мозга костей, явно не разделяли подобных убеждений. Уинфилд Таунли Скотт сообщает,
что некий "друг семьи" называл Уинфилда "надутым англичашкой". Видимо, это была
Элла Суини, школьная учительница, познакомившая с Лавкрафтами еще в 1892 г., во
время их отдыха в Дадли. Похоже, даже посторонние люди находили английские
повадки Уинфилда несколько раздражающими.
Трогательно слышать, как Лавкрафт говорит о единственном своем подлинном
воспоминании об отце:
Я едва помню своего отца - безукоризненную фигуру в черном пиджаке &
жилете & серых брюках в полоску. У меня была детская привычка шлепаться к
нему на колени & восклицать "Папа, ты выглядишь совсем молодым!" Не знаю,
где я подцепил эту фразу; но я был тщеславен & неловок & склонен повторять
то, что явно угождало взрослым.
Эта литания по отцовской одежде - "его безупречно черные визитка и жилет,
аскотский галстук и серые брюки в полоску" - обнаруживается и в более раннем письме,
где Лавкрафт трогательно добавляет: "Я сам носил некоторые из его старых галстуков и
воротничков, оставшихся такими опрятными после его ранней болезни и смерти..."
Семейная фотография Лавкрафтов от 1892 г. показывает Уинфилда в этом наряде, тогда
как сам Лавкрафт, похоже, носит что-то из отцовских вещей на фотографии,
напечатанной на обложке сентябрьского выпуска UnitedAmateur за 1915 г.
Уинфилд Скотт Лавкрафт был погребен 21 июля 1898 г. на кладбище Суон-Пойнт
(Провиденс). Есть все основания полагать, что юный Говард присутствовал на
церемонии. Тот факт, что его похоронили на семейном участке Филлипсов (как пишет
Фейг), говорит о великодушии Уиппла Филлипса, а, возможно, и указывает на то, что
Уиппл оплатил медицинские расходы Уинфилда. Состояние Уинфилда на момент его
смерти оценивалось в $10 000, солидная сумма (собственное состояние Уиппла
оценивалось всего в $25 000); вряд ли она была бы столь велика, если бы из нее
оплачивали постоянное пребывание в больнице на протяжении более чем пяти лет.
Прямым следствием госпитализации Уинфилда Скотта Лавкрафта стало то, что 2,5-
летний Говард сильнее, чем когда-либо, попал под влияние своей матери, двух тетушек
(обе, до сих пор незамужние, по-прежнему проживали в доме 454 по Энджелл-стрит),
бабушки Роби - и особенно дедушки Уиппла. Естественно, влияние матери с самого
начала преобладало.
Со своей стороны Уиппл Ван Бюрен Филлипс оказался прекрасной заменой отцу,
которого Лавкрафт совсем не знал. Достаточно прочесть простые слова самого
Лавкрафта: в то время "мой любимый дедушка... стал центром всей моей вселенной".
Уиппл вылечил внука от страха темноты, подбив его в пятилетнем возрасте пройти
через анфиладу темных комнат в доме 454 на Энджелл-стрит; он показывал Лавкрафту
предметы искусства, привезенные из путешествий по Европе; он писал ему письма из
деловых поездок; и рассказывал мальчику страшные истории собственного сочинения.
Рядом с Уипплом, буквально занявшим место отца, Говард и его мать, похоже, вели
вполне нормальную жизнь. Финансовое положение Уиппла все еще оставалось крепким,
и раннее детство Лавкрафта было беззаботным, а, пожалуй, и довольно избалованным.
Одной из первых вещей, привлекших его внимание, стала округа. Лавкрафт
неоднократно подчеркивал почти деревенскую природу своей родины, которая в то
время располагалась на самой окраине плотно застроенной части города:
...Я был рожден в 1890 г. в маленьком городке & в той части этого городка,
что во времени моего детства лежала не более чем в четырех кварталах (С. &
В.) от воистину первозданной & незастроенной новоанглийской сельской
местности с [ее] всхолмленными лугами, каменными оградами, проселками,
ручьями, густыми лесами, таинственными лощинами, обрывистыми речными
берегами, возделанными полями, ветхими белыми фермами, амбарами &
коровниками, узловатыми садами на косогорах, одинокими великанами-вязами
& всеми подлинными приметами деревенской стороны, что не менялась с 17-го
& 18-го веков... Мой дом, пускай городской и на мощеной улице, имел обширный
участок и стоял вблизи поля с каменной оградой... где росли громадные вязы и
мой дед сажал кукурузу и картофель, и коровы паслись под присмотром
садовника.
Эти воспоминания должно относиться к возрасту трех-четырех лет; и действительно, в
позднем письме Лавкрафт пишет: "Когда мне было 3 года, я ощутил странную магию &
очарование (не свободные от смутного беспокойства & возможно, легкой примеси
страха) старинных домов на освященном веками холме Провиденса... с их веерными
окнами над дверными проемами, перилами лестничных пролетов & тротуарами,
мощенными кирпичом..."
Смесь чуда и ужаса, с которыми маленький Говард воспринимает Провиденс,
напоминает мне о письме 1920 г., в котором он пытается описать основы своего
характера:
...Мою натуру следует описать как тройственную: мои интересы включают
три параллельные и разобщенные группы - (а) Любовь к странному и
фантастичному. (б) Любовь к отвлеченной истине и научной логике. (в)
Любовь к древнему и неизменному. Всевозможные сочетания этих трех
струнок, видимо, в ответе за мои чудные вкусы и экстравагантность.
В высшей степени удачное описание; мы увидим, что все три черты проявятся в
первые восемь-девять лет его жизни. Однако акцент стоит сделать на идее "сочетаний" -
или, скорее, на то, как третья черта (которая, если верить воспоминаниям Лавкрафта,
развилась раньше всего) прямо и косвенно влияет на первую.
В частности, в удивительно раннем возрасте в его сознании возникла идея времени -
времени, как "некого сугубого личного врага", - которое он всегда стремился
уничтожить, обмануть или ниспровергнуть. По словам Лавкрафта впервые острое
осознание времени пришло к нему:
…когда я увидел газеты, несущие жирно выделенную строку ЧЕТВЕРГ, 1
ЯНВАРЯ, 1895. 1895!! Для меня цифра 1984 олицетворяла вечность - вечность
настоящего , отличного от таких вещей как 1066 или 1492 или 1642 или 1776 -
& идея лично пережить эту вечность поразила меня до мозга костей... Я
никогда не забуду чувство, что вызвала во мне идея движения сквозь время
(если вперед, почему бы и не назад?), которое подарила мне газетная дата '95.
В последующие годы Лавкрафт часто мечтал о возвращении в прошлое, и многие его
рассказы осуществляют это желание, забрасывая рассказчиков не только в
восемнадцатое столетие, но и в доисторический мир, на сотни миллионов лет назад.
"Темная, безоконная чердачная комната" в доме 454 по Энджелл-стрит стала
подлинными вратами к поразительно раннему интеллектуальному развитию, которое
охватывало не только антикварные древности, но и фантастику, беллетристику и науку.
Лавкрафт неоднократно повторял, что начал читать в четырехлетнем возрасте, и одной
и первых его книг, по-видимому, стали сказки братьев Гримм. Мы не знаем, каким
изданием "Сказок" он владел (вернее, его семья); несомненно, то была некая
сокращенная версия, подходящая для самых маленьких. Не знаем мы и того, что именно
Лавкрафт извлек из братьев Гримм; в одном письме он замечает, что волшебные сказки
"воистину были моим характерным рационом, & я по большей части жил в
средневековом мире фантазий".
На следующий год, в возрасте пяти лет Лавкрафт открыл для себя книгу, ставшую
основополагающей для его эстетического развития: " Тысяча и одну ночь". Сложный
вопрос, какое именно издание Лавкрафт читал. Экземпляр, найденный в его библиотеке,
- The Arabian Nights Entertainments под редакцией Эндрю Лэнга (Лондон: Longmans, Green,
1898), - был подарен ему матерью. Сейчас ясно, что Лавкрафт не мог читать это издание
- которое, по словам Лэнга, он перевел (и, скорее всего, подверг цензуре) с французского
варианта Галлана, - в пять лет. В то время существовало немало конкурирующих
изданий "Тысяча и одной ночи", и не последним из них, разумеется, был ключевой
перевод сэра Ричарда Бертона в 16 томах (1885-86 гг.). Его Лавкрафт, определенно, тоже
не читал, поскольку этот перевод без купюр обнаруживает, - как немногие переводы до
того, - насколько на деле непристойны "Арабские ночи". Мое предположение: Лавкрафт
читал перевод Эдварда Уильяма Лэйна, который часто перепечатывали в конце
девятнадцатого века.
Но это не суть важно; гораздо существенней воздействие этой книги на Лавкрафта:
...сколько же воображаемых арабов породили "Арабские ночи"! Уж мне ли не
знать, ведь с пяти лет я был одним из них! Тогда я еще не наткнулся на греко-
римские мифы, но нашел в "Арабских ночах" Лэнга врата к блистающим
видениям свободы и чудес. Тогда-то я и придумал себе имя Абдул Альхазред, и