своих дочерей еще до их рождения, так что когда миссис Уинфилд Скотт
Лавкрафт ждала своего первенца, она надеялась, что это будет девочка; но
этому не помешало и рождение мальчика. Так что это приданое мало-помалу
росло; чтобы однажды быть врученным жене Говарда... Ребенком Говард
выглядел, как хорошенькая маленькая девочка. В нежные 3 года его густыми
льняными кудрями могла бы гордиться любая девочка. ...Он носил их до шести
лет. Когда он, наконец, запротестовал и захотел, чтобы их срезали, мать
отвела его к парикмахеру и горько плакала, пока "жестокие" ножницы
состригали их с его головы.
Полагаю, это заявление можно по большей части принять, хотя, по-моему, не стоит
делать из него больших выводов - как и из того очевидного факта, что Сюзи одевала своего
маленького сына в платьица. Известная фотография Лавкрафта с родителями от 1892 г.
показывает его с локонами и в платьице, как и другой снимок, сделанный примерно в то
же время. Сам Лавкрафт упоминает о локонах, говоря, что это была настоящая "золотая
грива", отчасти заставившая Луизу Имоджин Гуини называть его "Маленькое Солнышко".
Но на другой фотографии, сделанной, вероятно, в возрасте 7-8 лет, Лавкрафт выглядит
совершенно нормальным мальчишкой с короткой стрижкой и в обычной для мальчика
одежде. Уже невозможно точно установить, когда Сюзи перестала одевать сына в
платьица; но даже если она проделывала это до возраста 4 лет, в этом не было ничего
особенно необычного.
Есть еще два свидетельства, которые мы здесь процитируем, хотя суть одного из них не
полностью ясна. Р.Х. Барлоу в своих кратких заметках о Лавкрафте (большинство
относится к 1934 г., но некоторые сделаны явно позднее) упоминает "Истории миссис
Гэмвелл о том, как ГФЛ одно время настаивал `я маленькая девочка'..." Энни Гэмвелл не
могда наблюдать такое позднее 1897 г., поскольку именно тогда она вышла замуж и
съехала из дома 454 по Энджелл-стрит; а общий контекст записи (Барлоу упоминает о том,
как Лавкрафт взахлеб читал Теннисона, стоя на столе) датирует событие еще 1893 годом.
Далее у нас есть письмо Лавкрафту от Уиппла Филлипса, датируемое 19 июня 1894 г.: "Я
расскажу тебе побольше о том, что видел, когда вернусь домой, если ты хороший мальчик и
носишь штаны". Последние два слова Уиппл подчеркнул. Подтекст намекает, что Лавкрафт
в то время не любил носить штаны.
Вопреки всему вышеперечисленному в последующей жизни Лавкрафта я не вижу
свидетельств реальных проблем с гендером; во всяком случае, он демонстрировал живое и
стойкое предубеждение к "маменькиным сынкам" и гомосексуалистам. Сюзи могла
мечтать о девочке и пытаться сохранить эту иллюзию в течении несколько лет, но
Лавкрафт даже в детстве был упрям и, как рано становится очевидно, мальчишком с
нормальными мальчишечьими интересами. В конце концов, именно он в шесть лет
настоял, чтобы ему отрезали роскошные локоны.
Помимо чрезмерной заботы о сыне Сюзи воспитать на свой манер его способами, которые
он находил или раздражающими, или просто невыносимыми. Где-то в 1898 г. она
попробовала записать его в детский танцкласс; Лавкрафт "испытал омерзение к [этой]
мысли" и, с пылу с жару от свежее выученной латыни, строкой из Цицерона: " Nemo fere
saltat sobrius, nisi forte insanit! " (Трезвый муж не танцует, разве что он безумен).
Несомненно, у него выработалось определенное умение настоять на своем, ибо - как и в
случае с воскресной школой (видимо, в предыдущем году), которую ему позволили не
посещать, - уроков танцев он благополучно избежал. Но не избежал уроков игры на
скрипке, которые продолжались целых два года, между 7 и 9 годами.
Правда, инициатором этих уроков был он сам:
Мои ритмические наклонности привели меня к любви к музыке, & я вечно
насвистывал & мурлыкал себе под нос, пренебрегая условностями & хорошими
манерами. Я был столь верен в темпе & мелодии & выказывал столь
полупрофессиональную точность & вычурность в своих простеньких опытах,
что моя просьба о скрипке была удовлетворена, когда мне исполнилось семь
лет, & я был отдан в обучение к лучшему детскому учителю музыки в городе -
м-р Вильгельму Науку. За два года я достиг такого прогресса, что м-р Наук был
в восторге & объявил, что я должен выбрать карьеру музыканта - НО
нескончаемая нудность упражнений истощила мою вечно чувствительную
нервную систему. Моя "карьера" продолжалась до 1899, ее вершиной стало
публичное выступление, на котором я играл соло из Моцарта перед
аудиторией приличного размера. Вскоре после того мои амбиции & склонности
рухнули как карточный домик... Я перестал выносить классическую музыку,
поскольку для меня она значила массу мучительного труда; & я положительно
возненавидел скрипку! Наш доктор, зная мой нрав, посоветовал немедля
прекратить уроки музыки, что поспешно и воспоследовало.
Другие рассказы Лавкрафта об этом эпизоде не слишком разнятся в деталях. Одно
любопытное уточнение содержится в письме 1934 г.:
...У меня были перебои в работе сердца - на которые скверно влияло
физическое усилие - & такие острые проблемы с почками, что местный врач
прооперировал бы камень в пузыре, не поставь бостонский специалист более
верного диагноза & не сведи их к нервной системе. Тогда мне было 9 & я был
доведен до крайне раздраженного состояния тяжелыми уроками на скрипке.
По совету специалиста эти уроки были прекращены...
Похоже, уроки игры на скрипке прекратил именно этот специалист, а не семейный
доктор.
Хотелось бы привязать второй "почти-срыв" Лавкрафта к окончанию этих уроков,
однако по его словам первый произошел в 1898 г., а второй - в 1900 г. В любом случае, он
явно продолжал испытывать значительную нервную нагрузку; ситуацию отчасти
облегчило, отчасти усугубило поступление Лавкрафта в школу, откуда его его заберут
всего через год (1898-99). Брошенное им в 1929 г. замечание, что "лето 1899 я провел с
моей матерью" в Вестминстере (Массачусетс), заставляет строить догадки о цели этой
поездки и о том, была ли она связана с состоянием его здоровья. Я склонен связывать эту
поездку с травмой первого года в школе и с уроками скрипки, которые, вероятно,
прекратились летом 1899 года.
Из всего изложенного становится очевидно, что Лавкрафт провел довольно одинокое
детство, окруженный только взрослыми родственниками. Многие из его детских занятий
- чтение, сочинительство, научная работа, музыка, даже походы в театр -
преимущественно или исключительно одиночны; мы не услышим о каких-либо друзьях
до самого его поступления в начальную школу. Все письма о детстве подчеркивают его
уединение и одиночество:
Среди немногих товарищей по играм [в 5 лет] я был крайне непопулярен, так
как настаивал, что надо разыгрывать исторические события или
действовать согласно последовательному плану
Вы заметите, что я не упоминаю друзей детства & товарищей по играм - их
не было! Знакомым детям я не нравился & они не нравились мне. Я привык ко
взрослой компании & разговорам, & хотя и я чувствовал себя позорно глупым
рядом со взрослыми, не имел совершенно ничего общего со стаей детишек. Их
возня & крики меня озадачивали. Я ненавидел просто играть & скакать - для
отдыха я всегда желал сюжета .
Это подтверждается воспоминаниями троюродной сестры Лавкрафта, Этель М. Филлипс
(1888-1987), позднее миссис Этель Филлипс Морриш. Этель, двумя годами старше
Лавкрафта, в 1890-х гг. жила со своими родителями Джеремией У. Филлипсом (сыном
брата Уиппла Джеймса Уитона Филлипса) и его женой Эбби в пригородах Провиденса
(Джонстоне, Кранстоне), и ее иногда посылали поиграть с маленьким Говардом. В
интервью, устроенном в 1977 г., она признавалась, что не слишком любила кузена, находя
его чудным задавакой. Особенно ее раздражало, что Лавкрафт явно не знал, как качаться
на качелях. Но у нее сохранился очаровательный образ Лавкрафта четырех лет от роду,
переворачивающего страницы некой чудовищно огромной книги в очень серьезной и
взрослой манере.
Лавкрафт позволяет нам мельком взглянуть на некоторых из игр, которым он в
одиночестве предавался в раннем детстве:
Моими любимыми были очень маленькие игрушки, что позволяло
расставлять из них обширные, сложные сцены. Мой способ игры был таков -
занять весь стол под сцену, на которой я далее создавал просторный
ландшафт... иногда помогая себе лотками земли или глины. У меня были