переписке; и Говард сделал лучшее, что мог - телеграфировал своему друга Э. Гоффману
Прайсу, который проживал во Французском Квартале, и рассказал ему о Лавкрафте. В
результате Прайс встретился с Лавкрафтом в воскресенье, 12 июня; встреча продолжалась
25 с половиной часов, до полуночи понедельника.
Эдгар Гоффман Прайс (1898-1989), несомненно, был человеком необычным. Человек
множества дарований, от арабского языка до фехтования, в начале 1920-х годов он написал
несколько неплохих рассказов для Weird Tales и других популярных журналов, включая
превосходного "Чужестранца из Курдистана" ( Weird Tales, июль 1925 г.). Прайс был добрым
другом Фарнсуорта Райт и мог знать последнего даже до того, как тот стал редактором
Weird Tales.
Депрессия нанесла Прайсу несколько серьезных ударов: в мае 1932 г. он был уволен с
хорошо оплачиваемой работы в компании Prestolite и решил попробовать свои силы в
сочинительстве. Он понимал, что сможет зарабатывать им на жизнь, только сочиняя то, что
по нраву редакторам, поэтому весьма хладнокровно начал угождать требованиям рынка,
штампуя дешевые поделки в жанре мистики, "ориентальщины", "фантастической угрозы" и
т.п. В результате в 1930-40-х гг. Прайс стабильно обеспечивал очень гладко написанным, но
литературно бросовым материалом такие журналы, как Weird Tales, Strange Detective Stories,
Spicy-Adventure Stories, Argosy, Strange Stories, Terror Tales и т.п. Тем самым он навлек на себя
проклятие дурновкусия и обрек подавляющее большинство своих работ на заслуженное
забвение.
И все же Лавкрафт был просто очарован личностью Прайса:
Прайс - замечательный парень: уэст-пойнтер [выпускник Уэст Пойнта], ветеран войны,
знаток арабского, ценитель восточных ковров, непрофессиональный фехтовальщик,
математик, любитель поработать с медью & железом, шахматист, пианист & тому
подобное! Он смуглый & стройный, не очень высокий & с черными усиками. Говорит он гладко
& безостановочно, & некоторые могли бы счесть его занудой - мне же нравится слушать, как
он болтает.
У Прайса в свою очередь тоже есть волнующий рассказ о первой встрече с Лавкрафтом:
...он достаточно сильно сутулился, чтобы я недооценил его рост, равно как и ширину плеч.
Его лицо было тонким и узким, вытянутым, с длинным подбородком и челюстью. Ходил он
стремительным широким шагом. Его речь была быстра и довольно отрывиста. Казалось, его
телу трудновато поспевать за проворством его ума.
Он не был напыщен, и он не был претенциозен - совсем наоборот. Просто у него была
необычная манера использовать формальные и академические выражения для самых
небрежных замечаний. Мы не успели пройти и квартала, как стало понятно, что никакая
иная манера речи не была бы для ГФЛ настолько естественной. Используй он менее
высокопарные обороты и возьмись говорить, как другие - это выглядело бы манерностью...
Двадцать восемь часов подряд мы тараторили, обмениваясь идеями, перекидываясь
фантазиями, превосходя друг друга выдумками. У него был огромный интерес ко всему
новому: зрелищам, звукам, оборотам речи, незнакомым идеям. За всю свою жизнь я встретил
всего пару человек, которые приближались к нему в том, что я называю "жадностью ума".
Ненасытностью до слов, идей, мыслей. Он конкретизировал, комбинировал, дистиллировал -
и все это в темпе пулемета.
Если это еще не было очевидно в таком множестве других случаев, этой первой встречи с
Прайсом достаточно, чтобы показать, насколько зрелым человеком стал Лавкрафт за
прошедшие 15 лет.
Один курьезный миф, который возник в связи с поездкой Лавкрафта в Новый Орлеан, -
убеждение, что Прайс отвел Лавкрафта в бордель, где девочки оказались страстными
читательницами Weird Tales, особенно любившими рассказы Лавкрафта. На самом деле, эта
история (если она все-таки не полностью вымышленная) относится к Сибери Куинну;
дальше рассказывают, что девочки предложили Куинну развлечься "за счет заведения" в
честь его выдающихся заслуг. Прайс недвусмысленно и весьма сухо отмечает в своих
воспоминаниях, что из уважения к чувствительности Лавкрафта "полностью пропустил
конкубин".
Из Нового Орлеана Лавкрафт, в конце концов, отправился дальше - в Мобил (Алабама),
затем в Монтгомери и Атланту, хотя последний город был современен и не обладал для него
никакой притягательностью. Далее он проследовал через Каролины [Южную и Северную
Каролину] в Ричмонд, которого достиг ближе к концу июня. После обычного осмотра
памятных мест, связанных с По и Конфедерацией, Лавкрафт ненадолго заглянул во
Фредериксберг, Аннаполис и Филадельфию, наконец вернувшись обратно в Нью-Йорке
примерно 25 июня. На сей раз он остановился в меблированных комнатах неподалеку от
дома Лавмена на Бруклин-Хайтс. Он собирался задержаться в городе более, чем на неделю,
но 1 июля телеграмма от Энни внезапно вызвала его домой.
Лилиан была в критическом состоянии и не было надежды, что она оправится. Лавкрафт
сел на первый же поезд до Провиденса, прибыв поздним вечером 1-го числа. Он нашел
Лилиан в полукоме, из которой та не выйдет до самой своей смерти (3 июля). Ей было
семьдесят шесть лет. Причиной смерти в ее свидетельстве смерти указан атрофический
артрит. Лавкрафт неоднократно упоминал об ее недомоганиях - в основном, о неврите и
люмбаго - которые в целом должны были сильно ограничивать ее подвижность и
практически приковать к дому. И вот эти разнообразные недуги, наконец, ее убили.
В своей переписке Лавкрафт не придавался выражению сильных эмоций, и это было его
правом; но в его сообщениях друзьям об уходе Лилиан звучит с трудом скрываемое
глубокое горе: "Внезапность случившегося и ошеломляюща, и милосердна - последнее
оттого, что мы все никак не можем осознать, субъективно, что же вообще произошло.
Например, кажется чем-то совершенно неестественным трогать подушки, ради моей тети
положенные в кресло-качалку возле моего стола - ее привычное ежевечернее место для
чтения".
Что же на самом деле Лилиан значила для Лавкрафта? Это чрезвычайно трудно сказать -
не только из-за полного отсутствия чего-то, написанного ее рукой, но и из-за того, что
Лавкрафт почти никогда не упоминал о ней в переписке. Это не значит, что он мало думал о
ней; скорее наоборот - после 1926 г. она стала такой неотъемлемой частью дома 10 на Барнс-
стрит, таким насущным компонентом нормальности его мира, что ее отсутствие казалось
невообразимым. Любые разногласия и трения, порожденные ее возражениями против его
брака (а это по-прежнему всего лишь предположения), должны были давно остаться в
прошлом; несомненно, Лавкрафт не изливал бы свою душу в письмах к Лилиан из Нью-
Йорка, если бы между ними действительно возникло отчуждение. Лилиан связывала его не
только с матерью, но и с любимым дядей Фрэнклином Чейзом Кларком, который наряду с
Уипплом Филлипсом заменял ему отца - то, чего не мог сделать Уинфильд Лавкрафт.
В августе Лавкрафт дважды получил возможность немного увеличить свою самооценку. В
июльском номере American Author 1932 г., журнала для писателей, вышла статья Дж. Рэндла
Лютена, озаглавленная "Что делает рассказ удачным?" Лавкрафт, Кларк Эштон Смит и
Эдмонд Гамильтон (!) приводятся в ней, как образцы эталонных рассказчиков. На поверку,
эта статья - чудовищный пример работы автора, совершенно равнодушного к любым
достоинствам повествования, более утонченным, нежели шарм и саспенс.
Несколько более весомый знак признания принадлежал Гарольду С. Фарнезе (1885-1945),
композитору, чье произведение в 1911 г. получило приз Парижской консерватории; тогда он
был заместителем директора Института Музыкального Искусства в Лос-Анджелесе. Фарнезе
захотел переложить на музыку два соннета из "Грибов с Юггота" - Mirage и The Elder Pharos
(оба вышли в Weird Tales за февраль-март 1931 г.), что и было сделано. Вскоре после этого,
Фарнезе предложил Лавкрафту написать либретто для целой оперы или музыкальной
драмы по мотивам его творчества вообще - с предполагаемым названием (весьма нелепым)
"Юррегарт и Юннимэйд [ Yurregarth and Yannimaid], или Болотный город"; но Лавкрафт
отклонял предложение, сославшись на полное отсутствие опыта в драматургии (очевидно,
его пьеса 1918 г. "Альфредо" была не в счет). Трудно представить, на что это могло бы
походить.
Путешествия Лавкрафта 1932 г. ни в коем случае не пришли к концу. 30 августа он
отправился в Бостон, чтобы провести время с Куком. На следующий день они вдвоем
отправились в Ньюберипорт, чтобы наблюдать полное солнечное затмение, и отдали
должное прекрасному зрелищу. Оттуда Лавкрафт проследовал в Монреаль и Квебек,