Затем 3–4 июля он опять оказался в Бостоне на неформальной региональной встрече клуба для всех тех, кто не смог попасть на официальный съезд НАЛП в Кливленде. На второй день журналисты-любители приняли участие в праздновании Дня независимости, а когда настало время петь гимн США, Лавкрафт спел «правильную» версию – слова застольной песни «Анакреонту небесному», на мотив которой Фрэнсис Скотт Ки и сочинил текст гимна.
С 15 по 17 июля Соня навещала Лавкрафта в Провиденсе. Насколько известно, это была первая их встреча после пребывания Лавкрафта в Нью-Йорке в сентябре прошлого года (хотя он мог увидеться с Соней еще и в ноябре, когда приезжал туда в связи с обсуждением его должности председателя НАЛП), однако, по словам Сони, на протяжении двух лет, предшествовавших их браку в марте 1924 г., они вели «почти ежедневную переписку – Г. Ф. пишет мне обо всем: чем он занимается, где бывает, рассказывает о новых друзьях, иногда заполняя по тридцать, сорок и даже пятьдесят страниц своим изящным почерком»[1011]. Как жаль, что Соня решила сжечь все эти письма! В июльской поездке она решила совместить приятное с полезным: в понедельник 16-го числа Лавкрафт водил Соню по старинным места Провиденса, во вторник 17-го они отправились в прибрежный город Наррагансетт-Пир (в южной части штата близ океана), заглянув по пути в Аппонауг, Ист-Гринвич и Кингстон. На обратном пути Соня поехала по делам в Бостон, а Лавкрафт – домой.
10 августа произошло знаменательное событие, а именно первая личная встреча Лавкрафта с его давним другом Морисом У. Моу, который путешествовал по востоку страны. Лавкрафт встретил его утром в отделении «Юношеской христианской ассоциации» Провиденса и показал все интересные места, а потом они сели на автобус до Бостона, где должны были встретиться с Коулом, Сэндаски, женой Моу и двумя его детьми, Робертом (одиннадцати лет) и Дональдом (девяти лет). На следующий день Лавкрафт выступил в привычной роли гида, как рассказывает в мемуарах Коул:
«Я хорошо помню тот субботний день… когда мы вместе с Лавкрафтом, Морисом Моу и Альбертом Сэндаски отправились в Старый Марблхед, чтобы полюбоваться колониальными домами и другими достопримечательностями, с которыми Говард уже был хорошо знаком. Он настаивал, что наш друг с Запада не должен пропустить ни одного старинного местечка и чудесного вида на город и бухту, и, полный энтузиазма, без конца водил нас по Марблхеду, пока мы не запротестовали и не потащились к поезду. Из Лавкрафта по-прежнему ключом била энергия»[1012].
«Я водил товарищей по городу так долго, что они взбунтовались – встали в ряд у каменной стены и сказали, что не сдвинутся с места, если только мы не пойдем обратно!»[1013] Вот вам и болезненный затворник! Лавкрафтом двигала внутренняя энергия: он часто признавался, что не испытывает никакого значительного интереса к ходьбе и другим видам упражнений, но готов ими заниматься, если это поможет в достижении какой-либо другой цели – в данном случае речь шла об осмотре старинных мест и, возможно, насильственном «пичканьи» древностями Моу, который незадолго до поездки сказал, что не очень-то увлекается стариной. В этом Лавкрафт увидел серьезную разницу между восточной и западной частью страны:
«Лично я не представляю, как Человек, наделенный острой Чувствительностью, способен жить в новом Городе, где нет никакого спокойствия и традиционной Красоты. Запад, сэр, ужасно груб и пестр, поскольку развивался слишком быстро и к тому же в ту эпоху, когда не было создано ничего прекрасного. Да и современные украшения выглядят как-то неестественно, будто придумал их все сразу какой-то уставший наемный рабочий, которому предстоит нарядить еще бесчисленное множество Городов и который никогда не будет в них жить и разглядывать свою Работу… Ваши западные поселения, сэр, похожи друг на друга как две капли воды: поменяешь их местами, а Жители даже и не заметят»[1014].
Впечатления эти, естественно, основывались на единственной поездке Лавкрафта в Кливленд, однако, с учетом сатирического преувеличения, в его словах есть суть – по крайней мере, сам он точно так думал.
В понедельник 13-го числа Лавкрафт неохотно попрощался с Моу, посадив его на автобус до Нью-Йорка. Кто же мог предполагать, что снова они встретятся лишь тринадцать лет спустя! Позже Лавкрафт сокрушался по поводу того, каким внешне его запомнил Моу, ведь в то время Говард был довольно тучным. Дома его хорошо кормили, хотя продлится это недолго. К сожалению, впоследствии ему придется экономить даже на еде, особенно во время проживания в Нью-Йорке и в последние десять лет жизни в Провиденсе.
Во вторник 14-го числа Лавкрафт в одиночку отправился исследовать Портсмут в штате Нью-Гэмпшир, еще одно райское местечко для любителя колониальных времен, которое он прежде не видел. Лавкрафт был совершенно очарован, ведь, в отличие от Марблхеда и Ньюберипорта, Портсмут оказался активным и процветающим городом, где в первозданном виде сохранились многие старинные места. Говард «впервые попал в живой водоворот настоящего восемнадцатого века»: «поскольку Портсмут – единственный город, где до наших дней дошли не только дома и улицы, но и сам образ жизни. Местные семьи обитают здесь уже много поколений, а из производства – только старая судостроительная да военно-морская верфь, построенные еще в 1800 году»[1015]. Хотя Лавкрафт обожал старинную архитектуру, больше всего его затрагивала связь общества с прошлым. Для этого недостаточно одних лишь сохранившихся зданий – нужно, чтобы сами здания до сих пор использовались для их первоначальных целей. Мысль об этом по-настоящему захватывала Лавкрафта, возможно потому, что и она порождала то самое чувство противостояния времени, на котором было сосредоточено его воображение. Естественно, тут неизбежно проскальзывает некий оттенок расизма: Лавкрафт подчеркивает, что видел в Портсмуте «чисто АНГЛИЙСКИЕ лица», а также добавляет, что «колониальная эпоха осталась незапятнанной», – скорее всего, имея в виду отсутствие иностранцев.
Путешествия продолжались. В сентябре к Лавкрафту на несколько дней заехал Джеймс Ф. Мортон, и Говард, естественно, повез его в Марблхед, заметив в открытке от 15 сентября: «…на этот раз со мной мудрый попутчик, которому не страшна усталость!»[1016] Видимо, он все еще злился из-за того случая, когда уставшие друзья захотели прервать экскурсию. Больше о визите Мортона нам ничего не известно, однако в среду 19-го числа они вдвоем отправились в экспедицию в сонную деревушку Чепачет в северо-западной части Род-Айленда. Оттуда поехали по Патнем-Пайк (сейчас это шоссе № 44), чтобы попасть в Дерфи-Хилл, однако Мортон свернул не туда, и в итоге они сбились с пути и оказались в соседнем городке Паскоаг, который Лавкрафт счел восхитительным: «Пейзаж волшебный – давняя, полузабытая, прекрасная и простая Америка, которую знали По и Готорн, деревушка с узкими петляющими улицами, колониальными фасадами и сонной площадью, где в дверях своих лавок сидят торговцы»[1017]. Лавкрафт и Мортон вернулись в Провиденс на поезде и отправились к старой пристани, откуда Мортон хотел добраться до Нью-Йорка по воде. Проводив друга, Лавкрафт пошел домой и проспал двадцать один час кряду, а в три последующие ночи спал одиннадцать, тринадцать и двенадцать часов – путешествие в Чепачет сильно его вымотало. Подобное будет часто повторяться в поездках Лавкрафта: сначала бурная активность в течение нескольких дней, затем упадок сил. Впрочем, для человека, которому по финансовым причинам приходилось выжимать из путешествия все, что только можно, оно того стоило.
Тогда Лавкрафт еще не осознавал, но летом 1923 г. его литературная карьера радикально переменилась – пожалуй, не менее радикально, чем с приходом в его жизнь любительской журналистики девять лет назад. Были эти изменения к лучшему или нет, мы увидим позже. В марте 1923 г. вышел первый номер Weird Tales, и пару месяцев спустя Лавкрафта начали уговаривать – сначала Эверетт Макнил[1018] и Мортон[1019], а потом наверняка Кларк Эштон Смит и другие – отправить в журнал свой рассказ.
Weird Tales – детище Джейкоба Кларка Хеннебергера, который вместе с Дж. М. Лансингером в 1922 г. основал издательский дом «Рурал пабликейшенс», чтобы выпускать разнообразные популярные журналы. Хеннебергер уже добился больших успехов с журналом «Юмор колледжа» (College Humor) и теперь мечтал о запуске ряда периодических изданий в жанре детектива и ужасов. Несмотря на то что в журналах Munsey (и особенно в Argosy, All-Story и Cavalier) «странной» литературе и научной фантастике уделялось немало внимания, никто еще не выпускал журнал, который был бы целиком посвящен «странным» произведениям. Такие признанные писатели, как Гэмлин Гарленд и Бен Хект, пообещали Хеннебергеру прислать «необычные» истории, не подходящие для других изданий, но когда журнал все-таки выпустили, рассказы этих авторов в него не попали[1020]. Как станет ясно дальше, Хеннебергер основал Weird Tales вовсе не из альтруистических побуждений, а в основном с целью заработать денег на именах известных писателей, а когда из этого ничего не вышло, то поспешил отделаться от своего проекта. Журнал Weird Tales никогда не приносил серьезного дохода, а иногда, в том числе во время Великой депрессии, даже был близок к банкротству, и все-таки каким-то образом сумел продержаться на плаву тридцать один год и 279 выпусков – беспрецедентный случай для «бульварного» чтива.