[851], за которые позже бранил Э. По[852].
И как понимать концовку в духе «бога из машины»? Лавкрафта часто критиковали за использование данного приема, однако очень кстати разразившаяся гроза явно взята из «Падения дома Ашеров» По, где удар молнии приводит к тому, что «едва заметная трещина» в стене дома расползается все дальше и дальше, отчего рушится весь дом. По крайней мере, у Лавкрафта эта деталь занимает не самое важное место в рассказе, который главным образом примечателен огромным разнообразием затрагиваемых тем и взглядов.
Стоит прокомментировать и диалект новоанглийской глуши, на котором разговаривает старик. Рассказчик считал его наречие «давно исчезнувшим», и это еще один намек на то, что хозяин дома, возможно, живет здесь уже сотни лет. Но откуда же Лавкрафт позаимствовал этот причудливый диалект, который он еще не раз использует в более поздних рассказах, в том числе в «Ужасе Данвича» (1928) и «Тени над Инсмутом» (1931)? В 1929 г. он признавался, что в современной ему Новой Англии такой диалект не существовал:
«Как ни странно, я не замечал, чтобы язык фермеров-янки сильно отличался от моего, поэтому никогда не выделял их в отдельную группу со своим особым говором. Ежели б я во время частых летних прогулок поздоровался с кем-нибудь на диалекте, то на меня бросили бы ледяной взгляд или спросили б, из какого театра я сбежал!»[853]
Далее мы увидим, что летом 1928 г. у него появятся причины изменить свое мнение. Если это наречие не существовало или устарело, то где Лавкрафт мог его услышать? Джейсон К. Экхардт указывает на довольно правдоподобный источник – «Записки Биглоу» (1848–1862) Джеймса Расселла Лоуэлла[854]. Лавкрафт точно был знаком со многими его работами, у него имелись стихи Лоуэлла, а «Записки Биглоу» он прочитал еще в августе 1916 г.[855] В предисловии к первой части «Записок» Лоуэлл как раз обращает внимание на «диалект янки», который он использовал в стихах, заявляя, что многие речевые обороты взяты из языка первых колонистов. Также он приводит знаменитый отрывок о «Зиме тревоги нашей» из пьесы Шекспира «Ричард III» в диалектном варианте.
У Лавкрафта встречаются не совсем такие же, но похожие фразы, так что он мог просто взять стихи Лоуэлла за основу. Как проницательно добавляет Экхардт, этот диалект считался устаревшим еще во времена Лоуэлла, что лишь подтверждает догадку о неестественно долгой жизни старика из рассказа.
«Картина в доме» вышла вместе с эссе «Размышления об идеализме и материализме» в номере National Amateur за «июль 1919 г.», который на самом деле появился только летом 1921-го. Эта история Лавкрафта выдержала больше всего переизданий. Более поздние варианты печатаются по исправленной версии – автор внес в нее несколько любопытных изменений. В частности, он сделал описание старика более детальным, добавив к тексту из National Amateur следующие строки: «На почтенной бороде проступали отвратительного вида пятна, напоминающие кровь». Таким образом читателям преждевременно выдавали концовку, и впоследствии Лавкрафт принял мудрое решение и вычеркнул предложение.
Прежде чем обратиться к рассказам, написанным в начале 1921-го, рассмотрим еще несколько историй, предположительно относящихся к 1920 г. Одна из самых интересных вещиц и немногих «утерянных» историй Лавкрафта, отсутствие которой мучает уже несколько поколений исследователей его творчества, – «Жизнь и смерть». Попробуем собрать воедино кусочки головоломки и начнем с записи № 27 из «Тетради для заметок»:
Жизнь и смерть
Смерть – ее разорительная сила и ужас – суровые места – дно моря – мертвые города. Но Жизнь – величайший ужас! Огромные неслыханные рептилии и левиафаны – мерзкие твари из первобытных джунглей – бурная растительность – дурные инстинкты древнего человека – Жизнь страшнее смерти.
Отрывок взят из серии заметок 1919 г., однако, как уже отмечалось ранее, Лавкрафт ставил даты много лет спустя, поэтому информация может быть неточной. Лично я считаю, что он завел тетрадь даже не в конце 1919-го, а в начале следующего.
Перед нами встает вопрос – был ли рассказ вообще написан? Ведь десятки записей из тетради так и остались просто записями, правда, среди них почти не попадались настолько длинные и подробно расписанные отрывки. Не считая следующей заметки (для «Кошек Ултара»), эта была единственной, для которой Лавкрафт придумал заголовок, хотя над записью по «Кошкам» стоит отметка «использовано», а возле «Жизни и смерти» такой отметки нет. Существовала ли все же эта история? Появлялась ли в любительском журнале?
Первое доказательство в пользу того, что рассказ был написан, можно отыскать в самой ранней библиографии Лавкрафта, составленной Фрэнсисом Т. Лейни и Уильямом Х. Эвансом и опубликованной в 1943 г. В списке рассказов есть следующий пункт: «“ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ” (ок. 1920 г.) (D) Не опубликована?» (Буквой D отмечались не признанные автором произведения.) Библиографию составляли с помощью многих друзей и коллег Лавкрафта, в том числе Р. Х. Барлоу, которому Говард мог поведать о рассказе в личной беседе (в переписке с Барлоу он не упоминается). «Ничего не могу сообщить насчет произведений, о которых вы спрашиваете… Кажется, я один раз видел “УЛИЦУ” и “ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ”»[856], – писал Барлоу Августу Дерлету в 1944 г.
Впрочем, самое важное свидетельство мы находим в знаменитой библиографии 1955 г., над которой работал Джордж Т. Уэтцел. В эссе «Исследования библиографа» он писал:
«Будучи в Филадельфии [в 1946 г.], я показал черновой вариант списка Освальду Трейну… Как раз в то время я обнаружил рассказ Лавкрафта “Жизнь и смерть”, но страница из библиографии с названием любительского журнала и датой публикации куда-то пропала, когда я был дома у Трейна. В следующий свой визит я попытался ее отыскать, однако, по всей видимости, приложил недостаточно усилий. Она до сих пор где-то там, и, быть может, однажды ее найдет более удачный человек, у которого будет больше средств на исследования, чем у меня»[857].
Прогнозы Уэтцела не оправдались. Его первоначальная работа по изучению произведений Лавкрафта, напечатанных в любительской прессе, велась при содействии Ассоциации бывших журналистов-любителей, которая тогда располагалась в Институте Франклина в Филадельфии. Позже его труды перенаправили в Библиотеку Фейлс при Университете Нью-Йорка, где я их изучал в 1978-м. К сожалению, к тому моменту библиография пострадала от рук вандалов – кто-то вырезал многие сведения бритвенным лезвием. Я просмотрел почти все основные базы любительских журналов США, но так ничего и не нашел.
Наверное, нет смысла строить предположения о сюжете «Жизни и смерти», тем более мне кажется, что произведение под этим названием все-таки не вышло и исследователи спутали его со стихотворением «Забвение», относящимся к тому периоду. Оно вышло в United Amateur за март 1921 г. под псевдонимом (что случалось нечасто) «Уорд Филлипс». В этой горькой и безрадостной фантазии («Когда пришли мои последние дни и неприятные мелочи жизни стали сводить меня с ума, точно капли воды, без конца падающие в одно и то же место на теле мученика, мне полюбилось озаряемое светом убежище сна») рассказывается о человеке, который ищет в своих снах разные необычные миры, чтобы справиться с обыденностью повседневной жизни. «Когда одинаковые в своей серости дни бодрствования становились все более невыносимыми», он начинает принимать наркотики, чтобы сделать ночные видения ярче. В «призрачном городе Закарионе» он находит написанный на папирусе текст с изречениями некогда обитавших здесь мудрецов и узнает из него про «высокую стену с небольшими бронзовыми вратами», которые, возможно, ведут к бесчисленным чудесам. Решив, что «никакие новые ужасы не могут быть страшнее дневной пытки банальностью», рассказчик повышает дозу наркотиков, чтобы найти эти врата. Наконец-то он подходит к ним и видит, что дверь приоткрыта:
«Но когда ворота распахнулись пошире и с помощью колдовской силы наркотика и сновидения мне удалось сквозь них пройти, я понял, что дальше не будет никаких чудес и красот, ведь в этом новом мире не было ни суши, ни моря – лишь белая пустота бескрайнего космоса. И чувствуя себя невероятно счастливым, я снова растворился в этой знакомой бесконечности чистого забвения, из которого дьявольская Жизнь призвала меня всего на один короткий и безрадостный час».
Как вы видите, здесь точно выражена мысль о том, что «жизнь страшнее смерти», которая должна была воплотиться в рассказе «Жизнь и смерть». Конечно, в этом стихотворении в прозе использовано не так уж много образов из соответствующей записи в «Тетради для заметок» (никаких «неслыханных рептилий и левиафанов»), однако мы уже сталкивались с тем, что не все элементы заметки попадают в оконченное произведение. В «Завбении» также иносказательно выражаются душераздирающие слова из «В защиту “Дагона”» (правда, там автор осознавал все многочисленные удовольствия жизни): «Нет ничего лучше забвения, поскольку в забвении не остается невыполненных желаний». Сочетание мощного философского посыла с ритмичным и мелодичным, при этом довольно сдержанным языком, пожалуй, делает «Забвение» лучшим среди четырех сохранившихся стихотворений в прозе, хотя по значимости для всего творчества Лавкрафта первое место все же занимает «Ньярлатхотеп».
Еще одно необычное произведение – рассказ «Прелестная Эрменгарда, или Сердце селянки» (под псевдонимом Перси Симпл), единственная работа Лавкрафта, точный год написания которой по-прежнему неизвестен. Рукописный вариант был создан на бумаге от компании «Эдвин Э. Филлипс рефриджирейшн», существовавшей примерно в 1910 г., однако в рассказе упоминается отрывок из Восемнадцатой поправки к Конституции США, значит, он не мог появиться раньше 1919-го. Эдвин Филлипс, дядя Лавкрафта, умер 14 ноября 1918 г., и, по всей вероятности, вскоре после этого Говарду и досталась его бумага. Впрочем, это вовсе не означает, что история появилась именно тогда. Судя по почерку, она относится к 1922 или 1923 г. Псевдоним тоже может послужить подсказкой: в единственном сохранившемся письме Лавкрафта к Мирте Элис Литтл (17 мая 1921 г.) содержится коротенькая пародия на истории из воскресной школы под заголовком «Жертва Джорджа. Автор Перси Вэкьюм, 8 лет». «Прелестная Эрменгарда» тоже является пародией, только на рассказы Хорейшо Элджера (Лавкрафт, возможно, читал их в формате «бульварных романов» на рубеже двадцатого века). Вспоминается любопытный постскриптум из письма Лавкрафта в