[1069]. Что касается Лавкрафта, пусть он к тому времени и отказался от своей страстной приверженности литературным формам восемнадцатого века или, по крайней мере, перестал требовать, чтобы все другие поэты их использовали, непоследовательная «Бесплодная земля», написанная белым стихом, так сильно задела его, что он счел это произведение примером художественного расщепления современной цивилизации, о которой, как думали остальные рецензенты, и говорилось в поэме. Как написал в своем отзыве Луис Антермайер, разделявший некоторые беспокойства Лавкрафта по поводу «Бесплодной земли»:
«Поэма достоверно отображает нынешнее отчаяние, разложение, разрушение всего того, на чем основана жизнь. Но даже процесс распада должен быть закономерным. Здесь же закономерность нарушена из-за нагромождения слов, детских стишков, критики, джазовых ритмов, крылатых фраз и пары лиричных моментов»[1070].
Многие соглашались с таким толкованием поэмы, хотя Элиот его отрицал.
По-моему, предполагаемому сходству философских взглядов и характеров Элиота и Лавкрафта уделяется слишком много внимания: конечно, оба были приверженцами классицизма (в своем роде) и верили в преемственность культуры, но впоследствии Лавкрафт справедливо презирал Элиота за приверженность монархии, заявляя, что тот просто спрятал голову в песок. Вдобавок Лавкрафт раскритиковал Элиота за его утверждения, что религия – оплот цивилизации. Ответ Лавкрафта Элиоту и всем модернистам очень интересен:
«…я очень уважаю этих современников как философов и интеллектуалов, однако как поэты они мне безразличны. Сам Т. С. Элиот – проницательный мыслитель, но творцом я его не считаю. Творец всегда должен оставаться ребенком… жить в мечтах, в чудесных видениях и лунном свете. Он должен думать о других людях и о самой жизни – а не разбирать эту блестящую материю на куски. Увы! Разве можно поймать и разделить на части закатное золото, не потеряв его?»[1071]
И процитированный комментарий, и похожее заявление из редакторской колонки в Conservative («Навряд ли такое возможно, чтобы лунный свет на мраморном храме или весенние сумерки в старинном саду казались нам некрасивыми») показывают, что Лавкрафт продолжал придерживаться принципа различия между красотой и истиной, заимствованного у По (красота – это сфера искусства, а правда – сфера науки) и скорректированного согласно декадентским взглядам рубежа веков и в особенности согласно знаменитой первой строчке из предисловия Уайльда к «Портрету Дориана Грея»: «Художник – тот, кто создает прекрасное». От этого убеждения Лавкрафт так и не отказался, хотя в дальнейшем изменил его таким образом, чтобы осуждать модернистов, которые, по его мнению, занимались не литературой, а прикладной наукой.
Большего внимания заслуживает другой отклик Лавкрафта на «Бесплодную землю» – прекрасная пародия «Бесплодная макулатура: поэма огромной маловажности», поскольку это лучшее из его сатирических стихотворений. Очень жаль, что у нас нет никаких сведений о том, когда оно было написано и когда вышло в «газете», как мимоходом отмечал Лавкрафт десять лет спустя[1072]. Насколько мне известно, Лавкрафт больше ни разу не упоминал это стихотворение, а поиски его публикации в газетах Провиденса тех времен (Evening Bulletin, Evening Tribune, Evening News) ничего не дали. Сомневаюсь, что Элиот видел его в печатном варианте, но хотелось бы узнать, как на это произведение (с подписью «Хамфри Литтлвит-мл. на рукописном экземпляре) отреагировали читатели.
В своем стихотворении Лавкрафт пытается довести до абсурда собственное заявление из редакторской колонки Conservative о том, что «Бесплодная земля» – «бессмысленный набор фраз, типичных аллюзий, цитат, разговорных слов и обрывков предложений». На протяжении 135 строк он не раз уместно пародирует замкнутость современной поэзии, понятной лишь небольшой группе людей, которые близко знакомы с автором и его личной жизнью:
Я сидел на пороге родного дома,
Когда мы покинули его, но еще не продали,
И играл на зобо с двумя другими мальчишками.
Мы звались военным оркестром «Блэкстоун».
«Когда козодой поет маргариткам», «Когда пересмешник поет в лесной чаще», «Я буду ждать в сумерках, Женевьева», «Золотой осенью, моя милая Элейн».
Далее следуют отсылки к популярным песням рубежа веков («Когда козодой поет маргариткам»), цитаты из его собственных ранних стихов («Сквозь врата сна, охраняемые демонами») и произведений других поэтов («Гнев Ахилла, источник проклятий Греции» – первая строка «Илиады» в переводе Поупа), различные эксперименты с потоком сознания и свободными ассоциациями, разговорные фразы («Нет уж, дамочка, на поезд Эверетт вам пересаживаться на Вашингтон-стрит») и тому подобное. Концовку остается лишь процитировать:
Генри Филдинг написал «Тома Джонса».
И будь проклят тот, кто трясет мои кости.
Доброй ночи, доброй ночи, звезды светят ярко,
Я видел бой Леонарда против Тендлера,
Прощай, прощай, или отправляйся в ад.
Нет дома никого
В шанти.
Чудесная финальная шутка «подтверждает низкое качество современной жизни и искусства», как отмечают Бартон Л. Сент-Арман и Джон Х. Стэнли, а что до всего стихотворения целиком, в его «обрывках разговоров двадцатого века, новостных заметок, официальных объявлений, газетных заголовков и рекламных фразочек отражается обыденная безвкусица настоящего по сравнению с величием прошлого»[1073].
Не одного только Лавкрафта беспокоили и даже пугали произведения вроде «Бесплодной земли», однако постепенно он примирился с модернизмом, хотя и продолжал его презирать. Лавкрафт шел своим путем – не скатываясь обратно в напыщенное викторианство, но и не отказываясь от всех давних традиций, как делали модернисты. Последнее его высказывание по этому поводу можно найти в письме 1927 г., где он цитирует «Эрика Дорна» Бена Хекта (роман, опубликованный в 1921 г., в котором фрейдизм, экспрессионизм и поток сознания смешивались с суровым реализмом и некой долей похабства, в свое время считали предвестником «новой» литературы) и «Бесплодную землю» как высшие достижения модернизма, а также дает оценку этим и другим работам жанра:
«Основная мысль современных взглядов заключается в разделении идей и расщеплении содержимого нашего мозга на его хаотические компоненты, отличающиеся от привычных внешних образцов. Предположительно, таким образом сформируется более близкий подход к реальности, но, на мой взгляд, это вообще нельзя назвать искусством. Наукой – возможно, но искусство связано с красотой, а не с фактами, и должно иметь свободу выбора и организации в соответствии с традиционными образцами, которые были отмечены печатью эмпирической красоты на протяжении многих поколений. За этой мнимой красотой скрывается только хаос и скука…»[1074]
Здесь мы снова имеем дело с различием между красотой и истиной, а также с представлением об искусстве как «выборе», а не буквальном описании явлений. Однако в замечании Лавкрафта немало парадоксов: если его хваленая наука (и особенно психология) так «сильно изменила наш взгляд на Вселенную и связанные с ним убеждения» (как он заявляет в редакторской колонке Conservative за март 1923 г.), то как художник сможет дальше заниматься «выбором и организацией в соответствии с традиционными образцами»? Лавкрафт отчаянно утверждает, что определенные формы «эмпирического очарования» (что бы это ни значило) остаются действенными независимо от того, сколько мы знаем о Вселенной и о функционировании нашего собственного разума. Стараясь быть современным в области науки, но консервативным в области творчества, он гонится за двумя зайцами. С этой проблемой мы встретимся и в более поздних этических взглядах Лавкрафта, а пока что он относится к Элиоту и подобного рода авторам с ужасом и презрением.
А что же насчет утверждения Лавкрафта в «Вездесущем филистимлянине» (Oracle, май 1924 г.), где он называл и «Улисса», и «Юргена» Джеймса Брэнча Кейбелла «значительным вкладом в современное искусство», хотя раньше в письме Лонгу жаловался на сексуальную дерзость этих работ? Прежде всего, стоит отметить, что «Улисса» Лавкрафт на самом деле даже не читал – точнее, не читал целиком. В одном из поздних писем он признавался: «Я не прочитал “Улисса”, потому что из попадавшихся мне отрывков сделал вывод, что эта книга вряд ли стоит потраченных сил и времени»[1075]. Отрывки из романа могли попасться ему в «Маленьком журнале» (Little Magazine), где «Улисс» выходил частями с марта 1918 г. по декабрь 1920 г. Важно обратить внимание и на контекст данного заявления Лавкрафта из «Вездесущего филистимлянина», ведь сама статья появилась в разгар небольшого спора между Лавкрафтом и Соней Грин, с одной стороны, и Полом Ливингстоном Кейлом (который в 1922 г. ездил вместе с Лавкрафтом, Мортоном и Лонгом в домик По) – с другой.
Изначально разногласия возникли в связи с короткой анонимной статьей «Мнение», опубликованной в Rainbow за май 1922 г. Хотя статьи без подписи в любительской прессе обычно считаются редакторскими материалами, мне кажется, что Лавкрафт однозначно приложил руку к написанию «Мнения», а может, и вовсе подготовил его в одиночку. В статье говорится, что некоторые любители неблагосклонно отозвались о философских взглядах, высказанных в первом номере Rainbow (скорее всего, речь идет о ницшеанских убеждениях Лавкрафта и Галпина), тогда как разнообразие мнений помогает расширять кругозор и, более того, «философские взгляды никак не связаны с художественными качествами». Кейл в своем журнале