Однако не стоит выносить Сьюзи однозначно суровый вердикт. Кеннет У. Фейг-мл. справедливо замечает: «Острой художественной чувствительностью и трезвостью суждений Лавкрафт, несомненно, в чем-то обязан влиянию, которое еще в детстве оказала на него мать… Чудесный дом № 454 по Энджелл-стрит, где в 1890-х Сьюзи жила с сыном вместе с родителями и сестрами, был просто великолепен…»[875] Кому-то может показаться, что мать слишком уж баловала Говарда – по первому желанию покупала ему книги и приборы для занятий химией и астрономией, но именно благодаря этому развились интеллектуальные и художественные интересы Лавкрафта, заложив основу его дальнейшему творчеству.
Главный вопрос заключается в том, понимал ли сам Лавкрафт, как сильно на него влияла мама – иногда положительно, а иногда отрицательно. Как в ранних, так и в поздних письмах он всегда отзывается о ней с похвалой и уважением. Во многих письмах 1930-х гг., вспоминая юность, он отмечает: «Примерно в 1920–1921 гг. мое здоровье заметно улучшилось, хотя никакой видимой причины тому не было»[876], из чего, вероятно, можно сделать вывод, что после смерти матери Лавкрафт в некотором смысле обрел свободу. Но правда ли, что сам он ничего подобного не осознавал? Я уже приводил слова Сони о том, что однажды Лавкрафт признался – Сьюзи оказывала на него «губительное» воздействие. Еще одно любопытное свидетельство можно найти не в письме, не в эссе и даже не в мемуарах кого-то из друзей Говарда, а в его рассказе.
«Тварь на пороге» (1933) – история об Эдварде Дерби, единственном ребенке в семье, который «страдал от множества болезней, чем печалил своих любящих родителей, вынужденных постоянно за ним ухаживать. Его никуда не выпускали без сиделки, и мальчику редко удавалось поиграть с другими детьми без присмотра». Возможно, именно такими запомнились Лавкрафту летние каникулы 1892 г., проведенные в Дадли, штат Массачусетс, когда Сьюзи просила Эллу Суини, гулявшую с Говардом, наклониться пониже, чтобы не вывихнуть ему руку?
В рассказе Лавкрафт продолжает: «Мать Эдварда умерла, когда ему было тридцать четыре года, и на долгие месяцы его вывело из строя некое душевное расстройство. Отец повез его в Европу, и Эдвард сумел избавиться от своего странного недуга без каких-либо видимых последствий. Впоследствии им овладела излишняя оживленность, будто он отчасти избавился от незримых уз». В последнем предложении мы и находим необходимое доказательство: Лавкрафт все же понимал (по крайней мере, к 1933 г.), что смерть Сьюзи в некотором смысле позволила ему свободно жить дальше. Интересно, что в 1921 г. он не упоминает никаких «подобий нервного срыва», мучивших его начиная с 1898 г.
Сразу после смерти матери Лавкрафт принял самое разумное в такой ситуации решение – продолжать нормальную жизнь. Он, конечно, не ездил в Европу, как Дерби, зато побывал в Нью-Гэмпшире. Лавкрафт хотел отказаться от приглашения в гости к Мирте Элис Литтл, которая звала его в Уэствилл на 8–9 июня, но тетушки (Лиллиан Кларк на тот момент переехала в дом № 598 по Энджелл-стрит к своей сестре Энни Эмелин Филлипс Гэмвелл, проживавшей там с марта 1919 г.) заставили его поехать, и Говард их послушался. Утром 9 июня Литтл с Лавкрафтом отправились в Хейверхилл, штат Массачусетс, чтобы навестить Чарльза Смита, и старик (Смиту тогда было шестьдесят девять лет) заворожил Говарда, точно мальчишку. Его журнал Tryout «славился» самым большим количеством опечаток в истории любительской прессы, однако бесперебойно выходил каждый месяц на протяжении тридцати четырех лет (с 1914 по 1948 г. опубликовано 300 номеров). Смит, придерживавшийся старых идеалов НАЛП о «мальчике-печатнике», сам набирал шрифт в сарае за собственным домом на Гроувленд-стрит, № 408. Лавкрафт искренне признавался:
«…Он очень сильно мне понравился, ведь в своем почтенном возрасте он по-прежнему был простым, неиспорченным, бесхитростным и очаровательным мальчишкой. Смит так и не вырос, и жизнь его была лишена банальных сложностей, типичных для взрослого возраста – он активно занимался изданием журнала, собирал марки, играл с котом, гулял по лесу. В общем, идеальный старик Дамэт, о котором с удовольствием написал бы Феокрит»[877].
Лавкрафт чудесно описал поездку в статье «Съезд в Хейверхилле» (Tryout, июль 1921 г.). Он уже сочинял причудливое стихотворение для Смита – «Плач по исчезнувшему пауку (Tryout, январь 1920 г.), а уже после встречи, когда 15 ноября 1921 г. умер кот Смита, Говард написал трогательную элегию «Сэр Томас Трайаут» (Tryout, декабрь 1921 г.):
Многие взгляды заполняют ночь,
Многие грустные мысли,
Все это для того, кто исчез из виду
Под ноябрьским дождем.
В августе Лавкрафт снова приехал в Нью-Гэмпшир; 25-го числа он навещал Смита в Хейверхилле, 26-го ходил в музей Исторического общества Хейверхилла вместе с Миртой Элис Литтл и ее матерью – благодаря знакомству семьи Литтл с директором их пустили в музей, хотя в тот день он был закрыт. Домой Говард вернулся на следующий день[878].
Стоит ли делать какие-либо выводы из того, что он два раза подряд приезжал в гости к Литтл? Вскоре после этого она исчезла из жизни Лавкрафта, не считая одного визита летом 1922 г. Даже если здесь и был (в чем я сомневаюсь) некий намек на романтические отношения, он быстро угас, и вскоре нам станет ясно почему.
В августе Лавкрафт много путешествовал: 8-го числа Гарольд Бейтман Манро вытащил его из ванной в 9:30 утра, чтобы съездить в загородный клуб «Грейт медоу» в Рехоботе. Манро, ставшего предпринимателем и помощником шерифа, вызывали по работе в город Тонтон, а на обратном пути он хотел вспомнить ушедшие юные годы вместе с другом детства. (В поездке их сопровождала какая-то женщина – ее имя не называется, но, как отмечает Лавкрафт, вела она себя спокойно и ненавязчиво.) Говарду, всегда готовому окунуться в идиллию детства, этот день принес много впечатлений, тем более что домик, в котором они не бывали уже пятнадцать лет, оказался практически целым и невредимым:
«Он не разрушился, следов вандализма тоже не было. Столы стояли на прежних местах, стены все так же украшены картинами, стекла целы. Нигде не отошла отделка, а в бетонном камине до сих пор лежали камешки в виде первых букв названия клуба “ЗКГМ”. Ничего не исчезло, кроме костра и нашего юношеского честолюбия и энтузиазма, – их уже не вернешь. Вот так два невозмутимых джентльмена среднего возраста на мгновение вернулись в яркое и радужное прошлое и потосковали о былых деньках»[879].
За двенадцать дней до своего тридцать пятого дня рождения Лавкрафт уже называл себя человеком «среднего возраста», однако в тот день вовсю наслаждался воспоминаниями о прошлом. Гарольд даже предлагал возродить ЗКГМ и проводить ежемесячные собрания с Рональдом Апхэмом и Стюартом Коулманом, все еще жившими в Провиденсе, но спустя полторы недели Лавкрафт разумно заявил: «Г. Б. М. наверняка уже обо всем позабыл. Он не тоскует по юности так, как я». Оно и к лучшему: после смерти матери Лавкрафту не хватало только вернуться в детство и вести себя безрассудно. Нет, ему следовало двигаться дальше и познавать мир.
17 августа Лавкрафт снова поехал в Бостон на встречу с журналистами-любителями. Из-за нарастающего напряжения между ОАЛП и НАЛП получились накладки, Лавкрафт был вынужден собраться вместе со своей группой ОАЛП в среду 17-го числа вместо того, чтобы принять участие в съезде Бостонского клуба (состоящего в основном из членов НАЛП) на следующий день. Вдобавок Элис Хэмлет, ненавидевшая НАЛП и не желавшая пересекаться с кем-либо из ее участников, пригласила Лавкрафта к себе в Дорчестер, но он опоздал на одиннадцатичасовой поезд до Бостона и уехал только в 12:25, поэтому в Дорчестер прибыл в 13:44, а к тому времени Элис со своей компанией уже уехала в Куинси навестить одного друга в доме инвалидов. «Честно говоря, меня не сильно огорчило, что я упустил эту поездку, тогда как жители Дорчестера были крайне расстроены… Мисс Х. восприняла сбой с расписанием чуть ли не как всеобщую катастрофу»[880]. Судя по всему, в их отношениях именно Элис Хэмлет проявляла больше внимания к Лавкрафту.
Приехав в Бостон, он отправился в Школу самовыражения Карри на Хантингтон-авеню близ площади Копли и там впервые лично встретил Энн Тиллер Реншоу, давнюю участницу любительского движения, чью кандидатуру Лавкрафт всегда поддерживал на различных официальных должностях. Она прибыла из Вашингтона, округ Колумбия, где возглавляла английскую кафедру в Исследовательском университете. «Тучная и простоватая на вид, она оказалась приятным, умным и образованным собеседником, философом, поэтом и профессором английского, драмы и ораторского искусства», – так описывал ее Лавкрафт. Днем они с Реншоу вели спор по философским вопросам, а позже присоединились к общему сбору у Лилиан Макмаллен в доме № 53 на Мортон-стрит в Ньютон-сентр, где уже собрались Уинифред Джексон, Эдит Минитер и другие. Весь вечер Лавкрафт возился с серым котенком, которого принес кто-то из журналистов-любителей. Петь он снова отказался, а вот Макмаллен и Реншоу выступали. В какой-то момент Реншоу предложила Лавкрафту написать учебник английского, что иронично, ведь впоследствии она сама подготовит никудышное руководство по ораторскому искусству, которое Лавкрафт ближе к концу жизни будет вычитывать. Как обычно, Говард сел на вечерний поезд и вернулся домой в 1:20.
Тем временем обстановка в любительском сообществе накалялась. Лавкрафта без лишних проволочек избрали главным редактором на 1920–1921 гг. и 1921–1922 гг., и его «литературная» группа контролировала ассоциацию и с политической, и с редакционной стороны: в 1920–1921 гг. председателем был Альфред Галпин (анонимно выступавший еще и в роли главы отдела общественной критики), а в 1921–1922 гг. – Ида К. Хотон из Колумбуса, штат Огайо. Другие официальные посты тоже занимали товарищи Лавкрафта: Пол Дж. Кэмпбелл, Фрэнк Белнэп Лонг, Элис Хэмлет. Поэтому следующее его заявление, сделанное в начале августа 1919 г., кажется не очень правдивым: «Я готов покончить с любительской журналистикой, которая, несмотря на все мои усилия, отплатила мне презрением и оскорблениями. Лишь несколько человек оценили мой вклад, и за это я им безмерно благодарен. Я никогда не покину “Клейкомоло” и «Галломо» и всегда буду рад помочь любому обратившемуся ко мне автору, но с самой организацией я больше не желаю иметь дела»