университета Брауна в Провиденсе. По сути, вполне может статься, что это крайне смутная
шутка для посвященных - ведь в конце XVIII века собственность на Беневолент-стрит
принадлежала: с одной стороны улицы - Джозефу Кроуфорду, а с другой - Дж. Тиллингасту.
Другое любопытное дополнение - объяснение рассказчика, почему при нем был револьвер
- что-то, что "я всегда ношу с собой после наступления темноты с того самого вечера, когда
меня ограбили в Восточном Провиденсе". Насколько мне известного, сам Лавкрафт
никогда не подвергался уличному грабежу ни в Восточном Провиденсе, ни где-либо еще;
но, возможно, фраза была добавлена после его частных визитов к писателю С.М. Эдди и его
жене в Восточный Провиденс, уже тогда пользовавшийся весьма дурной репутацией.
Однако истинная ценность этой истории - в захватывающей идее расширения
восприятия, когда видимым делается то, что мы обычно считаем пустым пространством.
Стоит изучить ее сюжет, как становится ясно, что это нечто большее, чем своеобразная
экстраполяция некоторых концепций из "Современной науки и материализма" Хью
Эллиота. Книга Эллиота не просто помогла Лавкрафту сформировать собственную
метафизику, но и дала толчок его воображению. Каждая из следующих трех записей в его
тетради имеет довольно точные аналоги в книге Эллиота:
34. Двигаясь от Земли быстрее света - прошлое постепенно раскрывается - ужасное
откровение.
35. Необычные существа с необычными чувствами из отдаленных вселенных.
Выставление запредельной вселенной на обозрение.
36. Распад всей материи на электроны и в итоге гарантированно пустой космос,
известны, как и переход энергии в тепловое излучение. Обстоятельство ускорения - человек
выходит в космос.
Первая запись касается старой концепции (ныне опровергнутой теорией
относительности), что при путешествии быстрее скорости света можно вернуться обратно
в прошлое. Третья запись - просто отражение идеи энтропии. Для нашего нынешнего дела
наиболее важна именно вторая запись, а она повторяет уже цитировавшийся пассаж из
Эллиота, в котором он выражает смелую догадку о том, как для нас могла бы выглядеть
вселенная, обладай мы тысячами органов чувств. Сравните это с высказыванием
Тиллингаста в начале рассказа:
- Что нам известно, - говаривал он, - о мире и о вселенной вокруг нас? Наши способы
восприятия до абсурдного малочисленны, а наши представления об окружающих предметах
бесконечно скудны. Мы видим вещи лишь так, как мы приспособлены их видеть, и не в
состоянии постичь их абсолютную сущность. При своих пяти ничтожных чувствах мы
лишь обманываем себя, воображая, что способны воспринять весь безгранично сложный
космос. Однако другие существа, с более широким, мощным или совсем иным набором
чувств, могут не только по-иному воспринимать то, что мы видим, но и наблюдать и
изучать целые миры материи, энергии и жизни, что лежат совсем рядом, но остаются
недоступны для наших органов чувств.
Когда Тиллингаст показывает рассказчику необычный цвет и спрашивает: "Знаешь, что
это такое?... Этоультрафиолет", - это прямое эхо отрывка из Эллиота, в котором он
говорит: "Наши чувства не только немногочисленны, но и крайне ограничены", и далее
специально приводит пример ультрафиолетовых лучей, как одного из многих феноменов,
невоспринимаемых нами.
Но самое явное заимствование из Эллиота заключено в основном сверхъестественном
моменте рассказа - том факте, что каждая частица пространства населена массой
отталкивающих тварей, которые могут проходить сквозь наши тела. Это на самом деле
ничто иное, как жутковатое отражение известного факта, что большинство материальных
тел по большей части состоит из пустоты. Эллиот весьма подробен:
Теперь позволим себе... взглянуть, как выглядела бы материя, если ее увеличить, скажем, в
тысячу миллионов раз, - так, чтобы содержимое крохотного наперстка стало бы размером
с Землю. Даже при этом громадном увеличении отдельные электроны по-прежнему будут
слишком малы, чтобы различить их невооруженным глазом. ...Первое обстоятельство,
которое поразит нас, - что почти вся материя состоит из промежутков между
электронами. ...Таким образом, ничего удивительного, что рентгеновские лучи способны
пронизывать материю, выходя с противоположной стороны.
Однако "Извне" - крайне скверно написанный и непродуманный рассказ. Использование
уже заезженного образа безумного ученого (попавшего в фантастику еще при
"Франкенштейне") в нем грубо до карикатурного: "Согласитесь, что не так уж приятно
видеть некогда дородного человека неожиданно исхудавшим, а еще неприятнее замечать,
что его обвисшая кожа пожелтела и посерела, под запавшими и жутковато
поблескивающими глазами появились темные круги, лоб с проступившими венами
покрылся сетью морщин, а руки дрожат и подергиваются". Речь Тиллингаста комично
гротескна в своей самодовольной напыщенности; в финале он делает непонятное
признание: "Я обуздал тени, которые странствуют из мира в мир, сея смерть и безумие..
Космос принадлежит мне, слышишь?" Некоторые моменты сюжета также остаются
неясными. Слуги Тиллингаста внезапно умерли - убили ли их чудовища, вызванные
машиной, или с ними расправился сам Тиллингаст? Рассказ дает противоречивые указания
на этот счет.
Однако "Извне" важен как первый набросок таких тем, как расширение спектра чувств
(мы увидим, что большая часть внеземлян Лавкрафта обладает большей широтой
восприятия, чем люди), странный "цвет или палитра цветов" (возможно, прообраз "Сияния
извне") и попытки наглядно представить, на что может быть похож сверхчувственный
мир. По этой причине "Извне" стоит расценивать как важную веху в творчестве Лавкрафта
- произведение, в котором, как и в "Полярисе", он ставит чистые философские концепции
на службу литературе ужасов.
Рассказы "Ньярлатхотеп" (стихотворение в прозе) и "Хаос Наступающий" (написан в
соавторстве с Уинифред Вирджинией Джексон) следует рассматривать вместе по причине,
которую я сейчас объясню. "Ньярлатхотеп" [Nyarlathotep] был опубликован в номере
"United Amateur", датированном ноябрем 1920 г.; но так как в то время журнал
традиционно запаздывал, иногда на два-три месяца, сложно точно сказать, когда был
написан этот рассказ. Лавкрафт впервые упоминает его в письме к Рейнхарту Кляйнеру от
14 декабря 1920 г., но непонятно, послал ли Лавкрафт Кляйнеру его рукопись или Кляйнер
прочел этот рассказ в наконец вышедшем номере "United Amateur". Первое кажется более
вероятным, поскольку письмо сопровождало несколько последних рассказов Лавкрафта,
посланных Кляйнеру.
"Ньярлатхотеп" интересен как по сути, так и по своему происхождению. Подобно
"Показаниям Рэндольфа Картера", он - порождение сна; и, как напишет Лавкрафт
Кляйнеру, его первый абзац был записан " прежде чем я полностью проснулся". "Первым
абзацем" Лавкрафт вряд ли может называть краткое, отрывочное вступление
("Ньярлатхотеп... крадущийся хаос... я последний... я поведаю звучной пустоте..."), - скорее,
длинный абзац, следующий за ним; в противном случае, его замечание, что он позднее
изменил в нем всего три слова, звучит не так впечатляюще. В любом случае во сне опять
был Сэмюель Лавмен, который написал Лавкрафту такую записку: "Непременно
посмотрите на Ньярлатхотепа, если он явится в Провиденс. Он ужасен - ужаснее всего, что
вы можете вообразить - но чудесен. Он потом часами не идет из памяти. Я до сих пор
вздрагиваю, вспоминая о том, что он показывал". Лавкрафт объясняет, что само имя
Ньярлатхотеп пришло к нему в этом сне, хотя в нем можно заподозрить, хотя бы отчасти,
отзвуки имени малого божка Минартхитепа (вскользь упомянутого в "Скорби поисков" и
во "Времени и богах" Дансени) или пророка Алхирет-Хотепа (из "Богов Пеганы"). Корень -
Хотеп, разумеется, египетский, и Ньярлатхотеп, как сказано в рассказе, действительно
пришел "из Египта... он был древних туземных кровей и походил на фараона". Во сне
Ньярлатхотеп, похоже, был чем-то вроде "странствующего шоумена или лектора, чьи
публичные выступления вызывали общий страх и споры"; эти выступления включали
"жуткие - вероятно, провидческие - киноленты" и, позднее, "некие экстраординарные
опыты с научным и электрическим оборудованием". Лавкрафт решает пойти послушать
Ньярлатхотепа, и рассказ совпадает со сном вплоть до развязки: лекция Ньярлатхотепа
вызывает нечто вроде коллективного помешательства, и люди механически маршируют
неведомо куда, что навеки исчезнуть.
"Ньярлатхотеп" является вполне очевидной аллегорией краха цивилизации - первым из
длинной череды подобных рассуждений на всем протяжении творчества Лавкрафта.