"Beware After Dark!", и Лавкрафт, несомненно, его перечитал) и "Начальника порта"
Роберта У. Чемберса, короткого произведения, позднее в качестве первых пяти глав
вошедшего в роман "В поисках Неведомого" (1904). (Лавкрафт осенью 1930 г. получит от
Дерлета экземпляр этой книги.) Но в обоих случаях мы имеем дело с единичным случаем
гибридности, а не с целым сообществом или цивилизацией гибридов; только последнее
придает смысл всемирной угрозе, которую мы находим в "Тени над Иннсмутом". Более
того, нет никакой гарантии, что люди одержат победу в потенциальном конфликте с
рыболягушками; ибо, сколь бы отвратительны они не были, они, тем не менее, обладают -
подобно грибам с Юггота или Старцам - качествами, которые во многих отношениях
возвышают их над нашим видом. Помимо их почти-бессмертия, они явно обладают
эстетическими навыками высшего порядка и фактически со своего молчаливого согласия
позволяют людям населять землю; как говорит Зейдок: "они сами сколь хошь людей
перебьют, коли те докучать им станут". И, хотя они пострадали от уничтожения города в
1927-28 гг., когда Олмстед после пережитого обратился к федеральным властям, они ни в
коем случае не были искорены; в самом конце Олмстед зловеще размышляет: "Пока что
они отдыхают, но придет день и они вновь поднимутся из бездны, дабы собрать дань,
любезную Великому Ктулху. И в следующий раз это будет город побольше Иннсмута".
Длинная сцена погони, которая занимает четвертую главу рассказа, несомненно, весьма
увлекательное чтение - хотя бы потому, что мы видим лавкрафтианского протагониста,
обычно уравновешенного и мягкого, вышибающим двери, выпрыгивающим в окна и
убегающим по улицам и железнодорожным путям. Это, конечно, закономерно и типично,
что он не устраивает никаких кулачных боев (враги далеко превосходят его
численностью) и возвращается к лавкрафтианской норме, когда падает в обморок при
виде отвратительного отряда гибридов, гонящихся за ним. Говоря более серьезно, эта
сцена наблюдения за чудовищами, проносящимися мимо, работает на усиление
атмосферы кошмарного ужаса, которой Лавкрафт явно стремился достичь; как он писал в
письме:
Я полагаю, что (по причине укорененности большинства фантастичных концепций в
сновидениях) лучшие мистические рассказы - это те, в которых рассказчик, или
центральная фигура, остается (как в реальных снах) в значительной мере пассивным &
наблюдает или переживает поток причудливых событий, которые - в зависимости от
обстоятельств - текут мимо него, только затрагивают его, либо поглощают его
целиком.
Что касается монолога Зейдока Аллена, который занимает почти всю третью главу, то
его критиковали за чрезмерную длину; однако Лавкрафт писал в то время, когда щедрое
использование диалектов было намного более обычным, чем теперь. Диалоги в
сверхъестественно длинном романе Джона Бучана "Witch Wood" (1927) почти полностью
написаны на шотландском диалекте, а "Окаянная Дженет" Роберта Льюиса Стивенсона
написана на нем целиком. Речь Зейдока бесспорно эффективна - и в обеспечении
необходимого исторического фона, на котором развертывается повествование, и в
создании ощущения вкрадчивого ужаса. Структурно Зейдок занимает важное место в
повествовании: поскольку он лично был свидетелем того, как из поколения в поколение
иннсмутцы
все
более
развращались
Глубоководными,
его
рассказ
имеет
неопровержимый вес, несмотря на встревоженную попытку Олмстеда отбросить его, как
бред старого пьяницы. Олмстед никак не смог бы добыть эту информацию иным путем,
даже предприняв некое трудоемкое историческое исследование.
Похоже, у Зейдока Аллена было два основных прототипа, один реальный, другой -
вымышленный. Продолжительность жизни престарелого товарища Лавкрафта по
самиздату, Джонатана И. Хоуга (1831-1927), в точности совпадает с возрастом Зейдока. В
еще большей степени образ Зейдок, кажется, свободно опирается на фигуру Хэмфри
Лэтропа, пожилого доктора из "Места под названием Дагон" Герберта Гормана (1927),
прочитанного Лавкрафтом в марте 1928 г. Подобно Зейдоку, Лэтроп - подлинное
хранилище тайной истории того городка в Массачусетсе, где он проживает (Леоминстер,
северно-центральная часть Массачусетса); как и Зейдок, он неравнодушен к алкоголю - в
данном случае к яблочной водке!
Но все же вся история вращается вокруг Олмстеда - столь необычно для устремленного
в космос Лавкрафта; и в ней Лавкрафту успешно удается и очертить тяжелое, невыразимо
трагичное, положение Олмстеда, и намекнуть на чудовищные ужасы, которые угрожают
всей планете. Это - величайший союз внутреннего и внешнего ужаса в его творчестве.
Много земных черт, которые добавляют характеру Олмстеда материальности и реализма,
в значительной степени взяты из характера самого Лавкрафта и, в особенности, из его
привычек активного, но экономного любителя путешестовать. Олмстед всегда "ищет
самый дешевый маршрут", и, как правило, это - для Олмстеда, как для Лавкрафта -
означает автобус. Изучение им материалов об Иннсмуте в библиотеке и систематический
осмотр города с помощью карты и инструкций, данных юношей из бакалеи, аналогичны
доскональным изучениям истории и топографии мест, которые желал посетить сам
Лавкрафта, и его частым визитам в библиотеки, торговые палаты и прочие места за
картами, путеводителями и историческими сведениями.
Но, наверное, самый дискуссионный момент в рассказе - это впечатляющая перемена,
случившаяся с Олмстедом в финале (когда он не просто примиряется со своей судьбой
омерзительного гибрида, но и фактически радуется ей). Значит ли это, что Лавкрафт, как
в "Хребтах Безумия", хочет превратить Глубоководных из объектов страха и неприязни в
объекты симпатии или отождествления? Или нам следует отнестись к переходу Олмстеда
на другую сторону, как к продолжению ужасов? Я могу лишь предполагать, что
планировалось последнее. Нет никакой постепенной "реабилитации" Глубоководных, в
отличие от Старцев из предыдущего романа: наше отвращение в их физическому
безобразию не смягчено и не умерено последующими признаниями за ними разума,
отваги или благородства. Трансформация Олмстеда - кульминационный момент истории
и апофеоз кошмара: она показывает, что не только его тело, но и его разум подверглись
фатальному искажению.
Нигде Лавкрафт не достигал такой атмосферы ползучего упадка, как в "Тени над
Иннсмутом": читая эту яркую прозу, почти можно ощутить вездесущую рыбную вонь,
увидеть физическое уродство горожан и ощутить вековое обветшание всего города. И
снова он создал произведение, которое, без единой фальшивой ноты от первого слова до
последнего, движется к катастрофическому финалу - финалу, который, как уже
отмечалось, одновременно повествует о жалкой участи одного человека и мучительно
намекает на грядущее уничтожение всей человеческой расы. Частное и космическое,
прошлое и настоящее, внутреннее и внешнее, свое и иное - все это сплавлено в
неразрывное целое. Такого Лавкрафт никогда прежде не достигал - и никогда не
достигнет, кроме как (совершенно иным образом) в своей последней крупной работе, "За
гранью времен".
И все же Лавкрафт был глубоко недоволен повестью. Спустя неделю после 3 декабря,
дня ее окончания, он печально напишет Дерлету:
Не думаю, что экспериментирование что-то дало. У результата длиной в 68 страниц
есть все недостатки, о которых я горько сожалею, - особенно в том, что касается стиля,
куда избитые фразы & мотивы пробрались, невзирая на все предосторожности. А
использовать любой другой стиль - как писать на иностранном языке; как следствие, я
остался, с чем был. Возможно, я попробую поэкспериментировать с другим сюжетом -
настолько иным по природе, насколько я смогу вообразить, - но думаю, что лучше всего
взять перерыв, как в 1908 году. Я обращал слишком много внимания на запросы рынка &
чужие мнения - так что, если я когда-либо снова возьмусь писать, мне лучше начать
заново; сочинять только для самого себя & вернуться к былой манере беззаботно
рассказывать истории, совсем не думая о технике. Нет, я не намеревен предлагать "Тень
над Иннсмутом" для публикации, поскольку совершенно нет шансов, что ее примут.
Учитывая это утверждение, тем не менее, возможно ли, что Лавкрафт, хотя бы
подсознательно, ориентировался на определенный рынок, когда писал эту повесть? Уилл
Мюррей (главным образом, на основании сцены погони из четвертой главе)
предположил, что Лавкрафт мог подумывать о "Strange Tales"; но эта теория остается
бездоказательной по причине отсутствия любых письменных свидетельств в ее пользу.
Мы уже говорили, что не только в "Strange Tales" платили лучше, чем в "Weird Tales",