столе Блоха, пока не были возрождены как чисто литературный курьез.
Интересна реакция Лавкрафта на легкий успех (если публикацию в подобных журналах
можно назвать успехом) товарищей и коллег. В начале 1934 г. он дал прогноз того, как его
товарищам будет житься в мире большой литературы:
Из всех авторов W.T. лишь немногие, вероятно, прорвутся в реальную литературу. Дерлет
- хотя и не с помощью мистики. Возможно, Смит. Уондри & Лонг - вполне вероятно. У
Говарда есть шанс - хотя ему лучше заняться традиционным техасским материалом.
Прайс мог бы, но не думаю, что будет, поскольку коммерческое сочинительство "получило"
его.
Этот последний комментарий знаменателен, поскольку именно с типичнейшим
литературным поденщиком Прайсом Лавкрафт вел одни из самых жгучих своих дебатов о
ценности (если таковая имеется) бульварной литературы и об ее связи с настоящей
литературой. При чтении их переписки быстро складывается впечатление, что каждый
говорит исключительно в пику другому: у обоих такие большие трудности с
благожелательным приятием чужой позиции, что одни и те же аргументы повторяются раз
за разом. Возможно, было бы несправедливо озвучивать только сторону Лавкрафта, так
как Прайс сумел-таки убедительно аргументировать свою позицию, основанную на тех
предсылках, что сочинительство - это бизнес, которым он занялся, чтобы прокормить себя
в период депрессии, когда ему оказалось слишком трудно найти какой-то иной источник
дохода; и что все-таки бывает возможно вдохнуть хоть немного истинной литературной
искры - или хотя бы немного индивидуальности и искренности - в работу, которая, тем не
менее, по сути своей шаблонна и стереотипна. Эта позиция - учитывая философское и
эстетическое развитие Лавкрафта, от идеала литературы, как изящного развлечения,
восемнадцатого столетия через декадентскую стадию до финального периода
"космической местечковости" - была для Лавкрафта достойна анафемы; не по
высокоинтеллектуальным причинам, а потому что она была для него глубоко и лично
оскорбительна и противоречила к его собственным авторским устремлениям: "Мое
отношение.. основано на откровенной неприязни к профессиональному сочинительству,
как занятию, достойному людей, жаждущих достичь реального литературного
самовыражения. Я думаю, что будущим литераторам следует искать оплачиваемую работу
за пределами литературы и ее фальшивого полусвета и беречь свое творчество от
коммерческих целей". Негодование Лавкрафта кристально ясно; но, как подачку Прайсу, он
несколько более сдержанно, хотя, возможно, и с неосознанным сарказмом, добавляет: "Что
же касается бизнеса по снабжению искусственной писаниной по рецептам различных
коммерческих СМИ, воскормляющих стадо - это достаточно честная торговлей, хотя, по
моему мнению, более приличествующая умелым ремесленникам, не испытывающим
реальных позывов к самовыражению, нежели людям, у которых реально есть, что сказать".
Конечно, едва ли есть сомнения, что Лавкрафт прав. Никто из обитателей мира
бульварных журналов, не считая самого Лавкрафт, не стал серьезной литературной
фигурой.
С намного большим энтузиазмом Лавкрафт относился к художественному оформлению
бульварных изданий, особенно "Weird Tales"; откровенно говоря, для него оно, в целом,
было даже хуже беллетристики, если такое возможно. У него находились-таки добрые
слова для некоторых ранних иллюстраторов "Weird Tales" - таких как Дж. Аллен Ст.-Джон и
особенно Хью Ренкин. Позднее, когда Маргарет Брендедж взялась за свои знаменитые
рисунки нагих женщин (их наиболее деликатные части всегда были удобно прикрыты
завитками дыма или с помощью иных уловок), его отвращение переросло в простую
покорную усталость. И все-таки он ни в коем случае не был ханжой вроде некоторых своих
корреспондентов, которые по моральным соображениям неистово протестовали против
таких обложек:
Об обложках WT - они действительно слишком банальны, чтобы злиться. Не будь на них
совершенно неуместного и нерепрезентативного "ню", на них, вероятно, очутилось бы
нечто в равной степени неуклюжее и банальное, пусть даже менее неуместное...Я ничего не
имею против наготы в искусстве - по сути, человеческая фигура - столь же достойный
объект для изображения, как и любой другой вид красоты в окружающем мире. Но я не
вижу, какое чертово отношение неодетые дамы миссис Брендедж имеют к мистической
литературе!
Подобные цитаты должна помочь рассеять нелепый миф, что Лавкрафт обычно отрывал
обложки "Weird Tales", поскольку его то ли оскорбляла, то ли смущала нагота на обложках;
хотя ради бесспорного доказательства ложности этого мифа достаточно свериться с
принадлежавшей ему полной подшивкой журнала, в целости и сохранности хранящейся в
библиотеке Джона Хея при университете Брауна.
Но Лавкрафт никогда не прекращал искать развлечения в новых фантастических работах.
Он продолжал читать рассказы в "Weird Tales" - со своего рода мрачной решимостью найти
новые достойные образчики, хотя и со все большим раздражением отзывался об их
недостатках. "Кто-то должен пролистывать дешевые журнальчики, отыскивая зачатки
историй, погубленные примитивной обработкой, затем получать разрешение авторов и
действительно писать эти истории". Но благодаря новому знакомому - Х.К. Кенигу -
Лавкрафта ждала одна из величайших неожиданностей последних лет его жизни: летом
1934 г. он открыл для себя забытое творчество Уильяма Хоупа Ходжсона.
Ходжсон (1877-1918) издал четыре романа и множество рассказов прежде, чем погибнуть
в Бельгии во время Первой мировой. Лавкрафт уже был знаком со сборником связанных
между собой рассказов, "Carnacki, the Ghost-Finder" (1913), бесстрастной имитацией
историй Элджернона Блэквуда про "детектива-медиума" Джона Сайленса, но оказался
совершенно неготов к бесконечно превосходящему их, хотя тоже не лишенному изъянов,
великолепию "The Boats of the "Glen Carrig"" (1907), "The House on the Borderland" (1908),
"The Ghost Pirates" (1909) и "The Night Land" (1912). Первый и третий роман - сильные вещи
о морском кошмаре; второй - вероятно, самая законченная работа Ходжсона, почти
невыносимо мощный свод земных и космических ужасов; а последний роман -
колоссальная эпическая фантазия о далеком будущем, когда угасло солнце. Лавкрафт
немедленно подготовил заметку о Ходжсоне, чтобы вставить в девятую главу серийной
публикации "Сверхъестественного ужаса в литературе" в "Fantasy Fan"; но впервые вставка
появилась лишь как отдельная статья "Странные работы Уильяма Хоупа Ходжсона"
("Phantagraph", февраль 1937 г.), а затем в "Сверхъестественном ужасе в литературе" в
сборнике "The Outsider and Others" (1939). Лавкрафт и Кениг, похоже, совместно несут
ответственность за воскрешение творчества Ходжсона; возможно, чуть большая заслуга
принадлежит Кенигу, который позднее объединился с Огюстом Дерлетом в деле
переиздания романов и рассказов Ходжсона.
Послерождественский сезон 1933-34 гг. снова застает Лавкрафта в Нью-Йорке, и на сей
раз он сумел повидаться с необычно большим числом знакомых, старых и новых. Оставив
Провиденс в ночь Рождества, он добрался до дома Лонгов (дом N230 на Западной 97-й
улице, Манхэттен) в 9.30 утра 26-го числа. В тот же день Сэм Лавмен ошеломил Лавкрафта,
подарив ему настоящий египетский ушебти (погребальную статуэтку) почти в фут
высотой. В предыдущем году Лавмен тоже подарил Лавкрафту два музейных экспоната.
С этого момента началась светская жизнь. 27-го числа Лавкрафт встретился с Десмондом
Холлом, помощником редактора журнала "Astounding Stories", воскрешенного Street &
Smith. Затем он отправился на квартиру к Дональда Уондри на Горацио-стрит, где встретил
не только Дональда, но и его младшего брата Говарда (1909-1956), чьи великолепные
фантастические рисунки привели его в восторг. Лавкрафт мог и не заметить иллюстраций
Говарда Уондри к "Темной Одиссее" Дональда (1931 г.); но увидив его работы в
подлиннике, был, естественно, ошеломлен. Лавкрафту хватило смелости сказать о Говарде:
"определенно, он бесконечно талантливее всей остальной [нашей] шайки. Я поражен
чистейшей гениальностью & зрелостью [рисунков]. Когда имя Уондри наконец
прославится, это, вероятно, произойдет благодаря этому брату, а не Дональду". Фрэнка
Лонг преувеличенно провозгласил, что Говард Уондри - больший художник, чем Дюрер.
Возможно, он был и не настолько хорош, но он действительно был один из первых
фантастических художников двадцатого столетия, и его работы заслуживают большей
известности. Впоследствии он также написал небольшое число мистических, научно-
фантастических и детективных рассказов.
31-го числа Лавкрафт провожает старый год в квартире Сэмюэля Лавмена на Бруклин-