прямиком к оценке того, что, по его мнению, в стране, особенно в ее литературной и
издательской столице, Нью-Йорке:
Что касается Нью-Йорка - не возникает вопроса, что непомерная семитизация
полностью исключила его из общеамериканского потока. Касательно его влияния по
литературу & драматургию - это не столько страна наводенена еврейскими авторами,
столько еврейские издатели решают, кто из наших арийских авторов достоин печати &
положения. Это означает, что предпочтение отдается тем из нас, кто в наименьшей
степени символизирует собственный народ. Вкусы исподволь формируются неарийским
направлении - так что, какими бы прекрасными качествами не обладал итоговый
литературный результат, это особая, беспочвенная литература, которая не выражает
наших чаяний.
Далее Лавкрафт упоминает Шервуда Андерсона и Уильяма Фолкнера как писателей,
которые, "роясь в определенных узких стратах, редко затрагивает какую-то личную
струнку в душе читателя". Если это не случай глобального переноса личного опыта, то я и
не знаю, что! Мне трудно поверить, что Лавкрафт действительно говорил это всерьез, но
судя по частоте, с которой он обращается к данному вопросу, - видимо, да. Новостные
газеты Нью-Йорка также возмущают его:
...ни одна газета в Нью-Йорке не смеет называть вещи своими именами, как дело доходит
до евреев & до социальных & политических вопросов, связанных с ними. Вся пресса
полностью закабалена по этому направлению, так что во всем городе невозможно
сыскать любого публичного американского высказывания - любого откровенного
выражения типичных мыслей & мнения настоящих американцев - по довольно широкому
& потенциально важному диапазону тем... Бог свидетель, я не желаю вреда ни одной расе
под солнцем, но я действительно думаю, что что-то следует сделать, чтобы вывести
американское самовыражение из-под контроля любого элемента, который стремится
пресечь его, исказить его или перекроить его в любом направлении кроме естественного
курса.
Но каков же этот "естественный курс" американского самовыражения? И почему
Лавкрафт полагает аксиомой, что он и люди вроде него - "настоящие американцы" (а это
означает, что другие, не разделяющие его взглядов, на самом деле, "не американцы")?
Лавкрафта снова преследует призрак перемен: Фолкнер и Шервуд Андерсон пишут не так,
как пишут или писали более консервативные авторы, так что они либо "неестественны",
либо нетипичны.
То, о чем Лавкрафт мечтал, было просто привычностью - привычностью обстановки в
расово и культурно однородном Провиденсе, где прошла его юность. В заявлении
Лавкрафта, что искусство должно удовлетворять нашу "ностальгию.. по вещам, что мы
некогда знали" ("Наследие или модернизм"), читается тоска по родному дому, которую он
ощущал, когда - "неассимилируемый чужак" в Нью-Йорке или даже в осовремененном
Провиденсе - наблюдал всю нарастающую урбанизацию и расовую неоднородность
своего родного района (и всей страны). Расизм был для него оплотом против признания
того, что его идеал чисто англосаксонской Америки больше нежизнеспособен и вряд ли
сможет вернуться.
В общем и целом, усиливающаяся расовая и культурная неоднородность общества была
для Лавкрафта главным символом перемены - перемены, которая происходила слишком
быстро, чтобы он мог ее принять. Частота, с которой он в последние годы жизни твердил -
"перемена по сути нежелательна"; "Перемена - враг всего, что действительно стоит
лелеять и хранить", - красноречиво говорит о безумной жажде социальной стабильности
и о вполне искренней вере (и нельзя сказать, чтобы заслуживающей презрения), что
такая стабильность - необходимая предпосылка существования жизненной и мощной
культуры.
Последние годы жизни Лавкрафта были и омрачены большими трудностями
(болезненные неудачи с публикациями его лучших работ и последовавшая депрессия и
разочарование в их достоинствах; усиливающаяся нищета; и, в конце концов, начало
смертельной болезни), и освещены радостными моментами (поездки по восточному
побережью; интеллектуальный стимул в виде переписки со множеством выдающихся
коллег; льстящее самолюбию положение в крошечных мирках любительской
журналистики и фэнтези). Вплоть до самого конца Лавкрафт продолжал биться - главным
образом в письмах - над фундаментальными проблемами политики, экономики, общества
и культуры, демонстрируя широту эрудиции, остроту логики и глубокую человечность,
порожденную мощной наблюдательностью и опытом, которую трудно представить у
"эксцентричного
затворника",
столь
робко
вышедшего
из
добровольного
отшельничества в 1914 г. Жаль, что его преимущественно приватные выступления никак
не повлияли на интеллектуальный уровень эпохи; однако его неисчерпаемая
интеллектуальная энергия (даже на финальных стадиях рака) столь ярко
свидетельствует о его мужестве и преданности жизни разумом, что иного нельзя и
желать. Сам Лавкрафт, во всяком случае, определенно, не считал, что его усилия тратятся
впустую.
Г.Ф. Лавкрафт. История жизни
С.Т. Джоши
по изданию Necronomicon Press, 1996
ГЛАВА XXIV
В конце жизни
(1935-1937)
Повесть "За гранью времен" так и оставалась рукописью; Лавкрафт было настолько
неуверен в ее качестве, что не знал - перепечатать ее или разорвать на части. Наконец, в
конце февраля 1935 г. он, в своего рода жесте отчаяния, послал тетрадку с рукописным
оригиналом Огюсту Дерлету - как будто больше не желал ее видеть. Дерлет на долгие
месяцы положил ее под сукно - очевидно, даже не сделав попытки прочесть.
Тем временем, в "середине февраля" пришло пятое предложение от издателя, готового
выпустить сборник рассказов Лавкрафта, - на сей раз при содействии Дерлета. Он
настойчиво предлагал собственным издателям, Loring & Mussey (которые публиковали не
только его детективные романы про судью Пека, но и "Place of Hawks"), подумать насчет
томика рассказов Лавкрафта. В конце мая дело выглядело не слишком перспективно:
"Масси колеблется; его жене (она в деле) не нравятся рассказы & хочется их завернуть; &
Лоринг их не прочел". Недвусмысленный отказ пришел в середине июля. Реакция
Лавкрафта типична: "С моим писательством практически покончено. Больше никаких
обращений к издателям".
Тем временем, скромный маленький "Fantasy Fan" перестал выходить после
февральского номера 1935 г. - в великой скорби всего крохотного мирка фандома. Утрата
была вдвойне неудачна для Лавкрафт, так как она означала не только приостановку
публикации "Сверхъестественного ужаса в литературе" на самой середине, но и невыход
биографической статьи о нем самом, написанной Ф. Ли Болдуином. Правда, статья была
передана в "Fantasy Magazine" Юлиуса Шварца, где и вышла в апреле 1935 г. как "Г.Ф.
Лавкрафт: биографический очерк".
У Уильяма Л. Кроуфорда возникла безумная идея воскресить "Fantasy Fan" и поставить
Лавкрафта редактором; Лавкрафт дал свое осторожное согласие, хотя и был совершенно
уверен, что Кроуфорд не справится с задачей. Весной 1935 г. Кроуфорд забрасывал
Лавкрафта идеями - выпустить "Хребты Безумия" или "Тень над Иннсмутом" отдельными
книжками, либо вместе под одной обложкой. Потребовалось, однако, слишком много
времени, чтобы это предприятие осуществилось.
Лавкрафт продолжал оставаться центром все более и более обширной сети авторов и
фанов - как самиздатовцев, так и любителей мистики. Уильям Фредерик Энгер (р. 1921)
был типичным примером. Рьяный поклонник мистики (и, очевидно, ничего более), он
вошел в контакт с Лавкрафт летом 1934 г. У этого калифорнийца, который стал одним из
немногих поклонников, лично посетивших Кларка Эштона Смита, и его приятеля Луиса С.
Смита (о нем почти ничего неизвестно) были амбициозные планы, которые в итоге
окончились ничем. Сначала они предложили создать алфавитный указатель к "Weird Tales"
- пророческая идея, почти на тридцать лет предвосхитившая указатель Т.Г.Л. Кокрофта, -
но не смогли его закончить. Затем, летом 1935 г., они вынашивали идею
мимеографического издания "Грибов с Юггота" . Хотя этот проект также очень быстро сел
на мель, он имел одно важное последствие, которое я рассмотрю чуть позже.
Куда более значительной фигурой был Дональд А. Уоллхейм (1914-1990). Житель Нью-
Йорка (он провел большую часть своей жизни в Рего-парке, районе Куинса), Уоллхейм в
1935 г. принял на себя руководство фанским журналом "International Science Fiction Guild
Bulletin" (Международный бюллетень Гильдии научной фантастики), начатым Уильямом
Шепердом, и, переименовав его в "The Phantagraph", продолжал выпускать до 1946 г.