иализму и быстро обрел популярность после окончания войны, когда социалисты, набрав большинство голосов в 1919 г., почти ничего не смогли сделать для восстановления Италии. Как позже отмечал Лавкрафт, народ в основном поддерживал захват власти Муссолини, однако каждая из выступавших за него общественных групп преследовала свои цели. Не добившись их спустя несколько лет, они начали выражать недовольство, и правительство было вынуждено принимать репрессивные меры.
Однако пока что Лавкрафт мог радоваться тому, что к власти пришел «сильный» правитель, презиравший либерализм и способный «добиться авторитетного социального и политического контроля, который обеспечит народу достойный уровень жизни»[1085]. Ни к какому художественному возрождению фашизм, естественно, не привел, но в тот момент Лавкрафта это особо не беспокоило.
Политические взгляды Лавкрафта все еще оставались непродуманными, однако он начал размышлять о проблемах более широкого масштаба, чем взаимная поддержка Англии и Америки, «преступление» англосаксов, воевавших друг против друга во время Первой мировой, и изъяны пацифизма. Лишь спустя еще пять-семь лет Лавкрафт по-настоящему серьезно задумается о политике, экономике и обществе, и тогда мы увидим, что его взгляды стали зрелыми и сформировались на основе опыта и глубоких размышлений о сложных вопросах. Впрочем, в краткосрочной перспективе ему предстояло решать задачи более личного плана.
В конце 1923 г. Лавкрафт совершил еще несколько небольших экскурсий. 27 ноября он вместе с тетей Лиллиан отправился в новый частный музей Джорджа Л. Шепли на Бенефит-стрит, где работала Энни Гэмвелл. (Музей уже не существует.) На следующий день в компании К. М. Эдди он побывал в разных районах Провиденса, которые раньше не видел, в том числе к югу от моста Грейт-бридж[1086]. А 27 декабря Лавкрафт устроил Эдди и приехавшему в гости Джеймсу Ф. Мортону экскурсию по колониальному Провиденсу, и в тот раз они посетили Первую баптистскую церковь на Норт-Мейн-стрит и поднялись на галерею для органа – Лавкрафт попробовал сыграть песенку «Да, у нас нет бананов», но ничего не вышло, «поскольку запустить в дело этот аппарат не так-то просто»[1087].
В начале февраля Лавкрафт написал длинное письмо Эдвину Бейрду из Weird Tales, выражая недовольство по поводу изменения названий некоторых рассказов. В частности, «Артур Джермин» превратился в «Белую обезьяну» («можете не сомневаться, если я когда-нибудь и назову рассказ “Белая обезьяна”, никакой обезьяны в нем точно не будет»[1088]). В ответ Дж. К. Хеннебергеру на запрос информации о его жизни и убеждениях Лавкрафт достал свое эссе «Исповедь неверующего» и слово в слово переписал оттуда некоторые отрывки, а в качестве предисловия довольно самоуверенно набросал небольшой биографический очерк. (Ближе к концу жизни, когда Уиллис Коновер, тогда еще подросток, каким-то образом овладел этим письмом и решил его опубликовать, Лавкрафт, ужасно смущенный той биографией, пригрозил ему физической расправой.) В Weird Tales Лавкрафту подкидывали немало работы, в том числе срочный заказ на сочинение материала от имени Гарри Гудини. Лавкрафт также утверждал, что работает над романом «Дом червя», идею которого обдумывал на протяжении последнего года, но об этом произведении нам ничего не известно – вероятно, он так и не приступил к его написанию. Среди всей этой бурной литературной деятельности случились необычные изменения в его личной жизни: 9 марта 1924 г. Лавкрафт прислал тете Лиллиан письмо из Нью-Йорка, а именно с Парксайд-авеню, 259, в Бруклине. Что же это было, очередной долгий визит или короткая поездка, вроде тех двух, что он совершил в 1922 г.? Ни то и ни другое.
3 марта Г. Ф. Лавкрафт и Соня Хафт Грин поженились в часовне Святого Павла на пересечении Бродвея и Визи-стрит в Нижнем Манхэттене.
15. Бремя супружества
В 1924 г. Нью-Йорк был необыкновенным местом. В пяти районах самого большого города США проживало (по данным на 1926 г.) 5 924 138 человек, из которых 1 752 018 при– ходилось на Манхэттен и 2 308 631 на Бруклин (по-прежнему самый крупный район как по площади, так и по населению). Число евреев достигало невероятной отметки в 1 700 000 человек, а почти 250 000 афроамериканцев поселились в Гарлеме (этот район протянулся с 125-й по 151-ю улицы к западу и от 96-й улицы на север к востоку от Манхэттена) из-за серьезных предрассудков, которые помешали им обосноваться в других частях города. На метро, открывшемся в 1904 г., можно было легко добраться в любую часть Нью-Йорка, также функционировали надземные линии, которых сейчас уже почти не осталось. Впрочем, Лавкрафт во время своих дальних вылазок в поисках старинных мест все же предпочитал более дорогостоящий трамвай, чем метро, где проезд стоил 5 центов. Гудзонские туннели (теперь это PATH, скоростная железная дорога метрополитеновского типа), построенные в 1908–1910 гг., соединяли Манхэттен со станциями в Хобокене и Джерси-Сити в штате Нью-Джерси, также между двумя штатами курсировал паром. До более отдаленных районов, таких как Лонг-Айленд и округ Уэстчестер к северу от Бронкса, добраться было немного сложнее, хотя по железной дороге Нью-Йорка, Нью-Хейвена и Хартфорда люди регулярно ездили даже из Коннектикута – поезд приходил на Центральный вокзал Нью-Йорка. Мэром города был Джон Ф. Хайлан из независимой организации Демократической партии в Нью-Йорке, но в 1925 г. его сместили, и в 1926 г. пост мэра занял Джимми Уолкер. Губернатором был Альфред Э. Смит (1923–1928), член Демократической партии.
Конечно, одними фактами и цифрами все не передашь. Хотя Эмпайр-стейт-билдинг и Крайслер-билдинг пока не появились, Нью-Йорк все равно уже был городом небоскребов, сосредоточенных на тот момент на самой южной оконечности Манхэттена, близ Бэттери-парка. (Из-за неравномерного расположения сланцевых пород не везде в Манхэттене можно строить небоскребы, поэтому существуют строгие правила, ограничивающие высоту и размер зданий в каждой части острова.) Первое, слегка поэтизированное впечатление Лавкрафта от города, куда он попал в апреле 1922 г., пожалуй, было примерно таким же, как и у других приезжих, столкнувшихся с этим неземным зрелищем:
«В сумерках он показался среди вод, холодный, гордый и красивый – восточный город чудес, стоящий наравне с горами. Он не был похож ни на один земной город, потому что над пурпурными туманами возвышались башни, шпили и пирамиды, о которых можно только мечтать в дурманных землях за рекой Оксус, невообразимые башни, шпили и пирамиды, распустившиеся подобно нежным цветкам, своего рода мосты, по которым феи попадают на небо, гиганты, играющие с облаками. Только Дансени мог бы увидеть нечто подобное, да и то во сне»[1089].
Упоминание Дансени здесь особенно примечательно, ведь в этом отрывке явно видны отголоски его «Города чудес» (из «Сказаний о трех полушариях», 1919), короткого стихотворения в прозе, где он тоже рассказывает о своем первом впечатлении от Нью-Йорка («Окна сияют над пропастью, за некоторыми горит свет, за другими – темнота; здесь не осталось никакого установленного порядка, и мы находимся среди неимоверных высот, освещенных загадочными маяками»[1090]).
Разве удивительно, что любителю старины Лавкрафту пришлась по вкусу линия горизонта Нью-Йорка, распаляющая его воображение? Ничуть. Небоскреб, как он позже утверждал, вовсе не принципиально новая форма: «высокие здания часто встречались в средневековой Италии, да и готические башни навевали ту же атмосферу… Небоскреб (построенный в готическом или классическом стиле) может выглядеть традиционно, так же как и одноэтажное здание (в отсутствие традиционных линий и пропорций) может оказаться модернистским»[1091]. Лавкрафт прекрасно понимал, что именно историзм в архитектуре, зародившейся в конце девятнадцатого века в Нью-Йорке благодаря архитекторам Чарльзу Ф. Маккиму, Уильяму Резерфорду Миду и Стэнфорду Уайту, породил такие достопримечательности, как Пенсильванский вокзал (1903–1910), построенный по образцу Терм Каракаллы в Риме, и другие постройки, на которые приятно смотреть любителю классицизма.
Трудно в краткой форме передавать впечатления от огромного мегаполиса, который уже тогда был самым многообразным городом в мире. Его характер меняется с каждым кварталом, поэтому Нью-Йорк почти не поддается обобщению. Когда речь идет о Гарлеме, Адской кухне или Гринвич-Виллидж, реальность подменяется стереотипами. На протяжении двух лет Лавкрафт постепенно открывал для себя город во время приездов, и больше всего его привлекали на удивление многочисленные старинные места (к сожалению, не дошедшие до наших дней), которые тогда можно было обнаружить даже в самом сердце Манхэттена. Такие места сохранялись и в более отдаленных районах, и Лавкрафт изо всех сил старался их найти. Часть Бруклина под названием Флэтбуш, где поселились Говард и Соня, в то время располагалась на окраине района, и ее часто выбирали (сейчас это уже не так) люди зажиточные. Это, конечно, не Провиденс, но тоже не самый плохой вариант.
Первые несколько месяцев Лавкрафт пребывал в эйфории от того, что он женился и переехал в центр издательской, финансовой, художественной и любой другой культуры страны, и поэтому не задумывался о поспешности своего отъезда из Провиденса. У него появилась супруга, много друзей и перспективы достойного трудоустройства, так что он считал, что в его жизни начинается новый многообещающий этап.
В мемуарах 1975 г. Фрэнк Белнэп Лонг вспоминает, как в апреле 1922-го впервые встретил Лавкрафта в квартире у Сони. Ка– кое-то время они общались втроем, и вскоре Лонг понял: