последующие годы Лавкрафт станет выражать свою философию все более сложными
способами, по мере того как само его творчество будет приобретает все большую глубину,
размах и яркость.
Изначально одна особенная ступень философии Дансени - космизм - больше всего
привлекала Лавкрафта. В "Сверхъестественном ужасе в литературе" он будет
категорически настаивать, что "точка зрения [Дансени] - воистину самая космическая
среди всех, известных литературе любого периода", пускай позднее он значительно
изменит свое мнение. Потому несколько странно, что подражания самого Лавкрафта - за
единичным исключением "Других Богов" - вовсе не не космичны по масштабу и редко
показывают ту взаимную игру "богов и людей", которая столь ярко характеризует ранние
работы Дансени. Возможно, Лавкрафт чувствовал, что стиль "Богов Пеганы" попросту
невоспроизводим (в чем он, скорее всего, был прав); однако, как мы обнаружим,
вселенский масштаб появится в реалистичных рассказах Лавкрафта, где метафизические
и эстетические принципы будут совсем иными.
Тогда-то и станет очевидно, что влияние Дансени простирается намного дальше
"дансенианских" фантазий. В поздних рассказах Лавкрафта мы обнаружим немало явных
и скрытых доказательств этого влияния; и примечательному заявлению Лавкрафта, что
именно вымышленный пантеон из "Богов Пеганы" Дансени заставил его создать
собственную псевдомифологию, в свое время будет уделено должное внимание. В
следующей главе я также хочу рассмотреть роль Дансени в значительном изменении
эстетических установок Лавкрафта, занявшем следующие несколько лет.
Вопреки категорическим утверждениям самого Лавкрафта, его "дансенианские"
фантазии - нечто большее, чем механическое копирование работ признанного мастера:
внешне напоминая Дансени, они на самом деле обнаруживают большую оригинальность
замыслов. Это правда, что Лавкрафт мог бы никогда не написать этих рассказов, не будь
перед ним примера Дансени; но даже на этом раннем этапе он уже был автором,
желающим говорить о том, что важно для него, - и стиль и язык Дансени всего лишь дали
ему подходящий способ самовыражения. Интересно, что это признавал и сам Дансени:
когда после смерти Лавкрафта его работы были изданы в виде книги, Дансени, случайно
прочтя ее, признался, что был "необычно заинтересован работами Лавкрафта, поскольку
по тем немногим рассказам, что я прочел, обнаружилось, что он писал в моем стиле, -
совершенно оригинально & без заимствований у меня, & все же в моем стиле & во многом
в моем репертуаре". Лавкрафт был бы благодарен ему за это признание.
Итак, на данный момент Дансени был "Богом Творчества" для Лавкрафта более, чем По.
В конце 1922 г. Лавкрафт напишет любопытную, но не слишком глубокую, лекцию "Лорд
Дансени и его творчество"; еще в мае 1920 г. в "Литературной композиции",
напечатанной в "United Amateur", называет Дансени и Бирса образцами техники
короткого рассказа; а в 1921 г. посетует, что "Дансени встречал лишь холодность да
вялую похвалу" ("Защита Возобновлена!"). По сути Лавкрафт косвенно повинен в
возрождение интереса к работам Дансени в 1970-х гг.: его хвалебный гимн Дансени в
"Сверхъестественном ужасе в литературе" заставил Огюста Дерлета обратить внимание
на работы Дансени и включить ирландского писателя в число первых изданий Arkham
House ("Четвертая книга Йоркенов", 1948 г.), что в свою очередь привлекло к его ранним
работам внимание Артура Кларка, Урсулы Ле Гуин и Лина Картера. Дансени по-прежнему
сильно недооценивают и, похоже, не уделяют ему должного внимания, хотя яркость и
значимость его творчества, раннего и позднего, заслуживают изучения и справедливой
оценки. Ренессанс наследия Дансени, видимо, еще впереди, и остается лишь надеяться,
что однажды его час придет, - даже если как одного из авторов, связанных с именем
Лавкрафта.
Г.Ф. Лавкрафт. История жизни
С.Т. Джоши
по изданию Necronomicon Press, 1996
ГЛАВА XII
Чужак в этом столетии
(1919-1921 [III])
Разумеется, все это время Лавкрафт не прекращал писать об ужасном и
сверхъестественном, и в ряде произведений заметно все улучшающееся владение
техникой короткого рассказа; некоторые из них хороши и сами по себе. Один из самых
интересных (как минимум, в том, что касается его предыстории) - это "Показания
Рэндольфа Картера" [The Statement of Randolph Carter]. Широко известно, что эта история
есть - хотя бы по словам самого Лавкрафта - почти буквальная запись сна, приснившегося
ему, видимо, в первых числах декабря 1919 г.; в этом сне они с Сэмюелем Лавменом
предпринимают роковой поход на старое кладбище, и с Лавменом происходит нечто
ужасное, но загадочное, после того, как он в одиночку спускается в склеп. Рассказ якобы
является показаниями, данными полиции Рэндольфом Картером (Лавкрафтом) по делу об
исчезновении Харли Уоррена (Лавмена).
Нам придется рассмотреть три отдельных явления: 1) само сновидение; 2) письмо в
Галломо (корреспондентского круга, аналогичного Кляйкомоло, включавшего Альфреда
Гальпина, Лавкрафта и Мориса У. Мо) от 11 декабря 1919 г., в котором Лавкрафт
пересказывает свой сон; и 3) итоговый рассказ, написанный позднее в декабре.
Восстановимы, конечно, только два последних. Этот момент важен, поскольку уже из
письма очевидно, что Лавкрафт начал творчески переосмыслять сон, превращая его в
яркое и драматичное повествование, заканчивающееся мощным финальным аккордом
("ГЛУПЕЦ, ЛАВМЕН МЕРТВ!" в письме; "ГЛУПЕЦ, УОРРЕН МЕРТВ!" в рассказе). В какой
степени письмо расходится со сном, теперь сказать уже невозможно; все, что мы можем, -
это рассмотреть любопытные моменты сходства и различия между письмом и рассказом.
Одна из самых очевидных перемен - замена имен действующих лиц: Г.Ф. Лавкрафт и
Сэмюэль Лавмен стали Рэндольфом Картером и Харли Уорреном. Однако эту замену
следует рассматривать в связи с другой вероятной, хотя и не явной, переменой -
изменением места действия. Примечательно, что и письмо, и рассказ никак не уточняют
истинное место действия событий в повествовании. В письме Лавкрафт намекает, но ясно
не проговаривает, что дело происходит на неком старом новоанглийском кладбище: имея
адресатами двух обитателей Среднего Запада, Лавкрафт пишет: "Полагаю, ни один
уроженец Висконсина не может вообразить себе подобного - но они есть у нас, в Новой
Англии: жутковатые старинные погосты, где надгробные камни покрывают странные
письмена и гротескные узоры, вроде черепа и скрещенных костей".
В "Показаниях Рэндольфа Картера" упоминается "шоссе Гейнзвиль [!]" [Gainsville] и
"Большое Кипарисовое болото"; это единственные топографические приметы,
упоминаемые в рассказе. Именно в этой связи имена персонажей обретают определенную
значимость, поскольку аргументы Джеймса Тернера убедили меня, что дело происходит во
Флориде: Лавкрафт, похоже, неправильно написал название известного города Гейнсвиля
[Gainesville], а кипарисовые болота, несомненно, обычнее для Юге, чем для Новой Англии.
Если обратиться к свидетельствам из других рассказов, можно заметить, что в
"Серебряном Ключе" (1926) Харли Уоррен упоминается, как "человек с Юга", тогда как в
рассказе "Через Врата Серебряного Ключа" (1932-33) он назван "мистиком из Южной
Каролины". Вспомним, что часть войны Лавмен провел в Кемп-Гордоне (Джорджия) и,
возможно, описывал характерные черты здешнего пейзажа в письмах к Лавкрафту.
Само имя "Рэндольф Картер" - довольно неоднозначно в качестве доказательства.
Несомненно, в Новой Англии жили Картеры, и Лавкрафту с детства было известно о Джоне
Картере, основателе первой газеты Провиденса (1762 г.) В это время Лавкрафт, вероятно,
уже знал (как он заявляет в письме 1929 г.), что сам Джон Картер происходил от
знаменитых виргинских Картеров; далее он добавляет, что "этот переезд виргинского рода
в Новую Англию всегда сильно поражал мое воображение - отсюда мой часто
возвращающийся вымышленный персонаж `Рэндольф Картер'". Это может навести на
мысль, что "Показания Рэндольфа Картера" разворачиваются в Новой Англии - бесспорно,
что действие всех остальных историй о Рэндольфе Картере ("Неименуемое" [1923],
"Серебряный Ключ" [1926], "Сон о поисках Неведомого Кадата" [1926-27], "Через Врата
Серебряного Ключа") полностью или частично происходит в Новой Англии. Разумеется, в
этих рассказах Картер уже становится уроженцем Бостона. Но Лавкрафт обычно вполне
ясно дает понять, что местом действия произведения является Новая Англия, и отсутствие
любых подобных упоминаний в "Показаниях Рэндольфа Картера" выглядит красноречиво.
Конечно, Лавкрафт явно желал сохранить атмосферу сновидения - показания Картера
полны провалов и огрехов памяти (так словно он сам был как во сне), - так что ясные
топографические детали могли показаться нежелательными.