«Умный пуританин – такой же глупец, как и противник пуритан, однако только к пуританскому образу жизни можно относиться с искренним уважением. Я не стану преклоняться перед человеком, если он не живет скромно и воздержанно. Возможно, я его стерплю или он мне даже понравится, возможно, признаю его равным мне по социальному статусу, как, например, признал Кларка Эштона Смита, Мортониуса, Кляйнера и других, но в глубине души продолжу считать его низшим по положению, где-то на уровне амебы и неандертальца, а иногда не смогу скрыть снисходительности и ироничного презрения, даже если он превосходит меня умом и возвышенностью художественных взглядов»[1064].
Вот мы и подобрались к корню проблемы. Естественно, за некоторыми словами («скромно и воздержанно») скрывается намек на строгость сексуального поведения; примечательно также упоминание Смита и Кляйнера, больших любителей женского общества. Лавкрафт пытался уберечь Лонга от «натурализма», то есть от современной литературы, в которой половые отношения были показаны без викторианских запретов («В нынешнем самодовольном восхвалении “Юргена” и “Улисса” не больше истинного смысла и проницательности… чем в поведении маленького мальчика, который восхищается мальчиком постарше, поскольку тот осмелился написать на заборе плохое слово»[1065]), и переписал ему стих «Печальная история сэра Самодура Распутного», сочиненный в 1921 г. для Кляйнера. В стихотворении, действие которого происходит в семнадцатом веке, рассказывается о повесе, который уже в зрелом возрасте решил измениться и стать любящим мужем и отцом. Наряду с «Дамоном и Ликой» (1923), очередным шутливым произведением о любовных похождениях Альфреда Галпина, стихотворение получилось наиболее откровенным в сексуальном плане:
С праведным пылом бранит он
Нагих современных нимф:
Юбки задрались, грудь обнажена.
Однако суть его вовсе не в прославлении сладострастности. Получается, Лавкрафт отрекся (точнее, никогда не принимал) от эстетики викторианства, но не мог или не хотел отречься от пуританских взглядов на секс, впитанных с самого рождения.
Желание Лавкрафта найти золотую середину между старомодной традиционностью и эксцентричным радикализмом проявляется в любительском споре с консерваторами, в который в начале 1920-х он ввязался вместе с Лонгом и Сэмюэлем Лавмэном. Источником разногласий, по всей видимости, стал отзыв на первый выпуск Rainbow, опубликованный в критической колонке National Amateur за март 1922 г. Рецензию напечатали без подписи, но ее, несомненно, написал Лавкрафт. Он нахваливает стихотворение Лавмэна «Триумф вечности» и его поэзию в целом: «Сэмюэл Лавмэн – последний из эллинов, золотое божество Древнего мира, упавшее с неба в мир пигмеев. Подлинный гений, приоткрывающий в своем разуме обрамленное бриллиантами окно, за которым таятся изысканные миры снов и сцены неумирающей красоты, редко встречающиеся в современную эпоху». И далее в том же духе. (Напомню читателям, что Лавмэн действительно был изящным поэтом-модернистом.)
С этим отзывом не согласился некто Майкл Оскар Уайт из Дорчестера, штат Массачусетс, один из членов Бостонского клуба, с которым Лавкрафт неоднократно встречался во время приезда в Бостон в 1923 г. Свои мысли он высказал в статье в журнале Oracle (под редакцией Клайда Дж. Таунсенда) за декабрь 1922 г. Это была третья часть в серии «Поэты любительской журналистики», и Уайт, не зная, что автором рецензии в National Amateur был Лавкрафт, раскритиковал его за прославление малопонятного поэта, портившего работу своими «неискренними человеконенавистническими» взглядами и упоминавшего языческих богов, хотя это не только старомодно, но и кощунственно. В частности, по поводу «Триумфа вечности» Уайт писал: «Любой, кроме поэта-любителя с любительским восприятием священных для христианства вещей, назвал бы это стихотворение богохульным». Статья Уайта – одна сплошная глупость: например, он считает, что в поэзии необходимо соблюдать правила синтаксиса и связность текста, присущие прозе. Под конец Уайт заявил, что Лавмэн найдет поклонников, только если спустится с Олимпа и будет «бороться со злом нашего века»[1066].
Статью Уайта, в свою очередь, раскритиковал Лонг в эссе «Юморист-любитель», которая вышла в Conservative за март 1923-го, а затем и Альфред Галпин в августовском номере Oracle за 1923 г. Оба ответа оказались язвительными. Источающий сарказм Галпин делает следующий вывод: «Похоже, мистер Уайт понятия не имеет, о чем говорит». Лонг сравнивает Уайта с придворным шутом: «У шута обычно полностью отсутствует чувство прекрасного. От мелодии очаровательной лиры он начинает скрежетать зубами и безумно топать ногами. Его способность оценивать искусство ограниченна. Он совсем не заинтересован в “мысли”… И все нюансы и тонкости размышлений от него ускользают». И так четыре страницы подряд. На написание статьи его вдохновил ответ Эдварда Х. Коула (в разделе критики National Amateur за март 1923 г.), который не столько защищал Уайта, сколько упрекал Лонга за его сарказм. Лавкрафт сказал Лавмэну, что «в Коуле есть некая новоанглийская ограниченность, но до олуха и невежды Уайта ему далеко. Он высоко ценит ваши стихи и прекрасно понимает, что его земляк – человек крайне узколобый. Коулу не понравилась лишь первая половина статьи Белнэпа»[1067]. Несмотря на все это, Лавкрафт решил снова подразнить Уайта и с большим удовольствием напечатал великолепную оду Лавмэна «К Сатане» на обложке Conservative за июль 1923 г., хотя почти все материалы номера, как и в предыдущем выпуске, были подготовлены задолго до того, как разгорелся спор.
Сам Лавкрафт отвечал Уайту как минимум дважды: сначала в колонке критики после отклика Коула (раздел с его ответом не подписан, но я считаю, что текст написал именно Лавкрафт), а затем в статье «В кабинете редактора» в Conservative за июль 1923 г. Первый ответ крайне вежлив, второй же, который я часто цитировал в качестве примера осудительного отношения Лавкрафта к викторианским стандартам морали и эстетики, является полной его противоположностью. Получается, что новую художественную позицию он принял в том числе и для того, чтобы было чем порицать Уайта. Безусловно, Лавкрафт искренне придерживался своих взглядов, но они также стали и удобным орудием в борьбе с наивной нравоучительной критикой Уайта. «Конечно, позиция сторонников мистера Уайта безупречна, если принимать искусство как явление одного только внешнего интеллекта и банальных, не подверженных анализу эмоций. В Conservative с этим не согласны, поскольку считают, как и большинство людей в современном мире, – основы искусства сильно отличаются от того, что в чопорном девятнадцатом веке принималось как должное», – писал Лавкрафт. Наконец-то он с удовольствием причислял себя к «современным людям»!
При этом модернистов Лавкрафт отнюдь не поддерживал, что подтверждается несколькими крайне интересными документами того периода. Странно, что две знаковые работы в жанре модернизма – «Улисс» Джойса и «Бесплодная земля» Элиота – появились в один год (в 1922 г.), однако их случайный одновременный выход привлек внимание Лавкрафта. Он прочитал «Бесплодную землю» в первой же американской публикации – в Dial за ноябрь 1922 г. (в Англии Элиот напечатал поэму в октябрьском номере собственного журнала «Критерий» (Criterion)) – и даже сохранил этот выпуск. В мае 1923 г. Лавкрафт попросил Фрэнка Лонга, который собирался навестить его в Провиденсе, привезти книжную версию (вышла в конце 1922 г. от издательства «Боуни энд Ливрайт», хотя в книге указан 1923 г.), потому что в ней содержались комментарии Элиота к поэме. Больше всего Лавкрафт ломал голову над последней строкой «Шанти. Шанти. Шанти» и считал, что в «примечаниях наверняка найдется объяснение или хоть какой-то модернистский намек»[1068].
Впрочем, Лавкрафт написал один или даже оба отклика на «Бесплодную землю» еще задолго до этого. Первый появился в редакторской колонке Conservative за март 1923 г. под заголовком «Rudis Indigestaque Moles» (цитата из «Метаморфоз» Овидия: «Грубая и необработанная масса»). Начав с критики в адрес журналистов-любителей за «самодовольное безразличие… по поводу современного состояния литературы и общего художественного стиля», Лавкрафт переходит к доводу о том, что наука радикально изменила наше отношение к миру, а заодно и отношение к искусству. «Прежнему героизму, благочестию и сентиментальности уже не место среди утонченных, и даже радость от любования красотой природы теперь под вопросом». «Бесплодная земля» как раз появилась в результате подобной неразберихи и беспорядков:
«Здесь мы видим практически бессмысленный набор фраз, типичных аллюзий, цитат, разговорных слов и обрывков предложений, и все это предлагается читателям (уж не знаю, как шутка или нет) в качестве произведения, оправданного нашим современным умом, который, как недавно стало известно, и сам страшно банален и хаотичен. И мы видим, что публика – или, по крайней мере, значительная ее часть – принимает сию мешанину как нечто важное и стандартное, как “поэму с глубочайшим смыслом”, если позволите процитировать ее сторонников».
Это один из самых ярких примеров предполагаемой бесчувственности Лавкрафта к модернизму и его врожденного художественного консерватизма, однако на данном этапе его развития сложно представить какую-либо другую реакцию. Стоит также отметить, что многие другие рецензенты, и не только закоснелые викторианцы вроде Дж. С. Сквайра, но и здравомыслящие модернисты, такие как Конрад Эйкен, тоже называли поэму либо непонятной, либо неоднозначной и бессвязной, хотя не все в связи с этим считали ее плохой