сразу за вступительным, иначе замечание Лавкрафта, что он изменил в этом отрывке всего три слова, было бы не таким уж примечательным. Сон вновь был связан с Сэмюэлом Лавмэном, который якобы прислал Лавкрафту записку: «Обязательно сходи посмотреть на Ньярлатхотепа, если он будет в Провиденсе. Он ужасен – ужаснее всего, что ты только можешь вообразить, – но при этом изумителен. Его потом долго не выбросишь из головы. Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая об увиденном». Лавкрафт утверждает, что имя «Ньярлатхотеп» он взял из сновидения, хотя оно могло появиться и под влиянием Дансени – в «Горечи поиска» (сборник «Время и Боги» упоминается малое божество Минартхитеп, а в «Богах Пеганы» – пророк Алхирет-Хотеп. «Хотеп» – определенно египетский корень, тем более что в рассказе говорится: Ньярлатхотеп «родом из Египта, принадлежал к древнему местному роду и выглядел, как фараон». Во сне Ньярлатхотеп был кем-то вроде «разъездного артиста или лектора, чьи представления внушали всем страх и порождали споры». Показывал он «ужасные и, возможно, пророческие кинокадры», а затем «необычные эксперименты с научными и электрическими аппаратами». Лавкрафт решил сходить на его выступление, и после этого сюжет рассказа почти во всем совпадает с увиденным сном вплоть до финала, когда лекция Ньярлатхотепа вызывает какое-то коллективное помешательство, и группы людей бесцельно разбредаются и пропадают.
«Ньярлатхотеп» – откровенная аллегория на падение цивилизации и первое размышление Лавкрафта на данную тему в прозе (впоследствии он еще не раз обратится к данной мысли). В рассказе мы попадаем в «череду политических и общественных беспорядков», и люди «шепчут предупреждения и пророчества, которые никто не осмеливается повторить». Что за «тень» видит рассказчик, когда Ньярлатхотеп запускает кинопленку? «И видел я, как мир сражается с мраком, с бурлящими волнами разрушения, дошедшими до нас из глубин космоса, как борется он в лучах тускнеющего остывающего солнца». Падение цивилизации предвещает и крах всей планеты, которая умрет, когда погаснет солнце. Мир начинает рушиться:
«Взглянув на тротуар, мы увидели, как среди расшатанных камней пробивается трава, а там, где раньше были трамвайные пути, теперь оставались лишь тонкие полоски ржавого металла. Вот и одинокий вагон трамвая без окон, полуразрушенный и завалившийся набок. На горизонте мы не могли рассмотреть третью башню у реки и заметили, что верхушка второй башни обломилась».
Это стихотворение в прозе получилось одной из самых впечатляющих коротких зарисовок Лавкрафта, которая показывает, как глубоко в нем засела смесь ужаса и притягательности, вызванная падением Запада. Если Ньярлатхотеп «появился из мрака двадцати семи веков», значит, он принадлежал к четвертой династии Древнего царства – либо при правлении Хуфу (Хеопса) в 2590–2568 гг. до н. э., либо при Хафре (Хефрене) в 2559–2535 гг. до н. э. Считается, что Хафре построил сфинкса, поэтому Лавкрафт, возможно, таким образом хотел привлечь внимание к извечной тайне этого загадочного сооружения[838].
Есть ли у Ньярлатхотепа настоящий прототип? Уилл Мюррей[839] высказал дерзкое предположение, что этот «разъездной артист» списан с Николы Теслы (1856–1943), эксцентричного ученого и изобретателя, который на рубеже веков произвел сенсацию своими странными экспериментами с электричеством. Тесла упоминается в одном из писем Лавкрафта, где он высказывал спонтанные ассоциации с событиями 1900 г.: «Никола Тесла сообщает о сигналах, полученных с Марса»[840]. Внешне Тесла совсем не был похож на Ньярлатхотепа: один биограф описывает ученого как «странного, похожего на аиста человека во фраке и белом галстуке» ростом «почти семь футов»[841] из-за пробковой подошвы на обуви, которая помогала обезопасить его во время выступлений с электричеством[842]. А вот между выступлениями Теслы и Ньярлатхотепа прослеживается некоторое сходство, ведь оба они вселяли в зрителей ужас и беспокойство. Поскольку рассказ все же вдохновлен сновидением, Теслу можно считать лишь неосознанным прототипом главного героя.
В более поздних произведениях мы еще не раз повстречаем Ньярлатхотепа, который станет одним из главных «богов» вымышленного пантеона Лавкрафта. Правда, он все время принимает разные формы, поэтому невозможно приписать ему какую-то однозначную символику. Некоторые критики называют Ньярлатхотепа «оборотнем» (Лавкрафт нигде на это не намекал), но такое обозначение лишь указывает на смену его физического облика и не связано со значимостью раскрываемой им темы. Что бы на самом деле ни «обозначал» Ньярлатхотеп, свой самый впечатляющий выход он совершает в одноименном рассказе.
Рассказ «Хаос наступающий», как вы теперь понимаете, необходимо рассматривать в связке с «Ньярлатхотепом», поскольку его название, очевидно, взято из первой строки стихотворения в прозе. Правда, сам Ньярлатхотеп в «Хаосе» не появляется. «Я взял название “Х. Н.” из наброска про Ньярлатхотепа… Мне просто понравилось, как оно звучит»[843]. «Хаос наступающий» был написан после «Ньярлатхотепа», то есть не раньше декабря 1920 г. Рассказ опубликовали в United Co-operative за апрель 1921-го за авторством «Элизабет Беркли и Льюиса Теобальда-мл.». О задумке этой истории он упоминает в письме за май 1920 г., где также рассказывается о его предыдущем сотрудничестве с Джексон («Зеленый луг»): «Прикладываю описание сна в духе Джексон (необходимо вернуть), который я увидел в начале 1919 г. Постараюсь на его основе сочинить рассказ в жанре ужасов…»[844] Не совсем понятно, послужил ли именно этот сон вдохновением для «Хаоса наступающего», однако в отсутствие иных совместных работ с Джексон того периода предположение кажется вполне вероятным.
Некоторыми внешними признаками сюжет «Хаоса наступающего» удивительно схож с «Зеленым лугом», хотя в целом «Хаос», пусть все еще довольно «сырой», получился интереснее своего предшественника. От рассказчика мы узнаем, что, когда врач случайно вколол ему слишком большую дозу опия в качестве обезболивающего, он почувствовал, будто падает, но в этом падении «что любопытно, не ощущалось ни действие гравитации, ни направление движения». Потом он оказался в «странной и прекрасной комнате, куда сквозь множество окон проникал свет». Героя вдруг пугает шум – откуда-то снизу доносятся монотонные удары. Он выглядывает в окно и видит, что звук исходит от гигантских волн, которые накатывают на берег, смывая клочок земли, где стоит дом. Островок становится все меньше и меньше. Рассказчик выбегает из дома через заднюю дверь и попадает на песчаную тропинку, затем ложится отдохнуть под пальмой. С дерева неожиданно падает невероятной красоты ребенок, после него появляются еще два человека – «бог и богиня, как мне показалось». Они уносят героя по воздуху вместе с поющим хором других небесных созданий, которые хотят отправить его в чудесную страну Телоэ. Их полет нарушает шум моря, и рассказчик наблюдает за тем, как рушится мир. Описание конца света схоже с образами из «Ньярлатхотепа» («Сквозь небеса я видел по-прежнему вращавшуюся ненавистную Землю со ее злобными бурными морями, что пожирали дикие берега и швыряли пену на расшатанные крепости заброшенных городов»).
Недостатки «Хаоса наступающего» компенсируются апокалиптической концовкой, а сам текст до этого представляет собой путаную и многословную сновидческую фантазию, расплывчатую и бессистемную. Некоторые детали истории (неловкое упоминание Редьярда Киплинга как «античного» автора) указывают на то, что это не сон и не галлюцинация, а на самом деле рассказчик предвидит далекое будущее. Однако финальный отрывок впечатляет сам по себе, как отдельный эпизод, и является единственным связующим звеном со стихотворением в прозе, из которого взято название рассказа. Очевидно, что вся история написана Лавкрафтом. Как и в случае с «Зеленым лугом», вклад Джексон, вероятно, ограничился образами из ее сновидения, послужившими основой для вступительных абзацев.
Альфред Галпин снова написал положительный отзыв: «… Я призываю любителей обратить внимание на недавний рассказ “Хаос наступающий”, написанный Уинифред Вирджинией Джексон и Г. Ф. Лавкрафтом и опубликованный под псевдонимами. Мощное повествование, яркие образы и лиричность истории перевешивают некоторые мелкие огрехи, связанные с композицией и структурой»[845]. Впрочем, не все разделяли энтузиазм Галпина. В «Новостных заметках» (United Amateur, январь 1922 г.) Лавкрафт со злорадным весельем сообщает о враждебной реакции одного журналиста-любителя: «… порицая лавкрафтовские рассказы, [он] заявил: “Мы больше не выдержим. Этот “Хаос наступающий” перешел все границы. Его попытки сочинять истории в стиле По приведут его…”» Я не в курсе, о ком идет речь; Лавкрафт лишь с насмешкой описывал этого человека как «известного политика, у которого “странные безумные истории” Г. Ф. Лавкрафта вызывают неприязнь».
Совсем другое дело – рассказ «Картина в доме», тоже написанный в конце 1920 г. (12 декабря). Это одна из самых выдающихся историй Лавкрафта раннего периода. Вот ее знаменитое начало:
«Любители ужасного стремятся к странным далеким местам – катакомбам Птолемеев, мраморным мавзолеям кошмарных стран. В лунном свете они взбираются на башни полуразрушенных рейнских замков, неуверенно спускаются в склепы забытых азиатских городов по мрачным ступенькам, обвитым паутиной. Они поклоняются мрачным лесам и одиноким горам, бродят по необитаемым островам среди зловещих валунов. Но истинные поклонники ужасов, для которых главная цель и смысл бытия заключаются в том, чтобы ощутить трепет от невыразимой жути, больше всего любят старые заброшенные фермы в глухих районах Новой Англии, поскольку именно там царят темные силы одиночества, абсурда и невежества, составляя вместе идеальную смесь ужаса».