ! Правда, из милосердия Райт не напечатал ни одного из этих
враждебных откликов в журнальной колонке писем.
Рассказ "Загадочный дом на туманном утесе" [The Strange High House in the Mist],
написанный 9 ноября, куда более дансенианский, чем "Серебряный Ключ", - он показывает,
что влияние Дансени перешло на столь глубоко субъективный уровень, что Лавкрафт
теперь мог выражать собственные чувства через идиомы и общую атмосферу творчества
Дансени. Действительно, единственную явную связь с работами Дансени можно
проследить в некоторых деталях антуража и в откровенно философской, даже
сатирической цели, которой предназначена служить фантазия.
Мы снова в Кингспорте - в городе, куда Лавкрафт не возвращался со времен "Праздника"
(1923), рассказа, в котором впервые воплотились его впечатления от Марбльхеда и его
волшебной атмосферы живого прошлого. К северу от Кингспорта "скалы карабкаются
ввысь, причудливо громоздя террасу на террасу, пока самая северная из них не нависает в
небе, подобно застывшему серому облаку, принесенному ветром". На этом стоит
старинный дом, где обитает человек, которого никто из горожан - включая Страшного
Старика - никогда не видел. Однажды некий турист, "философ" Томас Олни, решает
посетить этот дом и его скрытного обитателя - ибо Олни без ума от всего странного и
удивительного. Он неутомимо карабкается наверх, но, добравшись до дома, не
обнаруживает с этой стороны дома двери - только "пару окошек с тусклыми стеклами,
забранными в свинцовые переплеты в манере семнадцатого столетия"; единственная
дверь находится на другой стороне, над отвесным обрывом. Затем Олни слышит мягкий
голос, и "большое чернобородое лицо" выглядывает в окно и приглашает его войти. Олни
влезает в окно и беседует с обитателем дома, слушая "сплетни о былых временах и далеких
странах". Затем раздается стук в дверь - в дверь, которая выходит на обрыв. Хозяин
открывает ее, и они с Олни видят, как комната наполняется дивными существами - среди
них "Нептун, вооруженный трезубцем", "седой Ноденс" и другие, - когда же Олни на другой
день возвращается в Кингспорте, Страшный Старик клянется, что человек, отправившийся
на утес, - вовсе не тот, кто спустился вниз. Больше душа Олни не жаждет чудес и тайн;
отныне он довольствуется прозаичной буржуазной жизнью с женой и детишками. Но люди
в Кингспорте, поглядывая на дом на утесе, говорят, что "по вечерам низкие оконца
светятся чуть ярче, чем раньше".
Время от времени Лавкрафт признавался, что не имел в виду какой-то конкретной
местности, когда писал этот рассказ, - по его словам, место действия отчасти навеяно
воспоминаниями о "титанических утесах Магнолии", но там нет дома на утесе, подобного
описанному в рассказе; другим источником вдохновения послужил мыс возле Глочестера,
который Лавкрафт называл "Мать Анна" (он не был точно идентифицирован). В "Хрониках
Родригеса" Дансени имеется дом волшебника на вершине скалы, о чем мог вспомнить
Лавкрафт. Похоже, в это истории Лавкрафт подверг новоанглийские пейзажи большей
метафорфозе, чем в своих "реалистичных" рассказах, - и сделал это для того, чтобы
добавить тексту фантастичности. В "Загадочном доме на туманном утесе" мы не найдем
точных топографических примет - мы явно оказывается в Стране Где-то Там,
сосредотачиваясь (что нехарактерно для Лавкрафта) на человеческих переживаниях.
Относительно странной трансформации Томаса Олни, которой по сути посвящена эта
история. Что она значит? Как ему удалось утратить любовь к чудесам, которая направляла
его жизнь вплоть до поездки в Кингспорт? Страшный Старик дает нам намек на ответ:
"где-то под серой островерхой крышей, а, может, в непостижимых и зловещих туманных
высях все еще блуждает потерянная душа того, кто прежде был Томасом Олни". Тело
вернулось к привычному кругу вещей, но душа осталась с обитателем загадочного дома на
туманном утесе; встреча с Нептуном и Ноденсом стала апофеозом - Олни осознал, что по-
настоящему он принадлежит именно к этому царству туманных чудес. Его тело отныне
всего лишь пустая скорлупка, без души и воображения: "Его добрая женушка все толстеет,
а дети выросли, поумнели и стали хорошей опорой для отца, который не упускает случая
этим похвастаться". Этот рассказ можно читать как своего рода зеркальное отражение
"Целефаиса": если Куранесу приходится умереть в реальном мире, чтобы его душа
пребывала в царстве фантазии, то тело Олни остается целехоньким, зато его душа
отправляется в неведомое.
Еще одна вещица, которую стоит отметить, - стихотворение, опубликованное "Weird
Tales" в декабре 1926 г. под заголовком "Yule Horror". Этот эффектный стих, написанный
тем же суинберновским метром, что и "Немезида", "Дом" и "Город", - на самом деле
рождественское стихотворение, присланное Фарнсуорту Райту под заголовком "Праздник";
Райт был так им очарован, что, отбросив последний куплет, посвященный ему самому, к
великому удивлению и удовольствию Лавкрафта опубликовал его. Остальной вклад
Лавкрафта в поэзию за первые восемь месяцев жизни в Провиденсе состоял лишь из
заунывной элегии (написанной в конце июня) на смерть Оскара, кота, принадлежавшего
соседу Джорджа Керка, которого сбил автомобиль, да "Возвращение", стихотворение для
К.У. Смита, напечатанное в "Tryоut" за декабрь 1926 год.
Другой крупной прозаической вещью, написанной в ноябре 1926 г, стало эссе "Коты и
собаки" (позднее переименованное Дерлетом в "Кое-что о кошках"). Бруклинский клуб
Синий Карандаш запланировал дискуссию о сравнительных достоинствах кошек и собак.
Лавкрафт, естественно, предпочел бы принять участие лично, особенно с учетом того, что
большинство участников были собачниками; но так как он не смог (или не захотел)
приехать, то написал объемистый труд, который одновременно выражает его симпатию к
кошкам и (только отчасти шутя) предоставляет сложную философскую защиту этой
симпатии. Результатом стал один из самых прелестных образчиков в творчестве
Лавкрафта, пускай и некоторые мысли, выраженные в нем, довольно злы и саркастичны.
В основном, аргументы Лавкрафта сводятся к тому, что кот - любимчик артиста и
мыслителя, тогда как пес симпатичен туповатому буржуа. "Собака взывает к простым,
поверхностным эмоциям, кот - к глубочайшим источникам человеческого воображения и
мировосприятия". Это неминуемо приводит к описанию классовых различий, которое
аккуратно подытоживается лаконичным высказыванием: "Пес - деревенщина; кот -
джентльмен".
Лишь "простая" сентиментальность и потребность в раболепии заставляют петь хвалу
"верности" и преданности пса, одновременно осуждая холодноватую независимость кота.
Это заблуждение, что собачьи "бестолковая общительность и дружелюбность (или рабская
преданность и повиновение) являют собой нечто восхитительное и достойное".
Рассмотрим сравнительное поведение двух этих животных: "Киньте палку - и услужливая
псина, хрипя, пыхтя и спотыкаясь, принесет ее вам. Попробуйте проделать то же самое с
котом, и он уставится на вас с холодной вежливостью и довольно досадливым