остальным.
Все началось со стихотворения "Аванпост" [The Outpost], написанного 26 ноября. Его
нельзя назвать "великим успехом", и оно было отвергнуто Фарнсуортом Райтом как
слишком длинное (в нем тринадцать четверостиший). В нем говорится о "великом Короле,
что опасался сна", живущем во дворце в Зимбабве. Кажется, Лавкрафта вдохновили на него
разные занятные истории, рассказанные Эдвардом Ллойдом Сикрайстом, который
действительно побывал в Зимбабве.
В этот момент на сцене вновь появляется Б.К. Харт. Дискуссия о мистической литературе
почти сошла на нет, когда Харт наткнулся на экземпляр "Beware After Dark!" Харре,
содержащий "Зов Ктулху". Наслаждаясь рассказом, он к своему потрясению обнаружил, что
резиденция Уилкокса (в доме N7 на Томас-стрит) - дом, который он сам когда-то занимал. В
колонке, напечатанной в "Journal" 30 ноября, Харт, притворившись обиженным,
высказывает страшную угрозу: "...мне не будет счастья, пока, войдя в союз с упырями и
духами, в качестве расплаты не подошлю хотя бы одного настойчивого призрака к его
собственному порогу на Барнс-стрит.. Думаю, я подучу его немного фальшиво стонать
ежедневно в 3 часа утра под лязганье цепей". Что еще оставалось Лавкрафту, как не
написать в ответ (в 3 часа ночи) "Вестника" [The Messenger]?
The thing, he said, would come in the night at three
From the old churchyard on the hill below;
But crouching by an oak fire's wholesome glow,
I tried to tell myself it could not be.
Surely, I mused, it was pleasantry
Devised by one who did not truly know
The Elder Sign, bequeathed from long ago,
That sets the fumbling forms of darkness free.
He had not meant it - no - but still I lit
Another lamp as starry Leo climbed
Out of the Seekonk, and a steeple chimed
Three - and the firelight faded, bit by bit.
Then at the door that cautious rattling came -
And the mad truth devoured me like a flame!
***
Сказал он: эта тварь приходит ночью
И ровно в три, от церкви у холма.
Но я ведь не сошёл ещё с ума -
Не верю в то, что не видал воочью.
Конечно, я подумал - это шутка;
Наверное, одна из тех примет,
Что у людей в теченье многих лет
Держали ум во власти предрассудка.
Зажёг я лампу - шёл уж третий час
И в небо поднялось созвездье Льва.
А пламя уже теплилось едва,
Вот три пробило - и огонь погас.
И кто-то осторожно стукнул в дверь -
Весь ужас правды понял я теперь!
[перевод Н. Шошунова]
Уинфилд Таунли Скотт - который окрестил большую часть виршей Лавкрафта
"отбросами восемнадцатого столетия" - называет его "возможно, таким же полностью
удовлетворительным, как и любое написанное им стихотворение". У меня нет в этом
полной уверенности (и это стихотворение кажется всего-навсего мастерски написанной
"страшилкой", лишенной глубоких мыслей), но каким-то образом Лавкрафт внезапно
научился писать что-то кроме
высокопарных стилизаций. Следует отметить
примечательную простоту и естественность языка, а также необычно частое
использование анжамбемана. Б.К. Харт, должно быть, был польщен, ибо он напечатал
стихотворение в своей колонке 3 декабря 1929 г.
За ним последовал "Ост-индский Кирпичный Ряд" (начало декабря), после чего Лавкрафт
написал то, что я считаю его лучшим стихотворением - "Древний путь" [The Ancient Track].
Строчкой "There was no hand to hold me back / That night I found the ancient track" начинается
- и заканчивается - этот задумчивый, меланхоличный стих, написанный ямбическим
триметром в стиле По. Рассказчик словно бы вспоминает местность, где очутился ("There
was a milestone that I knew --- / `Two miles to Dunwich'..." - единственное другое упоминание
о Данвиче во всей прозе и поэзии Лавкрафта), но стоит ему достигнуть гребня холма, как
он видит лишь "A valley of the lost and dead". Но, тем не менее, "There was no hand to hold me
back / That night I found the ancient track". Это стихотворение без труда было пристроено в
"Weird Tales", где и увидело свет в мартовском номере 1930 г.; Лавкрафт получил за него 11
долларов.
Затем, за замечательную неделю между 27 декабря и 4 января, Лавкрафт написал "Грибы
с Юггота" [Fungi from Yuggoth]. Тридцать шесть сонетов, которые составляют этот цикл, в
целом, считаются его самым длинным мистическим произведением в стихах и,
соответственно, породили немало критики. Прежде чем обратиться к самому циклу,
возможно, стоит рассмотреть факторы, которые привести к этой неожиданной вспышке
поэтического вдохновения.
Возможно, основное влияние оказал Кларк Эштон Смит. Хотя где-то к 1921 г. проза для
Лавкрафта, по меньшей мере, сравнялась с поэзией в качестве основной творческой
отдушины, не могло быть случайным и то, что он практически не писал стихов с 1922 по
1928 гг. - как раз после того, как он познакомился со Смитом. Перед ним был поэт, который
писал плотные, сильные фантастические стихи в живой, энергичной манере, максимально
далекой от поэзии восемнадцатого века или даже от поэзии По. Лавкрафт, который давно,
хотя и абстрактно, осознал недостатки своей поэзии, но редко сталкивался с живым
поэтом, чьими работами он восхищаться и даже завидовать, внезапно наткнулся именно на
такого поэта. После этого стихи Лавкрафта сводятся к безвредным одам ко дням рождения
и прочим виршам по случаю, с редкими исключениями вроде "Кошек", "Примаверы" или
"Праздника" ("Кошмара на Святки").
Затем, в 1928 г., он приступил к работе над "Путями к Поэзии". После долгого периода
затишья Лавкрафт был вынужден снова обратиться к теории поэзии и - по крайней мере, в
небольшом масштабе (как в "Изучении сонета") - к ее практике. Именно тогда он начал
озвучивать свою новую теорию поэзии как простой, откровенной манеры выражения
мыслей, которая, чтобы передать свой месседж, использует повседневный язык.
Комментарий, сделанный сразу после сочинения "Аванпоста", наводит на мысль, что
Лавкрафт хотя бы отчасти сознавал, что эти два фактора (Кларк Эштон Смит и "Пути")
оказали на него свое воздействие: "Меж тем, некое пагубное побуждение - вер'тно, работа
над тем учебником Мо по пониманию поэзии - понудило меня вторгнуться в одну из
провинций Кларкаш-Тона..."
Однако кажется ясным, что основное влияние на "Грибы" оказали "Сонеты полуночных
часов" Уондри, которые Лавкрафт прочел не позднее ноября 1927 г. Сложно определить,
которые или сколько из них Лавкрафт прочел: их, как минимум, двадцать восемь, но лишь
двадцать шесть из них появляются в окончательной редакции "Стихов для полуночи"
(1964); Уондри исключил два стихотворения, которые ранее выходили в "Weird Tales" -
возможно, из-за того, что его не устраивало их качество. В любом случае этот цикл - все
стихотворения в нем написаны от первого лица и все навеяны реальными снами Уондри, -
определенно, очень силен, но на мой взгляд не настолько рафинирован и не производит
такого эффекта, как цикл Лавкрафта. Тем не менее, Лавкрафт явно взял саму идею цикла
сонетов из этой работы, пусть даже исполнил ее совсем иначе.
Уинфилд Таунли Скотт и Эдмунд Уилсон независимо друг от друга пришли к выводу, что
в "Грибах" заметно влияние Эдвина Арлингтона Робинсона, но я не смог определить,
прочел ли Лавкрафт Робинсона к тому времени - и читал ли вообще. Его имя не
упоминается ни в одном письме, виденной мной, до 1935 г. Стилистические параллели,
приведенные Скоттом, выглядят слишком обобщенно и не предоставляют весомых
доказательств такого влияния.
Вот мы и подошли к спорному вопросу, что же на самом деле представляют собой "Грибы
с Юггота"? Является ли этот цикл строго единообразным произведением, обладающим
внутренней связностью, или это всего лишь разрозненный набор сонетов, перелетающих
от темы к теме без всякого порядка или последовательности? Я склоняюсь ко второй точке
зрения. Просто невозможно поверить, что в этой работе есть какой-то реальный сюжет,
вопреки натужным попыткам критиков его отыскать; заявления других критиков о неком
"единстве" структуры, тематики или образного ряда равным образом неубедительны,
поскольку обнаруживаемое "единство" не выглядит систематичным или связным. Я
остаюсь при мнении, что сонеты "Грибов с Юггота" предоставили Лавкрафту удачную
возможность воплотить разнообразные идеи, образы и фрагменты снов, которые не
смогли найти творческого выражения в его прозе - своего рода творческая уборка. Тот
факт, что идеи для сонетов он черпал из своей рабочей тетради, подкрепляют это
заключение.
Определенно, в "Грибах" очень велико число автобиографических моментов - от
специфических образов до общей философской сути. В самом первом сонете, "Книга",
говорится о человеке, который зашел в книжный магазин, где книги громоздились