централизованную власть, способную благожелательно, надежно и более-менее
незаметно направлять в делах эстетических и художественных". Вот как должен был
работать этот проект:
Компетентные участники должны взвалить на себя новое бремя помощи одновременно
авторам и издателям. Они должны пойти к неопытным авторам, чьи работы
небезнадежны, и к неопытным издателям, чьи газеты являют проблески стремления к
лучшему, предлагая им правку и цензуру, которая освободят публикации упомянутых
статей и изданий от всех грубых погрешностей стиля и техники.
Лавкрафт, разумеется, предвидя возражения "идеалистичных и ультра-сознательных
персон", которые могут возражать против "якобы олигархические стремлений" данного
плана, подчеркивает тот факт, что во все периоды расцвета - Афины при Перикле, Рим
при Августе, Англия XVIII века - литература возглавлялась "властными кружками
избранных". Очевидно, что спортивные газетенки, плохие стихи и бесполезная
официальная критика просто вывели Лавкрафта из терпения. Нет нужды говорить, что
этот проект принят не был.
Когда критика в адрес Лавкрафта исходила от людей вроде Дауделла, он легко мог ее
отразить; однако теперь она исходила от более авторитетных лиц. Лавкрафт, должно
быть, был захвачен врасплох, когда в октябре 1921 г. "Woodbee" напечатал резкую
критику Лео Фриттера, давнего члена ОАЛП, чью кандидатуру на пост президента сам
Лавкрафт поддержал в 1915 г. Фриттер, сославшись на "широкое недовольство"
редакторской политикой Лавкрафта в "United Amateur", обвиняет Лавкрафта в попытке
принудительно загнать членов Ассоциации в рамки, установленные им деспотично,
согласно собственным идеалам. Лавкрафт попробовал возразить, что он получал
"многочисленные и полные энтузиазма заверения противоположного характера", и еще
раз описал свой идеал ОАЛП:
Само существование и поддержку Союза оправдывает только его более высокий
эстетический и интеллектуальный склад; его цель - безусловное требование самого
лучшего, каковое требование, кстати говоря, не следует истолковывать, как
дискриминирующее даже самого неопытного новичка, буде он честно воодушевлен этой
целью. ...Мы должны честно рассмотреть истинную шкалу ценностей и принять эталон
подлинного мастерства и к нему стремиться. ("От редактора", "United Amateur", сентябрь
1921 г.)
Когда Лавкрафт заключает, что "Этот вопрос - из числа тех, которые следует
окончательно решать голосованием", он, как мы скоро убедимся, не совсем понимал, что
говорит.
Этот период, тем не менее, увидел Лавкрафта, который постепенно превращался из
полного анахорета в человека, пускай и не коммуникабельного, но способного занять
свое место в обществе родственных по духу людей. Эту трансформацию, когда то новая
череда друзей (как правило, из самиздата) приезжает его навестить, то он сам
отваживается на короткие вылазки, поистине приятно видеть.
Два дружеских визита, имевших место в 1917 г., поучительны свом контрастом. В
середине сентября 1917 г. У. Пол Кук, который совсем недавно познакомился с
Лавкрафтом, нанес ему визит в Провиденсе. Вот как занятно Кук рассказывает эту
историю:
В первый раз, когда я увидел Говарда, мы чуть было не разминулись... Я направлялся из
Нью-Йорка в Бостон и нарочно сделал остановку в Провиденсе, чтобы повидаться с
Лавкрафтом. Я ехал на поезде, так что смог заранее дать знать о времени своего
прибытия с разбросом всего в несколько минут. Прибыв на Энджелл-стрит по адресу,
который позднее стал самым известным адресом в Любительской журналистике, я был
встречен на пороге матерью и теткой Говарда. Говард всю ночь занимался и писал,
только что пошел в постель и его ни в коем случае нельзя беспокоить. Если я пойду в
гостиницу "Корона", зарегистрируюсь, сниму номер и подожду, то они позвонят, когда - и
если - Говард проснется. Это был один из тех моментов в моей жизни, когда я благодарил
богов за то, что они дали мне чувство юмора, пусть и извращенного. Важно, чтобы я был в
Бостоне к вечеру, что давало мне около трех часов на Провиденс, но был поезд, отходящий
через полтора часа, на который я мог успеть, если бы поспешил. Я словно въяве увидел, как
слоняюсь по Провиденсу, ожидая, пока Его Величество не изволит меня принять! Позднее
мы с миссис Кларк не раз смеялись, вспоминая этот случай. Я уже был на полпути к
тротуару, и дверь за мной почти закрылась, как вдруг возник Говард в шлафроке и
тапочках. Разве это не У. Пол Кук и разве они не понимают, что он должен был увидеть
меня сразу по прибытии? И меня почти силой протащили мимо стражей врат в кабинет
Говарда.
Рассказ Кука о трех часах, проведенных вместе с Лавкрафтом (вполне естественно, что
они преимущественно обсуждали любительскую журналистику), примечателен только
одной деталью, на которой я остановлюсь ниже. Теперь давайте послушаем рассказ
Лавкрафта об этой встрече, изложенный в письме к Рейнхарту Кляйнеру:
Всего неделю назад я имел честь лично встретиться с мистером У. Полом Куком... Я был
несколько удивлен его внешним видом, ибо он оказался более провинциальным & небрежно
одетым, чем я ожидал от столь знаменитого человека. По сути, его старомодный
котелок, неглаженный наряд, потрепанный галстук, желтоватый воротничок, нечесаные
волосы & не то, чтобы чистые руки напомнили мне о моем старом приятеле Сэме
Джонсоне... Но беседа с Кука искупает все внешние недостатки, которыми он может
обладать.
Прежде чем проанализировать эти рассказы, давайте обратимся к встрече с Лавкрафтом
Рейнхарта Кляйнера, которая также произошла в 1917 г. - вероятно, позднее визита Кука,
так как в вышеприведенном письме Лавкрафт пишет, что до того встречался только с
Уильямом Б. Стоддартом и Эдвардом Х. Коулом (в 1914 г.), но не упоминает встречи с
самим Кляйнером. Вот что рассказывает Кляйнер: "У двери дома 598 по Энджелл-стрит
меня приветливо встретила его мать - женщина чуть ниже среднего роста, с седеющими
волосами и глазами, которые казались главной чертой ее сходства с сыном. Она была
очень радушна и даже оживлена и мигом проводила меня в комнату Лавкрафта".
Откуда такая разница реакции его матери на Кука и Кляйнера? Полагаю, основная
причина - социальный снобизм. Неряшливый внешний вид Кука не мог угодить ни Сюзи,
ни Лиллиан, и они явно не желали пускать Куку за порог своего дома. В порыве
искренности Лавкрафт признается, что "О самиздате в целом у нее [Сюзи] было
невысокое мнение, ибо она обладала особой эстетической сверхчуткостью, из-за чего его
примитивность выглядела слишком очевидной и очень ее раздражала". Он признается,
что Лиллиан тоже не нравился самиздат - "учреждение, чья крайняя демократичность и
редкая разнородность подчас вынуждали меня за него извиняться". Если Лилиан по этим
причинам не любила самиздат, тогда совершенно ясно, что для нее много значили
социальные соображения: "демократичность и редкая разнородность" могут означать
только то, что в движении "любителей" участвовали люди всех слоев общества, с разным
образованием.
Кляйнера, лощеного и обходительного бруклинца, радушный прием ждал потому, что в
глазах Сюзи по социальному положению он, по крайней мере, был ровней Лавкрафту.
Далее Кляйнер продолжает:
Прямо перед тем, как предложить немного прогуляться, я по рассеянности вытащил из
кармана свою трубку. Не знаю, почему, но внезапно мне почудилось, что курение в этом
доме было бы не совсем уместно, и я сунул ее обратно в карман. Именно в тот момент его
мать снова показалась в дверях и приметила трубку, засунутую в мой карман. К моему
удивлению она издала радостное восклицание и попросила, чтобы я уговорил Говарда
начать курить трубку, поскольку это будет для него "так успокоительно". Возможно, это
была новоанглийская учтивость, чтобы замаскировать неловкость гостя, но я-то знал,
что никогда не сделаю ни малейшей попытки склонить Лавкрафта к табакокурению!
Враждебность Лавкрафта к курению почти равнялась его активной неприязни к
пьянству. Кляйнер не совсем точен, когда говорит, что никогда не пытался склонить
Лавкрафта к табакокурению - вопрос о курении несколько раз всплывает в их переписке.
Лавкрафт признается Кляйнеру, что "хотя я курил, когда мне было лет двенадцать -
просто чтобы казаться взрослым, - я бросил, стоило мне получить длинные штаны"; и
далее - "Я до сих пор не понимаю, что привлекательного в привычке превращать себя в
дымоход!" Но самый интересный момент в приведенном рассказе снова социальный: