имена. Тихе означает "удача" (или "судьба"), и ее культы были учреждены в Греции после
371 г. до н.э. Это помогает довольно точно датировать рассказ: тираны Сиракуз (на
Сицилии) правили с 485 по 467 г., затем - с 406 по 344 г.; но упоминание культа Тихе явно
указывает на последний период, как на время действия рассказа. Еще одна деталь
позволяет дополнительно уточнить дату: упоминание могилы Калоса, "более прекрасной,
чем гробница Мавсола", отсылает нас к гробнице, построенной Мавсолом, царем Карии, в
353 г., - то есть, действие рассказа должно происходить в период 353-344 гг., когда
тираном Сиракуз был Дионисий II.
"Дерево" впервые было опубликовано - с прискорбными опечатками - в "Tryout" за
октябрь 1921 г. Позднее Лавкрафт невзлюбил этот рассказ, утверждая, что он вместе с
некоторыми другими рассказами "может - если напечатать в хорошей обложке -
превосходно смотреться на полке, и ничего более". Рассказ, возможно, немного банален,
но зато доказывает способность Лавкрафта справляться с историческим антуражем.
В противоположность ему "Кошек Ультара" [The Cats of Ulthar] (15 июня 1920 г.) всегда
вспоминают как одну из любимых вещей Лавкрафта - вероятно, из-за кошек, которым
посвящено повествование. Этот рассказ большим обязан Дансени, чем многие другие
"дансенианские" фантазии Лавкрафта. Его цель - объяснить, почему городок Ультар
принял "памятный указ" о запрете убивать кошек. Некогда здесь жила злобная семейная
чета, которая ненавидела котов и жестоко убивала их, если они забредали на ее участок.
Однажды в Ультар пришел караван "темнокожих странников", среди которых был
мальчик по имени Менес, хозяин крохотного черного котенка. Когда котенок исчез,
опечаленный мальчик, узнав о привычках четы кошконенавистников, стал "молиться на
непонятном селянам языке". Ночью все городские кошки исчезли, а когда вернулись
поутру, то целых два дня отказывались притрагиваться к еде и питью. Позже заметили,
что семейную пару не видели уже несколько дней; когда горожане наконец вошли в их
дом, они нашли два начисто обглоданных скелета.
И здесь некоторые заимствования из Дансени могут быть чисто внешними: имя
мальчика (Менес) может происходить от имени короля Аргименеса из пьесы "Король
Аргименес и Неведомый Воин" (из "Пяти пьес"); "темнокожие странники" выглядят эхом
"Странников... таинственного, темнокожего племени", упоминаемых ближе к концу
"Ленивых дней на Янне". Но сам сюжет - и снова умышленно простенький рассказ о мести
- скорее всего, навеян аналогичными рассказами из "Книги Чудес".
Можно задаться вопросом, а не думал ли Лавкрафт о себе самом, когда с неожиданной
горечью писал о сироте Менесе: "когда ты так юн, такая большая утеха - взирать на
резвые шалости черного котенка". Не воспоминание ли это о Ниггере и о том, что этот
зверек значил для юного Лавкрафта? Замысел рассказа он изложил Кляйнеру еще в 21
мая, но действительно записал его только три недели спустя. Впервые рассказ выйдет в
"Tryout" за ноябрь 1920 г.
Пройдет несколько месяцев, прежде чем Лавкрафт сочинит очередной дансенианский
рассказ - тот, что станет один из его лучших рассказов и одновременно знаковым для его
последующего творчества. "Целефаис" [Celefaїs] (диерезисом над i часто пренебрегают)
был написан в начале ноября 1920 г., хотя в печати он выйдет, только когда Соня Грин
опубликует его в своей "Радуге" [Rainbow] за май 1922 г. Куранес (в мире яви носящий
другое имя) бежит из прозаичного мира Лондона при помощи грез и наркотиков. Во сне
он обнаруживает город Целефаис в долине Уут-Наргай. Об этом городе он мечтал
ребенком, и здесь "его дух провел целую вечность за тот час давнего летнего полдня,
когда он ускользнул от своей няньки и, следя за облаками с вершины холма близь
деревни, позволил теплому ветерку с моря убаюкать себя". То царство чистой красоты:
Когда он вошел в город через бронзовые ворота и пошел по ониксовым мостовым, купцы и
погонщики верблюдов приветствовали его так, словно он никогда не покидал города; и то
же самое повторилось в бирюзовом храме Нат-Гортат, где жрецы в венках из орхидей
поведали ему, что в Уут-Наргай нет времени, но есть лишь вечная юность. Следом Куранес
поднялся по Улице Столпов к приморскому валу, где собирались купцы и матросы, и
чужестранцы из тех краев, где море смыкается с небом.
Но, проснувшись в своей лондонской мансарде, Куранес обнаруживает, что больше не
может вернуться в Целефаис. Ему снятся иные дивные края, но вожделенный город
словно ускользает от него. Он увеличивает дозу наркотиков, затем у него заканчиваются
деньги и его выселяют из квартиры. Но, бесцельно бродя по улицам, он вдруг встречает
кортеж рыцарей, которые словно в былые времена "величественно скакали по холмам
Суррея". Они прыгают с обрыва и легко плывут по воздуху в Целефаис, где, как знает
Куранес, он навеки станет королем. Тем временем, в мире яви прилив выносит на берег
Иннсмута труп бродяги, пока "исключительно жирный и наглый пивной король"
покупает родовое поместье Куранеса и "наслаждается купленной атмосферой навеки
ушедшего благородства".
Лавкрафт указывает, что история, в общем-то, основана на записи в тетради для
заметок (о которой ниже), гласящей просто: "Приснился полет над городом". Обратите
внимание, что это чистый образ, и в нем вообще нет ни одного намека ни на одну из
философских или эстетических идей, реально воплощенных в рассказе. Мы неоднократно
столкнемся с этим феноменом: спусковым крючком для рассказа служит некий
безобидный, отрывочный образ, который в итоге занимает очень малое место - или
вообще никакого места - в законченном рассказе. Другая запись в записной книжке,
возможно, также послужила толчком для вдохновения: "Человек путешествует в прошлое
- или воображаемое царство - покидая телесную оболочку".
Но если нам необходимо найти источник вдохновения для "Целефаиса", не надо далеко
ходить - ибо рассказ замыслом до ужаса похож на "Коронацию мистера Томаса Шапа" (из
"Книги Чудес") Дансени. В нем мелкий предприниматель воображает себя Королем
Ларкара, и, погружаясь в это воображаемое царство, забрасывает свою работу в реальном
мире, в итоге попадая в сумасшедший дом Ханвелла. Другие, более мелкие детали также
напоминают о Дансени. Тем не менее, "Целефаис" воплощает темы, имевшие громадное
значение для Лавкрафта. Трудно устоять перед автобиографической интерпретацией
образа Куранеса, когда он задается в начале рассказа:
...он был последним в своем роду и одиночкой среди равнодушных миллионов обитателей
Лондона... Его деньги и земли - все ушло в прошлое, и его не волновало, чем заняты люди
вокруг него, ибо он предпочитал грезить и писать о своих грезах. То, что он писал, было
высмеяно людьми, которым он показал записи, так что со временем он стал писать для
себя... Куранес был человеком несовременным и мыслил иначе, чем прочие писатели. Те
тщились сорвать с жизни узорчатый покров из мифов и показать все неприкрытое
безобразие отвратительной реальности - Куранес же искал лишь красоту.
Это весьма сентиментально и проникнуто жалостью к себе, но в нас явно пытаются
вызвать чувство сопереживания психологической обособленности Куранеса от его
окружения. Последнее предложение, идеально формулирующее эстетику Лавкрафта на
данном этапе его творческой карьеры, стоит в деталях рассмотреть позже. Но "Целефаис"
призван не просто создавать красоту; главная тема рассказа - ничто иное как бегство от
"стонов и скрежетов / гнусного мира" (как Лавкрафт выражается в "Отчаянии") в царство
воображения, которое, тем не менее, происходит из "туманных образов детских сказок и
снов". Человек, который в январе 1920 г. напишет "Взрослый возраст есть ад", нашел в
лорде Дансени образец блестящего воскрешения воспоминаний детства, по которым он
сам будет томиться всю свою жизнь.
"Странствия Иранона" [The Quest of Iranon] (28 февраля 1921 г.), возможно, самая
прекрасная из всех дансенианских фантазий Лавкрафта, хотя годы спустя он сурово
порицал ее как приторно слащавую. Возможно, более вменяем комментарий, сделанный
вскоре после написания рассказа:
Недавно я подхватил новый стиль - тяготеющий к пафосу не меньше, чем к ужасу.
Лучшее, что я до сих пор сотворил, - это "Странствия Иранона", чей английский [язык]
Лавмен считает самым мелодичным и гладким из того, что я до сих пор написал, и чей
печальный сюжет действительно заставил одного видного поэта заплакать - не над
жестокостью рассказа, но из печали.
Замечание о "новом стиле", предположительно, относится к "Целефаису" -
единственному другому рассказу того периода, который можно назвать смесью ужаса и