Такого рода взаимосвязь, возможно, тоже заимствована у Дансени, хотя в ранних историях Лавкрафт использует даже больше отсылок к другим своим произведениям, чем его ирландский кумир. В сборниках «Боги Пеганы» и «Время и боги» действие чаще всего происходит в Пегане, но ни с какими другими рассказами этот вымышленный мир не связан. У «Праздных дней на Янне» есть два продолжения: «История вторая: Лавка на Проходной улице» и «История третья: Отмщенный Педондарис», а «Любитель гашиша» – вторая часть «Бетморы», причем не самая удачная, на этом перекрестные отсылки в работах Дансени заканчиваются.
В рассказах Лавкрафта, написанных уже в другом стиле (начиная с «Безымянного города», 1921 г.), все равно упоминаются места и артефакты из вселенной Дансени – с намеком на их существование в далеком прошлом. Однако вся эта схема становится еще более запутанной и парадоксальной, когда Лавкрафт сочиняет повесть «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата», которую уже по одному названию можно отнести к «сновидческим» произведениям.
Интересно оценить степень интертекстуальной связи между рассказами Лавкрафта, которая не исчезнет и в более поздних историях. Редкость, чтобы автор так часто ссылался на собственные работы. Во всем творчестве Лавкрафта, включая прозу, поэзию, эссе и письма, несомненно, чувствуется тематическое и философское единство, однако не стоит прослеживать эту взаимосвязь на уровне сюжета – даже при наличии множества беглых упоминаний одних и тех же имен, персонажей и городов. И все же данный феномен нельзя не назвать уникальным, поэтому далее мы еще тщательно его проанализируем.
Чему же Лавкрафт научился у Дансени? Ответ, возможно, не так уж очевиден, ведь понадобилось несколько лет, чтобы Лавкрафт усвоил все «уроки» ирландского мастера, поэтому наиболее интересные и важные аспекты его влияния проявились в рассказах, на первый взгляд совершенно не похожих на труды Дансени. «Красота, а не ужас играет главную роль в творчестве Дансени», – вот так довольно просто охарактеризовал Лавкрафт своего кумира в эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». У Лавкрафта же все эксперименты с прозой до 1919 г. (не считая «Поляриса» и таких далеких от «странного» жанра рассказов, как «Воспоминания о докторе Сэмюеле Джонсоне») были связаны с упоминанием потустороннего ужаса, а теперь он разнообразил свою художественную палитру историями, полными томной красоты, изящества и печали. Естественно, не обошлось в них и без доли «ужасного», но из-за фантастического места действия, даже если речь идет о доисторической эпохе на Земле, ужас воспринимается отдаленным и не таким пугающим.
В этом отношении слова Лавкрафта из письма за март 1920 г. кажутся наиболее проницательной оценкой влияния Дансени на его творчество: «Полет воображения и пасторальную или природную красоту можно изобразить как в прозе, так и в стихах – и в прозе зачастую куда лучше. Именно этому меня научил несравненный Дансени»[816]. Комментарий относился к обсуждению поэзии Лавкрафта, и вовсе не случайно после 1920 г. он стал намного реже сочинять стихи. С тех пор как он снова начал писать рассказы, между его прозой и поэзией появилось некое противостояние: каким образом истории о сверхъестественном ужасе могут быть связаны с бессодержательными, но внешне «красивыми» георгианскими стихами? Дилемма разрешилась или, по крайней мере, потеряла свою важность, когда Лавкрафт стал все больше предпочитать прозу поэзии, а поиск чистой красоты нашел выражение в его рассказах. Неудивительно, что уже в январе 1920 г. он заметил, что «раз уж от всех вредных привычек надо со временем избавляться, то я поборю свою привычку писать стихи»[817].
Более того, у Дансени Лавкрафт научился изложению в прозе философских, художественных и моральных принципов, а не просто упоминанию идей космизма, как это было в «Дагоне» и «По ту сторону сна». Тема связи между сном и реальностью, которую он только нащупывал в «Полярисе», исчерпывающе и пронзительно раскрыта в «Селефаисе», в «Белом корабле» и «Исканиях Иранона» Лавкрафт поведал о потерянных надеждах, а в «Дереве» уделил внимание проблеме предательства в дружбе. Все произведения Дансени, как ранние, так и поздние, – по сути простые, но впечатляющие притчи, затрагивающие основные человеческие проблемы, а сборник «Время и Боги» Лавкрафт называл «наполненным философией»[818]. Со временем проза Лавкрафта станет всеохватывающей и разнообразной, и он научится выражать свои философские взгляды более сложными способами.
В самом начале же Лавкрафта привлекал лишь один аспект философии Дансени – космизм. В «Сверхъестественном ужасе в литературе» он, преувеличивая, утверждал, что Дансени «истинно придерживался взглядов космизма как никто другой из писателей любой эпохи», хотя позже его мнение сильно изменилось. Поэтому немного странно, что в подражаниях ирландскому кумиру Лавкрафт почти не затрагивает тему космизма (единственное исключение – рассказ «Другие боги») и редко упоминает взаимодействие «богов и людей», типичное для ранних произведений Дансени. Возможно, Лавкрафт просто не хотел копировать стиль и тему «Богов Пеганы» (и правильно сделал), однако позже мы увидим проявление идей космизма в рассказах о реальном мире, где скрыты самые разнообразные метафизические и художественные смыслы.
В дальнейшем станет ясно, что влияние Дансени распространяется далеко за пределы рассказов-подражаний Лавкрафта. В поздних работах мы увидим много черт этого воздействия, как важных, так и незначительных, а также в должное время проанализируем знаменитое утверждение Лавкрафта о том, что свою собственную псевдомифологию он создал по мотивам вымышленного пантеона богов в «Богах Пеганы». В одной из последующих глав мы также обратимся к тому, какую роль сыграл Дансени в серьезном изменении художественной позиции Лавкрафта.
Его фантазии в духе Дансени – не просто стилизация под почитаемого мастера (хотя сам Лавкрафт утверждал обратное): заимствования видны лишь на поверхности, а задумки довольно оригинальны. Да, быть может, Лавкрафт никогда не сочинил бы все эти рассказы, если бы не опирался на пример Дансени, но уже тогда он даже в подражаниях пытался найти собственный голос, а стиль и манера кумира лишь помогали ему выразить мысли. Интересно, что Дансени и сам пришел к такому же выводу, когда прочитал работы Лавкрафта, опубликованные уже после его смерти. Он признался, что эти произведения «вызвали у меня необычайный интерес, так как некоторые рассказы, оригинальные по сюжету, написаны в моем стиле, хотя никаких прямых заимствований я не обнаружил – только схожесть в манере письма и выбранной теме»[819]. Лавкрафт был бы рад узнать, что кумир высоко оценил его творчество.
А пока что Дансени оставался для Лавкрафта главным «Божеством прозы», сменив в этой должности Эдгара По. В конце 1922 г. Лавкрафт напишет увлекательную, но не очень глубокую лекцию «Лорд Дансени и его работы», а в мае 1920-го, после того как в United Amateur опубликуют эссе «Литературное произведение», назовет Дансени и Бирса образцовыми авторами рассказов. В 1921 г. Лавкрафт посетует, что «Дансени принимали довольно холодно и равнодушно» («Защита снова открывается!»). Кстати, он имеет косвенное отношение к тому, что в 1970-х творчество Дансени вновь привлекло внимание: Август Дерлет заметил хвалебные отзывы Лавкрафта в «Сверхъестественном ужасе в литературе» и предложил ирландскому автору написать что-нибудь для изданий «Аркхэм-хаус» («Четвертая книга Джоркенса», 1948), а благодаря этому его заметили такие писатели-фантасты, как Артур Кларк, Урсула Ле Гуин и Лин Картер, и ранние рассказы Дансени опять начали публиковать. Несмотря на это, он по-прежнему остается сильно недооцененным автором – как у себя на родине, так и среди любителей фантастики, которых Дансени либо пугает, либо вовсе не интересует. Наверное, людям еще предстоит изучить и оценить все разнообразие и содержание его работ, и ранних, и поздних. Будем надеяться, что интерес к Дансени не угаснет, даже если обращать на него внимание станут в связи с творчеством Лавкрафта[820].
12. Чужак своей эпохи (1919–1921, Часть III)
Лавкрафт, конечно, не перестал сочинять рассказы в жанре сверхъестественного ужаса – и сочинял их все более мастерски. Интересная история связана с «Показаниями Рэндольфа Картера». Этот рассказ, как утверждал Лавкрафт, он написал по мотивам сна, увиденного в начале декабря 1919 г. Во сне Говард пошел вместе с Сэмюэлом Лавмэном на зловещее старинное кладбище, и Лавмэн в одиночку спустился в усыпальницу, где его постигла страшная и загадочная участь. История оформлена в виде показаний, которые Рэндольф Картер (Лавкрафт) дает полиции в связи с исчезновением Харли Уоррена (Лавмэна).
Нам предстоит разобрать три составляющие: 1) сам сон; 2) письмо к «Галломо» (группе по переписке наподобие «Клейкомоло», только ее участниками были Альфред Галпин, Лавкрафт и Морис У. Моу) от 11 декабря 1919 г., в котором Лавкрафт пересказывает сновидение[821] и 3) рассказ, написанный ближе к концу декабря. Правда, в нашем распоряжении только письмо и рассказ, и это важное замечание, поскольку уже в письме Лавкрафт начал приукрашивать свой сон, чтобы из него получилась интригующая и напряженная история, которая завершается кульминационным возгласом (в письме – «ГЛУПЕЦ! ЛАВМЭН МЕРТВ!», в рассказе – «ГЛУПЕЦ! УОРРЕН МЕРТВ!»). Теперь уже трудно понять, насколько описанный в послании к «Галломо» сон отличался от увиденного, а потому нам остается лишь рассмотреть сходства и различия между письмом и самим рассказом.
Самое явное отличие, как уже отмечалось выше, связано с именами героев: Г. Ф. Лавкрафт и Сэмюэл Лавмэн превратились в Рэндольфа Картера и Харли Уоррена. По всей вероятности, изменилось и место действия, хотя как в письме, так и в рассказе нет четких указаний на то, где происходят события. В письме Лавкрафт намекает, что речь идет о каком-то старом новоанглийском кладбище. Помня, что обращается к уроженцам Среднего Запада, он объясняет: «В Висконсине, наверное, нет ничего подобного, но у нас в Новой Англии полно старых кладбищ с причудливыми буквами и изображениями черепа с костями на надгробиях». Позже Лавкрафт добавляет: «На написание рассказа “Усыпальница”…меня как раз вдохновило подобное место». В «Усыпальнице» действие определенно происходит в Новой Англии, но в письме не говорится, относятся ли события сна к этому же региону.