голландскими коттеджами с изогнутыми линиями крыш. Все это ныне ушло - как и Мак...
Возможно, Лавкрафт ощущал, что и сам был опасно близок к тому, чтобы влачить
похожую жизнь, но вовремя успел сбежать в мирный, безопасный Провиденс.
Несколько более приятные новости пришли в самом начале января: критик Уильям
Болито благожелательно упомянул Лавкрафта в своей колонке в нью-йоркском "World" от
4 января 1930 г. Заголовок этого выпуска, "Pulp Magazines" [Бульварные журналы], все
объясняет: Болито утверждал, что эти скромные литературные издания могут не только
доставить больше удовольствия, но иногда и обладают большей литературной ценностью,
чем более престижные печатные органы. Болито заключает:
В этом мире, несомненно, есть свои лидеры. Я склонен считать, что они весьма хороши.
Это Отис Адельберт Клайн и Г.Ф. Лавкрафт, коих, будьте уверены, я прочту охотнее, чем
многих модных дам-романисток, с которыми имел дело, - и поэтов тоже. Задумайтесь над
этим, вы, те, что утомлены вымученной красивостью виршей из большой периодики, - есть
еще поэты чистой школы По, что продаются и печатаются для широкой публики.
Лавкрафт знал об этом заявлении - вряд ли ему удалось бы не узнать о нем, так как
колонка Болито была целиком перепечатана "Weird Tales" в апреле 1930 г., - но неизвестно,
как он отреагировал на то, что Болито поставил его в один ряд с дешевым писакой
Клайном.
Прошло больше года с тех пор, как Лавкрафт писал что-то свое; и тот рассказ ("Ужаса
Данвича") отделен от своего предшественника, "Сияния извне" более чем годичным
перерывом. Литературные переработки, путешествия и - неизбежно - переписка съедали
все время, которое Лавкрафт мог уделить сочинительству, ведь он сам неоднократно
заявлял, что ему требуется много совершенно свободного времени, чтобы достичь
четкости мышления, необходимой для сочинения рассказов. Однако в конце 1929 г.
появилась литературная работа, которая потребовала от него куда большего участия, чем
он ожидал, - и, откровенно говоря, куда большего, чем действительно требовала данная
работа. Но как бы расточительно не повел себя Лавкрафт, результат - "Курган" [The
Mound], написанный за Зилию Бишоп, - вполне стоил затраченных усилий.
Этот рассказ трудно описать вкратце. Сам по себе он, состоящий из 25 000 слов, - самое
крупное из переработанных Лавкрафтом мистических произведений и сравнимо по
объему с "Шепчущим во тьме". О том, что он - полностью работа Лавкрафта, можно судить
по зародышу сюжета, сочиненному Бишоп, как его записал Р.Х. Барлоу: "Где-то неподалеку
есть индейский курган, на котором появляется безголовый призрак. Иногда это женщина".
Лавкрафт нашел эту идею "невыносимо пресной & плоской" и сочинил целую повесть о
подземных ужасах, включив в нее многие детали своего развивающегося мифологического
цикла, включая упоминание Ктулху (в варианте Тулу).
"Курган" повествует о члене экспедиции Коронадо 1541 г., Панфило де Замаконе-и-
Нуньесе, который, оставив товарищей, предпринимает одиночную вылазку в окрестности
кургана, расположенного там, где сейчас Оклахома. Здесь он слышит истории о подземном
царстве сказочной древности и (что ему более интересно) громадного богатства и находит
индейца, который отводит его к одному из сохранившихся входов в это царство, хотя и
отказывается сопровождать его в путешествии вниз. Там Замакона встречается с
цивилизацией Шинайяна (так он произносит название "K'н-йян"), созданной
квазичеловеческими существами, которые (чудеса!) явились из космоса. Эти создания
развили у себя изумительные ментальные способности, включая телепатию и умение
дематерилизовываться - способность раскладывать себя и избранные объекты на
составляющих их атомы и вновь соединять их в другом месте. Сперва Замакона поражен
этой цивилизацией, но со временем обнаруживает, что она сильно деградировала,
интеллектуально и морально, по сравнению с былым уровнем и ныне стала испорченной и
упадочнической. Он пытается бежать, но его ждет страшная участь. Рукопись, в которой он
рассказывает о своих приключениях, находит современный археолог, который и
пересказывает эту невероятную историю.
Этот пересказ скелета сюжета и близко не передает стилистическое великолепие
рассказа, который - пускай, возможно, и не столь тщательно написанный, как многие
оригинальные работы Лавкрафта, - поражает воображение описаниями огромных бездн
времени и детализированным картинами жизни подземного мира K'н-йяна. Также следует
упомянуть, что "Курган" - первый, но никоим образом не последний, рассказ Лавкрафта,
где инопланетная цивилизация подается как прозрачная метафора определенных стадий
развития человеческой (или, точнее, западной) цивилизации. Изначально K'н-йян
выглядит лавкрафтианской утопией: его жители победили старость, не имеют бедняков
из-за своей сравнительно малой численности и своего высочайшего технологического
уровня, воспринимают религию чисто эстетически, при размножении практикуют
селекцию, чтобы гарантировать жизнеспособность "правящего типа", и проводят время,
главным образом, в эстетической и интеллектуальной деятельности. Лавкрафт не
скрывает параллелей с современной западной цивилизацией:
Нация прошла период идеалистической индустриальной демократии, которая
дяпредоставляла каждому равные возможности и таким образом, приведя к власти
природных интеллектуалов, лишила народные массы разума и жизненной силы. ...Телесный
комфорт обеспечивался урбанистической механизацией стандартизованного и легко
поддерживаемого типа. ...Вся литература была крайне индивидуальной и аналитической.
...Современная тенденция предпочитала ощущения мыслям...
Но, взирая на этот народ, Замакона начинает замечать тревожные признаки упадка.
Наука "пришла в упадок"; историей "все более и более пренебрегали"; а религия из
эстетического ритуала постепенно превратилась в своего рода дегенеративное
идолопоклонничество: "Рационализм все сильнее вырождался в фанатичное и
разнузданное суеверие.. а веротерпимость неуклонно растворялась в череде безумных
страхов - особенно перед внешним миром". Рассказчик заключает: "Очевидно, что
цивилизация K'н-йяна далеко зашла по пути регресса - реагируя со смесью апатии и
истеричности на унифицированную и расписанную жизнь, отупляющую своей
размеренностью, которую во время среднего периода привнесли в нее машины". Как тут не
вспомнить о порицании Лавкрафтом "машинной культуры", господствующей в его
времена, и ее возможного исхода?
Нас ждут всевозможные бесполезные преобразования и преобразователи -
стандартизированные культурные принципы, синтетические виды спорта и зрелищ,
профессиональные спортсмены и руководства по науке и тому подобные примеры
душевного подъема и духа братства, изготовленного машинами. И это еще не предел! Тем
временем, давление скуки и неуспокоенного воображения будет нарастать - все чаще
взрываясь
преступлениями,
полными
болезненной
порочности
и
несдержанной
жестокости.
Это суровые и прискорбно точные размышления очерчивают фундаментальное различие
между "Курганом" и такими более поздними рассказами, как "В горах безумия" и "За
гранью времен": Лавкрафт пока еще не разработал свою политическую теорию
"фашистского социализма", при котором экономическое благосостояние большинства и
сосредоточение политической власти в руках меньшинства создаст (по его мысли)
подлинную утопию для полезных граждан, которые будут работать лишь несколько часов
в неделю, посвящая остальное время ценной интеллектуальной и эстетической
деятельности. Эта голубая мечта возникнет лишь в 1931 г., когда суровая реальность
Депрессии полностью отвратит Лавкрафта и от демократии (в которую он никогда не
верил), и от капитализма свободного рынка.
Как бы ни был "Курган" богат интеллектуальным содержанием, он оказался куда
длиннее, чем требовалось; и его размер не предвещал ничего хорошего в плане перспектив
публикации. Положение "Weird Tales" было все более шатким, и Фарнсуорту Райту
приходилось проявлять осторожность. Вовсе неудивительно слышать жалобу Лавкрафта в
начале 1930 г.: "Проклятый дурень только что завернул историю, которую я `написал' за
своего клиента из Канзаса, на основании того, что для одной публикации она слишком
длинная, но структурно неприспособлена для разделения на части. Я не переживаю,
поскольку получил свои наличные; но меня тошнит от капризов этого редакционного
осла!" Лавкрафт не сообщает, сколько он получил от Бишоп за сделанную работу;
возможно, он в каком-то смысле выдавал желаемое за действительное, так как и в 1934 г.