октября Лавкрафт пишет о рассказе Руф:
Сырой - дешевый - незрелый - и все же выигравший первое место из-за своей темы . Разве
Дедушка всего восемь лет назад, считая от этого месяца, не советовал юному умнику
написать историю вроде этой?... Стыдно, сэр! Кто-то другой не побоялся - и теперь эта
несчастная низкопробная околесица, только в силу темы, получает почетное место,
которое могла бы занять Юная Генуя!... Ну, почему, черт побери, мальчик, я не сообразил
написать историю о яйце самостоятельно - хотя, как мне кажется, из моего допотопного
овоида вывелось бы нечто куда более палеогеновое и невиданное, чем довольно банальный
динозавр.
Похоже, Лавкрафт так и поступил. Но он мог ощущать, что использование в сюжете яиц
динозавров все-таки уже исключено, так что альтернативным решением стало
заморозить тела инопланетян в Арктике или Антарктике. Все это, разумеется, просто
предположения, но они кажутся мне очень правдоподобными.
И, конечно, едва ли можно отрицать, что потрясающие изображения Гималаев кисти
Николая Рериха - виденные Лавкрафтом всего лишь в прошлом году в Нью-Йорке -
сыграли свою роль в генезисе этой работы. Рерих в общей сложности упоминается в
тексте романа шесть раз, как будто Лавкрафт специально старается подчеркнуть его
влияние.
Подлинной точкой фокусировки "Хребтов Безумия" являются Старцы. Действительно,
первоначально изображенные как источники ужаса, они, в конце концов, уступают это
место шогготам; как отмечает Фриц Лейбер, "автор показывает нам ужасы, а затем
отодвигает занавес чуть дальше, давая нам мельком взглянуть на кошмары, которых
боятся даже ужасы!" Однако и это еще не все. Старцы не просто становятся
второстепенными "ужасами"; к финалу романа они перестают быть ужасами вообще.
Дайер, изучая историю Старцев - их колонизация Земли; постройку колоссальных городов
в Антарктиде и других местах; их тягу к знаниям - постепенно начинает сознавать
глубинное родство, которое объединяет их с людьми, но отделяет и тех, и других от
омерзительных, примитивных, фактически безмозглых шогготов. Ближе к концу, когда
он видит мертвых Старцев, обезглавленных шогготом, произносятся следующие
канонические слова:
Бедолаги! В конце концов, по сути своей они не были злыми. Они были людьми иной эпохи
и иного бытия. Природа сыграла с ними адскую шутку... и таково было их трагическое
возвращение домой.
...Ученые до мозга костей - что они сделали такого, чего бы не сделали мы на их месте?
Боже, какой интеллект и упорство! Какая отвага при встрече с невероятным - точь-в-
точь, как их родня и предтечи глядели в лицо вещам, немногим менее невероятным!
Лучевики, растения, чудища, порождения звезд - чем бы они ни были, они были людьми!
Самый знаменательный способ отождествления Старцев с людьми дан в историческом
отступлении, обеспеченном Дайером, особенно в части социальной и экономической
организации общества Старцев. Во многом оно представляет Утопию, к которой, как явно
надеется Лавкрафт, однажды придет и само человечество. Одного предложения "Форма
правления была откровенно сложной и, вероятно, социалистической" достаточно, чтобы
утверждать, что сам Лавкрафт к тому времени уверовал в умеренный социализм.
Доскональное описание жизни Старцев на этой планете захватывающе интересно - не
только своими мощными образами, но и в качестве иллюстрация к мнению, которого
Лавкрафт давно придерживался и которое было упрочено чтением "Заката Запада"
Шпенглера: об неумолимом подъеме и падении сменяющих друг друга цивилизаций. Хотя
Старцы во многом превосходят людей, они не менее беспомощны перед силами "упадка",
чем другие расы. Когда Дайер и Дэнфорт рассматривают барельефы, складывая воедино
историю чужой цивилизации, они обнаруживают явные признаки ее падения с еще
больших высот физического, интеллектуального и эстетического развития. Но никакая
упрощенческая мораль не выводится из этого упадка (нет, например, и намека на то, что
Старцы заслуживают морального порицания за создание и порабощение шогготов -
только сожаления, что они не сумели поставить этих существ под полный контроль и тем
самым смирить их непокорность); кажется, будто Лавкрафт видит в этом упадке
неизбежный результат действия сложных исторических сил.
Возвращаясь к Мифам Лавкрафта, "Хребты Безумия" открыто выражают то, что было
несомненно все это время: что большинство "богов" Мифов - просто внеземляне и что их
последователи (включая авторов оккультных книг, которые так часто упоминаются
Лавкрафтом и остальными) ошибаются насчет их истинной природы. Роберт M. Прайс,
который первым отметил эту "демифологизирующую" черту у Лавкрафта, позднее
указывал, что, хотя "Хребты Безумия" не стали в этом отношении каким-то радикальным
прорывом, в них данный момент был выражен яснее, чем где-либо еще. Критический
момент мы находим в середине романа, когда Дайер наконец признает, что колоссальный
город, по которому он блуждает, должно быть, построен Старцами: "Они были и
создателями, и поработителями [земной] жизни, и, вне всякого сомнения, прототипами
существ из дьявольских стародавних мифов, на которые испуганно намекают книги,
подобные Пнакотическим Манускриптам и Некрономикону". Содержание Некрономикона
отныне сведено к "мифу". Что касается войн Старцев против таких существ, как грибы с
Юггота (из "Шепчущего во тьме") и отродий Ктулху (из "Зова Ктулху"), указывается, что
Лавкрафт не придерживался последовательно своих более ранних рассказов в том, что
касалось их появления на Земле; но, как я уже отмечал ранее, Лавкрафт не заботила
подобная педантичная аккуратность в его мифах, и в более поздних работах встречаются
еще более вопиющие случаи "несогласованности".
Стоит рассмотреть периодически делаемое заявление, что роман - "сиквел" "Повести об
Артуре Гордоне Пиме" Эдгара По. С моем точки зрения, это ни в коем не случае не
настоящий сиквел; роман мало что заимствует из загадочной работы По, за исключением
восклицания "Текели-ли!", столь же необъяснимого у По, как и в Лавкрафта, и ряда
отсылок к "Пиму", разбросанных по тексту, которые в итоге выглядят, скорее, "шутками
для своих". Неочевидно, что "Пим" вообще каким-то значительным образом повлиял на
роман Лавкрафта. Лавкрафт, разумеется, был очарован "Пимом", а в особенности его
загадочным финалом, где протагонисты заплывают далеко на юг, приближась к
Антарктическому континенту; и, возможно, "Хребты Безумия" можно рассматривать, как
своего рода ироническую экстраполяцию того, что По столь провокационно оставил
необъясненным. Когда Кларк Эштон Смит узнал о планах Лавкрафта написать роман, он
откликнулся: "Думаю, твоя идея антарктической истории будет великолепна, невзирая на
"Пима" и прочие рассказы". Современный иследователь, Жюль Зангер, точно подмечает,
что "Хребты Безумия" "разумеется, вовсе никакое не продолжение [Пима]: лучше описать
его как параллельный текст. Оба произведения сосуществуют в общем контексте
аллюзий".
"Хребты Безумия" не лишены некоторых недостатков. Количество информации, которое
Дайер с Дэнфорта смогли извлечь из барельефов, превышает всякое правдоподобие;
аналогично с вокрешением замороженных Старцев после тысячелетий, проведенных в
свое рода криогенной коме. Но внушительная научная эрудиция романа, его
потрясающий космический размах масштабом в миллионы лет и душераздирающий
финал с появлением шоггота - возможно, самая страшная сцена во всем творчестве
Лавкрафта, если не во всей литературе ужасов - поднимают эту работу на самую вершину
художественных достижений Лавкрафта, выше даже "Сияния извне".
Но судьба "Хребтов Безумия" в печати была очень печальной. Лавкрафт утверждал, что
этот короткий роман "пригоден для основного деления на [две] серии прямо посередине"
(по-видимому, подразумевая - после Главы VI), наводя на мысль, что, по крайней мере,
подсознательно, он представлял себе его публикацию в виде сериала из двух частей в
"Weird Tales" . Но, отложив свои весенние путешествия до начала мая ради титанического
для себя труда по перепечатке текста (размер которого доходил до 115 страниц), он был
уничтожен, когда в середине июня узнал об отклонении романа Фарнсуортом Райтом.
Лавкрафт горько пишет в начале августа:
Да, Райт "объяснил" свое отклонение "Хребтов Безумия" почти теми же словами, какими
он "объяснял" свои отказы Лонгу & Дерлету. Они были "слишком длинными", "сложными
для разделения на части", "неубедительными" & так далее. Именно это он говорил о
других моих вещах (за вычетом длины) - некоторые он, в конечном счете, принял, после
долгих колебаний.
Лавкрафта задела не только неблагоприятная реакция Райта; несколько знакомых,