пока поезд не достигнет следующей станции, Мехико. Сперва он просит разрешения
написать письмо с распоряжением по поводу своего имущества; затем он заявляет, что у
него есть в Сакраменто друзья-газетчики, которым было бы интересно узнать об этом
изобретении; и, наконец, он говорит, что хотел бы сделать набросок действующего
прибора - так почему бы соседу не надеть его на собственную голову, чтобы его можно
было зарисовать? Сумасшедший так и поступает; после чего рассказчик, уже понявший, что
маньяка привлекает ацтекская мифология, притворяется, что охвачен религиозным
экстазом, и начинает наугад выкрикивать ацтекские и прочие имена, стараясь подольше
затянуть время. Безумец присоединяется к нему; в процессе шнур устройства туго
затягивается вокруг его шеи и убивает его, а рассказчик теряет сознание. Очнувшись,
рассказчик обнаруживает, что безумца больше нет в купе, хотя в него заглядывают люди;
его заверяют, что на самом деле он был в купе совершенно один. Позднее Фелдона находят
мертвым в уединенной пещере - а с ним вещи, несомненно, принадлежавшие рассказчику.
В ходульном и безжизненном исполнении де Кастро эта история вышла неумышленно
смешной; Лавкрафт сделал ее таковой осознанно. При этом он вставил в нее несколько
скрытых шуток. Безумец отчасти списан с довольно безобидного человека, встреченного
Лавкрафтом во время недавней поездки на поезде из Нью-Йорка в Вашингтон - немца,
который непрерывно повторял "Efferythingk iss luffly!", "I vass shoost leddingk my light shine!"
и прочие бессвязные восклицания. Действительно, безумец в "Электрическом палаче" в
одном месте говорит "I shall let my light shine, as it were". Позже, среди имен различных
ацтекских богов, рассказчик выкрикивает: "Йя-Р'лиэх! Йя-Р'лиэх!.. Ктулхутль фтагн!
Нигуратль-Йиг! Йог-Сототль!..." Такое написание умышленно, поскольку Лавкрафт желал
придать именам ацтекское звучание, как бы намекая, что они - часть ацтекской теологии. В
остальном Лавкрафт следовал сюжету де Кастро куда точнее, чем в случае "Последнего
опыта", - сохранив имена персонажей, основную последовательность событий и даже
сверхъестественный финал (правда, благоразумно намекнув, что в купе пребывало
астральное тело Фелдона, а не рассказчика). Он, конечно, заметно прибавил рассказу веса,
добавив лучшую мотивацию и более живые детали описаний и повествования. Рассказ
нельзя назвать полностью неудачным.
Я не знаю, сколько Лавкрафт получил за "Электрического палача", но тот был принят
"Weird Tales" и появился в августовском номере 1930 г. Какое-то время Лавкрафт работал
над третьим рассказом де Кастро, но эта история не была найдена; возможно, ее не
опубликовали.
Осенью 1929 г. Лавкрафт с Дерлетом затеяли спор о лучших мистических рассказах среди
существующих. Это могло иметь отношение к дипломной работе Дерлета ("Мистический
рассказ в Англии с 1980 г.", завершенной в 1930 г. и опубликованной в самиздатовском
журнале У. Пола Кука "Ghost" в мае 1945 г.), но, как бы то ни было, дискуссия в итоге
приобрела неожиданно широкую аудиторию. В письме от 6 октября Лавкрафт дает оценку
десяти-двенадцати рассказам, отобранным Дерлетом в список "лучшего", - соглашаясь с
одними и не соглашаясь с другими (Дерлет к тому времени уже проникся
идолопоклонническим обожанием к "Изгою" Лавкрафта). Вскоре после этого к полемике
подключился Фрэнк Лонг. В середине ноября Лавкрафт пишет Дерлету:
На днях литературный редактор местного "Журнала" завел в своей ежедневной колонке
дискуссию о лучшей странной истории из числа написанных - & его выбор был столь
банален, что я не удержался & сам написал ему, приложив копии (с вычеркнутыми моими
рассказами) твоего & Белкнэпа списков лучших страшных историй. Он написал в ответ и
попросил разрешения публично обсудить тему в своей колонке, упоминая тебя, Белкнэпа &
меня по имени, - & я ответил ему, что он может это сделать.
Речь идет о Бертранде Келтоне Харте, который подписывался Б.К. Харт и вел колонку под
названием "The Sideshow", выходившую ежедневно (за исключением воскресенья) в
"Providence Journal", которая была посвящена преимущественно - но не исключительно -
литературной тематике. На протяжении нескольких колонок Харт цитиривал списки
лучших мистических рассказов троих участников дискуссии; список Лавкрафта
(опубликованный в номере от 23 ноября) выглядел следующим образом:
"Ивы" Элджернона Блэквуда
"Белый Порошок" Артура Мейчена
"Белые люди" Артура Мейчена
"Черная печать" Артура Мейчена
"Падение дома Ашеров" Эдгара Аллана По
"Дом звуков" М.Ф. Шила
"Желтый знак" Роберта У. Чамберса
Альтернативная группа включала:
"Граф Магнус" М.Р. Джеймса
"Смерть Гальпина Фрейзера" Амброуза Бирса
"Пригодные окрестности" Амброуза Бирса
"Тетушка Ситона" Уолтера де ла Мара
Это очень похоже на список "Любимых мистических историй Г.Ф. Лавкрафта" (Fantasy
Fun, октябрь 1934 г.), и составило бы превосходную антологию, невзирая на переизбыток
вещей Мейчена в списке.
Лавкрафт получил удовольствие, увидев свое имя в газете. Обыкновенно он не любил
навязывать себя, бомбардируя письмами редакторские страницы, так как считал это
незрелостью и саморекламой; но примерно в то же время другой вопрос, куда более
неприятный для него, нежели академическая дискуссия о мистической литературе,
вынудил его еще раз развязать энергичную письменную кампанию. Весной было
объявлено, что старые пакгаузы вдоль Сауз-Уотер-стрит будут снесены, чтобы уступить
место (как было заявлено) новому архивному бюро (смежному с очень изящным нео-
георгианским зданием суда, выстроенным в 1928-33 гг., на углу улиц Колледж- и Норт-
Мэйн-стрит). В письме, написанном тремя годами ранее, Лавкрафт среди общего гимна
архаичным чудесам Провиденса, возносил особую хвалу этим зданиям; это письмо,
написанное 5 октября 1926 г., появилось в "Sunday Journal" за 10 октября. Теперь же,
встревоженный грозящим пакгаузам разрушением, он 20 марта 1929 г. пишет длинное
письмо (опубликованное в "Sunday Journal" за 24 марта), почти неистово призывая
муниципалитет не уничтожать эти здания. В своем письме Лавкрафт обрушивается на тех,
кто называет их "потрепанными, обветшалыми старыми трущобами"; но правда
заключалась в том, что эти утилитарные сооружения действительно пришли в
полуразрушенное состояние, и - так как все происходило за несколько десятилетий до
того, как в Провиденсе началась реставрация колониальных зданий - не было иного
выбора, кроме как снести их до основания. 24 сентября Муниципальный Совет принял
решение, обрекающее здания на снос. Лавкрафт пытался держаться бодро и уговаривал
Мортона тоже написать в "Journal", но, должно быть, понимал, что участь пакгаузов
предрешена.
В качестве последнего хода Лавкрафт обратился к своим заржавелым поэтическим
навыкам и 12 декабря написал печальное стихотворение "Ост-индский Кирпичный Ряд".
Но, зная, что конец близок, он завершил его:
So if at last a callous age must tear
These jewels from the old town's quiet dress,
I think the harbour streets will always wear
A puzzled look of wistful emptiness.
Стихотворение вышло в "Providence Journal" как "Кирпичный Ряд" [Brick Row] 8 января
1930 г. Оно получило такой хороший прием, что редактор написал Лавкрафту сердечное
письмо; но было уже слишком поздно. Кирпичный Ряд, видимо, был снесен примерно в то
время, хотя, как ни иронично, архивное бюро так никогда и не было построено; вместо
того землю отдали под парк, посвященный памяти Генри Б. Гарднера-мл., юриста из
Провиденса.
"Ост-индский Кирпичный Ряд" был написан во время неожиданной "поэтической
вспышки" в конце 1929 г. В самом начале года - или, возможно, в конце 1928 г., - Лавкрафт
написал сильное стихотворение "Лес" [The Wood] (Tryout, январь 1929 г.) - о том, как был
вырублен древний лес, а на его месте построен великолепный город:
Forests may fall, but not the dusk they shield;
So on the spot where proud city stood,
The shuddering dawn no single stone reveal'd,
But fled the blackness of a primal wood.
Вот так из-за какого-то поэта
Чудесный город навсегда исчез,
И в сумерках дрожащего рассвета
Стоял, как прежде, страшный тёмный лес.
[перевод Н. Шошунова]
Пускай это, возможно, ничто иное, как улучшенная версия прежних стихотворных
"страшилок" (таких как "The Rutted Road" или "Nemesis"), оно, по крайней мере, искусно
сделано - и, что важнее, оно, наконец, иллюстрирует тот принцип поэзии как живого языка,
к которому Лавкрафт теперь пришел и который старался привить Элизабет Толдридж и