семидесяти страницах, которое он послал Вудберну Харрису в начале 1929 г.; письмо к
Лонгу от начала 1931 г., возможно, было почти такой же длины (в сокращенном виде оно
занимает пятьдесят две страницы в "Избранной переписке"). Все его письма крайне
интересны, хотя временами кажется, будто Лавкрафту было трудно вовремя
остановиться.
Многие жалуются на количество времени, потраченного Лавкрафтом (некоторые
заявляют "потраченного впустую") на свою переписку, жалуясь, что взамен он мог бы
написать побольше рассказов. Несомненно, за последние несколько лет он написал не так
много оригинальной беллетристики (не считая литературных переработок): одно
произведение в 1928 г, ни одного в 1929 г., одно в 1930 г. и два в 1931 г. Цифры, однако,
снова обманчивы. Почти любого из этих пяти произведений было бы достаточно, чтобы
обеспечить Лавкрафту место в литературе ужасов, так как большинству из этих повестей
и коротких романов свойственны яркость и глубина, редко достигавшиеся кем-то кроме
По, Мейчена, Блэквуда и Дансени. Более того, ни в коем случае не очевидно, что Лавкрафт
написал бы больше произведений, даже имей он свободный досуг, поскольку творческое
настроение всегда зависело у него от надлежащего настроя и должного вынашивания
замысла; иногда идее требовались годы, чтобы развиться.
Но наибольшая несправедливость во всем этом деле - вера в то, что Лавкрафт должен
был жить ради нас, а не ради себя. Не пиши он рассказов, только письма, это стало бы для
нас потерей, но он был бы в своем праве. На самом деле, Лавкрафт оправдывает свое
увлечение перепиской в том же письме к Лонгу:
...одиночке переписка необходима, как средство наблюдения за тем, как его идеи видятся
другим, и таким образом защиты против догматизма и сумабродств единичного и
некорректного суждения. Никому не удасться научиться рассуждать и выносить оценки,
просто листая чужие письма. Если человек не живет в том мире, где он может
непосредственно наблюдать поведение людей и быть направляемым к надежной
реальности с помощью бесед и устных споров, то он должен оттачивать свою
проницательность и упорядочивать свое восприятие с помощью равноценного обмена
идеями в письменной форме.
В этом, определенно, есть своя правда - любой может сравнить самоуверенного
Лавкрафта 1914 г. с возмужавшим Лавкрафтом 1930 г. Чего здесь, однако, не говорится -
того, что одним из главных мотивов для вступления в переписку была обычная
вежливость. Лавкрафт отвечал практически на каждое полученное письмо и обычно в
пределах нескольких дней. Он чувствовал, что это его обязанность, как джентльмена. Его
первое письмо к Дж. Вернону Ши состоит из четырнадцати страниц (семь больших
листов, исписанных с обеих сторон) - отчасти потому что первое письмо Ши к нему было
своего рода опросником, энергично и довольно пронырливо лезущим как в писательские
привычки Лавкрафта, так и в его личную жизнь. Но именно так Лавкрафт обычно и
поступал, и именно так завязывал крепкие узы дружбы с многочисленными знакомыми,
многие из которых никогда с ним не встречались; и вот почему он стал, как при жизни,
так и посмертно, культовой фигурой в маленьких мирках любительской журналистики и
мистической литературы.
Г.Ф. Лавкрафт. История жизни
С.Т. Джоши
по изданию Necronomicon Press, 1996
ГЛАВА XXI
Жадность ума
(1931-33)
Год 1931-й, конечно, не стал для Лавкрафта полной катастрофой, пусть даже признание
негодными одних из лучших его работ причинило ему боль. На поверку, его (теперь уже
привычные) весенние и летние путешествия достигли самого широкого размаха за всю его
жизнь, и он возвращался домой с ворохом новых впечатлений, неплохо компенсировали его
литературные неудачи.
Лавкрафт начал свои путешествия в субботу, 2 мая, через день после окончания
изнурительной работы по перепечатке "Хребтов Безумия". Привычная остановка в Нью-
Йорке на этот раз была очень краткой: он просто зашел на обед к Лонгам, затем в 12.40 утра
сел на автобус до Чарлстона, идущий через Вашингтон (округ Колумбия), Ричмонд, Уинстон-
Салем с Шарлоттой (Северная Каролина) и Колумбию (Южная Каролина). Вся поездка на
автобусе заняла тридцать шесть часов.
Лавкрафт нашел Чарлстон почти таким же, как и год назад. 6-го числа он сел на автобус до
Саванны, а там поймал другой автобус, в Джексонвилл (съэкономив на ночи в гостинице или
счете от YMCA), доехав туда 7-го числа в 6:00 утра. Джексонвилл был современным городом
и потому не имел для Лавкрафта никакой привлекательности; он был всего лишь
полустанком на пути к более архаичному месту - это было ничто иное, как старейший
непрерывно населенный город Соединенных Штатов, Сент-Огастин (Флорида).
За две недели, проведенные в Сент-Огастине, Лавкрафт впитал все древности, которые
город мог предложить. Сам факт пребывания в таком древнем месте восхищал его, хотя этот
город, с его преобладанием испанских мотивов, не задевал в его душе таких же глубоких
струнок, как исконно-британский город вроде Чарлстона. Тем не менее, Сент-Огастин
чудесно взбодрил его - одновременно душевно и физически, так как здешний райский
климат придавал ему силы, неведомые на холодном, неприветливом Севере. Он остановился
в отеле "Рио-Виста" на Бэй-стрит, за 4.00$ в неделю; большую часть времени его
сопровождал Дадли Ньютон - очевидно, старый знакомый по самиздату.
Лавкрафт обшарил весь город, включая Почтовое отделение (размещенное в особняке
1591 г.), форт Сан-Маркос, Фонтан Молодости, Мост Львов, францисканский монастырь и
предположительно старейший дом в Соединенных Штатах, выстроенный в 1565 г.; а также
посетил соседний остров Анастасия, с которого открывался роскошный вид на старинный
город. Лавкрафт воспевал это место в письмах и почтовых открытках, рассылаемых
друзьям:
Вокруг меня - узкие улочки и древние дома старой испанской столицы, грозная громада
древнего форта Сан-Маркос, на чьем прогретом солнцем парапете с башенками я люблю
посидеть, сонный старый рынок (ныне любимое место бездельников на скамейках) на Plaza
de la Constitucion и вся томная атмосфера (туристический сезон миновал) более старой,
здравой и неспешной цивилизации. Вот город, основанный в 1565 г., за 42 года до того, как
первый джеймстаунский колонист ступил на берег, и за 55 лет до того, как нога первого
пилигрима коснулась Плимутского камня. Вот также край, где в 1513 г. Понсе де Леон вел
свои тщетные поиски... Вырваться отсюда будет, как вырвать зуб...
Лавкрафт в конечном счете вырвался-таки оттуда 21 мая, так как его новый друг по
переписке Генри С. Уайтхед настоял, чтобы он приехал и подольше погостил у него в
Данедине, маленьком городке на полуострове к северу от Сент-Питерсберга и Клируотера.
Нам мало что известно об этом визите, хотя Лавкрафт нашел и обстановку, и самого хозяина
восхитительными. Однажды Лавкрафту довелось продекламировать своего рода краткий
пересказ "Кошек Ультара" (по-видимому, у него не было с собой текста) группе соседских
мальчишек. Лавкрафт с Уайтхедом были похожи телосложением, так что последний
одолжил Лавкрафту белый тропический костюм, чтобы носить в особенно жаркие дни, а
позже и вовсе его подарил.
То ли в Данедине, то ли по возвращении домой около месяца спустя, Лавкрафт помог
Уайтхеду написать рассказ "Ловушка" [The Trap]. Он отмечает в одном письме, что "вычитал
& полностью переработал" рассказ, в другом же письме говорит, что "лично поменял всю
центральную часть". Мне кажется, что Лавкрафту принадлежали последние три четверти
рассказа. "Ловушка" - занятная, хотя и легковесная история о сверхъестественном зеркала,
которое засасывает несчастных людей в странное царство, где цвета изменены, а объекты,
живые и неодушевленные, своего рода призрачное, сноподобное существование. Зеркало
было создано в XVII веке датским стеклодувом по имени Аксель Хольм, который жаждал
бессмертия - и в каком-то смысле обрел его образом в мире своего зеркала, где "'жизнь' в
смысле формы и сознания длилась бы поистине вечно", то есть, пока зеркало не будет
разбито. Юный Роберт Грэндисон, один из учеников академии Коннектикута, где преподает
Джеральд Кэйнвин, оказывается затянут в этот мир, и рассказ - ведущийся от лица
Кэйнвина - повествует об в итоге успешной попытке его освободить.
Поскольку этот рассказ должен был увидеть свет под именем Уайтхеда (Лавкрафт по-
джентльменски отказался от совместной подписи), Лавкрафт не стал приплетать сюда
отсылки (повинуясь прихоти или обосновано) к своей псевдомифологии, как он делал в
рассказах, написанных за Зилию Бишоп или Адольфа де Кастро. (Уайтхед, действительно,
один из немногих литературных партнеров Лавкрафта, которые ничего не позаимствовали