меняясь от ямба до анапеста. Разумеется, эти недостатки исключительно технические и
не влияют на чудесные мысли и образы стихотворения; однако ощущение было бы более
приятным, украшай их метрическая правильность ("Отдел публичной критики", United
Amateur, сентябрь 1915).
Дотошность и менторский тон были именно той формой критики, в которой нуждались
самиздатовцы. Не имело смысла проводить возвышенный разбор философских идей в их
работах, когда многим авторам не хватало минимальной грамотности. Лавкрафт без
устали дает терпеливые и подробные советы; и всегда пытается найти хоть какое-то
достоинство в разбираемой работе, не пропускает, однако, ни одной технической
погрешности.
Разумеется, у Лавкрафта имелись свои пристрастия. Его наибольшими недостатками в
качестве официального критика (по крайней мере, на раннем этапе) были политические и
социальные предубеждения и нежелание понимать, что не все жаждут возврата к
"отменным георгианским моделям" ("Отдел публичной критики", United Amateur, август
1916). Жаргон и разговорные выражения особенно его отталкивали. Вот как Лавкрафт
комментирует Cleveland Sun Уильяма Дж. Дауделла, ведшего там спортивную страницу:
Нам трудно говорить или писать о "Лучшей спортивной странице самиздата". ...Мы с
интересом узнаем, что бывший член Союза по имени "Красавчик Гарри" ныне дошел от
литературы до левого поля и благодаря своему гению поднялся от скромного уровня
честолюбивого автора до заоблачных высот классного отбивалы ... Если менее
легкомысленно, нам остается лишь порицать привнесение мистером Дауделлом духа
спортивного поля и ринга в Ассоциацию, которая претендует на распространение
культуры и творческих навыков ("Отдел публичной критики", United Amateur, сентябрь
1916).
Свои воззрения на эту проблему Лавкрафт суммирует в статье "Достоинство
журналистики", в июле 1915 г. напечатанной - что довольно иронично - в журнале
Дауделла, Dowdell's Bearcat. После возвышенного (и старомодного по стилю) вступления:
"Исключительная слабость современной американской прессы в том, что она, похоже,
неспособна извлечь выгоду из собственного национального языка", - Лавкрафт
обрушивается на употребление авторами жаргонизмов, делая это в манере, полной
интеллектуального и социального снобизма:
Идея, что зараженная жаргоном литература более удобочитаема и приятна, чем та, что
потрафляет уточенным вкусам, - в чем-то подобна итальянскому крестьянину-
иммигранту, который наивно полагает свой запачканный, но броский шейный плат и
прочие засаленные, но крикливые одеяния куда более прекрасными, нежели безукоризненное
белье и простой, опрятный костюм американца, на которого он работает. Хотя
правильный английский в неумелых руках порой звучит монотонно, этот недостаток не
может извинять обращения к диалекту, перенятому от воров, пахарей и трубочистов.
Лавкрафт приводит и иные аргументы, чуть более здравые. Опровергая утверждения, что
"жаргон сегодня - классический язык завтра", он ехидно советует пристрастному читателю
заглянуть в "любой из многочисленных словарей сленга и американизмов", где содержатся
слова, который, будучи некогда обиходными, ныне совершенно вышли из употребления.
Другой излюбленной его мишенью было упрощенное написание слов. Замечания
Лавкрафта по этому вопросу мы, возможно, найдем несколько тяжеловесными (сродни
стрельбе из пушки по воробьям), однако упрощенная орфография тогда отстаивалась
рядом известных критиков и филологов, включая Брандера Мэтьюза, которого Лавкрафт
высмеивает в финале остроумного и саркастичного стихотворения "История Просто
Писателя" (The Simple Speller's Tale) ( Conservative, апрель 1915 г.): "Yet why on us your angry
hand or wrath use? / We do but ape Professor B. M.!"
Это юмористическое стихотворение повествует о том, как автор, ищущий способ
избежать критики за неграмотность, проходит мимо сумасшедшего дома и слышит голос
человека "утратившего разум от учебы":
"Aha!" quoth he, "the men that made our tongue
Were arrant rogues, and I shall have them hung.
For long-esrablish'd customs what we care?
Come, let us tear down etymology.
Let spelling fly, and naught but sound remain;
The world is mad, and I alone am sane!"
В "Мании Простого Написания" ( United Co-operative, декабрь 1918) Лавкрафт читает целую
лекцию по истории упрощенной орфографии, от елизаветинских времен до 19 столетия.
Любопытно, что исторический экскурс заканчивается 1805 г., таким образом, обходя
вниманием энергичные кампании за "реформу правописания", предпринимаемые в его
собственные дни; к ним относились новый алфавит, предложенный Бернардом Шоу, и
упрощенная орфография Роберта Бриджеса.
Степень, до которой Лавкрафт был предан литературным стандартам XVIII века, нигде
так не очевидна, как в статье "Факты в пользу классицизма" ( United Co-operative, июнь 1919
г.), в которой он призывает к ответу проф. Филипа Б. Мак-Дональда - председателя отдела
приватной критики и, как выяснилось, профессора технического английского (что бы это
ни значило) Университета Колорадо - за умаление значимости классической литературы
для выработки хорошего стиля и слога. Пускай Лавкрафт и заявляет, что "не намерен
учинять большую битву старинных и современных книг, подобную той, что происходила в
библиотеке Сент-Джеймса и была правдиво записана деканом Свифтом...", именно такую
битву книг он и устраивает: "...Я настаиваю на непоколебимом верховенстве классической
литературы по сравнению с поверхностными произведениями этого беспокойного и
вырождающегося века". И словно этого недостаточно, продолжает:
Литературный гений Греции и Рима, развившийся при особо благоприятных
обстоятельствах, честно говоря, вправе увенчать собой искусство и науку творчества.
Неспешный и мудрый античный автор достиг того образца простоты, умеренности и
изящества вкуса, который все последующие столетия бессильны оказались превзойти и
даже с ним сравниться.
Это высказывание весьма примечательно. Многие из читавших шедевры латинской и
древнегреческой литературы находят их столь безупречными, что подобная реакция не
экстраординарна; честно говоря, в самом буквальном смысле утверждение Лавкрафта, в
принципе, верно. Однако заявление, что классики "венчают собой искусство", намекает,
что последующим авторам не остается ничего иного, как им подражать. И далее Лавкрафт
действительно пишет, что "наибольшей утонченностью отличались те периоды
современности, когда наиболее преданно следовали образцам античности". При этом
Лавкрафт игнорирует тот факт, что даже в XVIII века наиболее жизнеспособную
литературу породили переделки классических образцов на современный лад. Блеск
"Лондону" Джонсона или "Дунсиаде" Поупа придает не тупое следование римской сатире,
но ее применение для живописания современных проблем. Откровенно говоря, и Лавкрафт
в собственных стихах пытался проделать нечто подобное - к примеру, использовал
образцы XVIII века, чтобы писать о 1-й Мировой войне, - но, как мы увидим позже, его
труды оказались не слишком-то удачными.
Однако Лавкрафт справедливо отвергает утверждение Мак-Дональда, что "классический
стиль слишком ограничен и лишен человечности"; и добавляет, довольно язвительно: "Что
до ограниченности, то злонамеренный комментатор легко мог бы использовать
собственный бедный и неровный стиль проф. Мак-Дональда, как иллюстрацию
противоречия между поучениями и практикой". И вновь стоит подчеркнуть, что Лавкрафт
давал подобный отпор Мак-Дональду, поскольку чувствовал, что предложение отказаться
от классической литературы создаст плохой прецедент и погубит большую часть его
собственной работы по отучению мира самиздата от неряшливости, жаргонизмов и
разговорных оборотов: "Я стою за высочайший классический стандарт в любительской
журналистике и продолжу прилагать все усилия для его поддержания".
При подобных повадках неудивительно, что Лавкрафту на протяжении всей его карьеры
в самиздате приходилось отбиваться от тех, кто считал его критику чересчур суровой и
ошибочной. В статье "Критика любительских журналов", опубликованной Лавкрафтом в
собственном журнале The Conservative (июль 1918 г.), Филип Б. Мак-Дональд замечает, что
"важнее быть увлекательным, чем точным". В том же номере, в статье "Любительская
критика" Лавкрафт пытается дискредитировать эту позицию: "Мы можем извинить
скучного автора, так как его "беотийские" проступки проистекают от неискоренимой
посредственности таланта; но что извиняет небрежного