Интересно, что Соню, по ее словам, устроила бы и гражданская церемония, а на свадьбе в церкви настоял Лавкрафт. Как она рассказывала, он сам выбрал эту старинную часовню восемнадцатого века, «где когда-то молились Вашингтон, лорд Хау и многие другие великие люди!»[1111] Часовня Святого Павла принадлежит епископальной церкви, так что Лавкрафт осознанно следовал традициям своих родителей, которые поженились в церкви Святого Павла в Бостоне, тоже епископальной[1112].
Итак, вечером пара собиралась поехать на медовый месяц в Филадельфию – Лавкрафт еще в ноябре 1923 г. говорил, что хочет осмотреть там старинные достопримечательности[1113], – но они сильно устали и, по всей вероятности, вернулись в квартиру Сони. Вопрос с рассказом Гудини оставался нерешенным. Вот что об этом поведала Соня:
«Никакая “стенографистка” не перепечатывала рукописный текст Г. Ф. с историей Гудини. Я и только я могла разобрать его почерк с полустертыми или вычеркнутыми заметками. Я медленно диктовала рассказ, а Г. Ф. стучал по пишущей машинке, позаимствованной в отеле в Филадельфии, где первые сутки мы провели, возясь с этим драгоценным произведением, которое нужно было сдать в срок к печати журнала. Когда мы наконец закончили, у нас уже не осталось сил ни на медовый месяц, ни на что-либо еще»[1114].
Соня пытается опровергнуть утверждение У. Пола Кука, что рассказ напечатала стенографистка, однако так оно и было. Хотя супруги остановились в отеле «Роберт Моррис», вечером работала только одна стенографическая контора в гостинице «Вендиг», и оба вечера, проведенных в Филадельфии (4 и 5 марта), они работали над печатью рассказа[1115]. После этого машинописный текст незамедлительно отправили в Weird Tales, и 21 марта Лавкрафт получил самый крупный на тот момент гонорар – 100 долларов[1116]. Журнал впервые заплатил ему авансом, еще до выхода рассказа в журнале.
«Под пирамидами» – довольно талантливое и недооцененное произведение. Да, в начале некоторые абзацы смахивают на отрывки из книги о путешествиях или даже энциклопедии:
«Пирамиды возвышаются на скалистом плато неподалеку от северной оконечности кладбищ для членов королевских и аристократических семей, построенных близ бывшей столицы, Мемфиса, располагавшейся на той же стороне Нила к югу от Гизы. Расцвет города пришелся на период с 3400 до 2000 г. до н. э. Совсем рядом с современной дорогой находится самая большая пирамида, возведенная Хеопсом, или Хуфу, около 2800 г. до н. э. Высота ее достигает более 137 метров».
В процессе подготовки к написанию рассказа Лавкрафт часто ходил в библиотеку и читал о египетских древностях; также у него была книга «Гробница Пернеба» (1916), выпущенная Музеем Метрополитен, которую он, скорее всего, купил во время одной из его поездок в Нью-Йорк в 1922 г. Некоторые образы, вероятно, позаимствованы из замечательного реалистичного рассказа Теофиля Готье о египетских ужасах «Ночь Клеопатры» (у Лавкрафта имелся его сборник «Ночь Клеопатры и другие фантастические истории» (1882) в переводе Лафкадио Херна).
Повествование становится увлекательным, как только Гудини сбрасывают в какую-то невероятно глубокую пропасть в храме Сфинкса (Лавкрафт решил не использовать гробницу Кэмпбелла основным местом действия), и тот изо всех сил старается не только вырваться из оков, но и найти ответ на «праздный вопрос», который не давал ему покоя все то время, что он находился в Египте: «Что за громадное и необычное существо должен был изначально олицетворять Сфинкс?» Эту идею о поиске ответа на вопрос добавил сам Лавкрафт, и вокруг нее в дальнейшем сосредоточилось все повествование. Гудини становится не главным героем и активным участником событий, а скорее наблюдателем за причудливыми явлениями. Желая поиздеваться над Гудини, который в то время считался самым крепким человеком на земле, Лавкрафт заставляет его героя трижды падать в обморок.
Гудини попадает в огромную подземную пещеру – «где колонны уходят так далеко ввысь, что их верхушки не разглядеть… по сравнению с одними их массивными основаниями Эйфелева башня показалась бы ничтожным строением», – населенную самыми отвратительными созданиями, которые только можно вообразить. Гудини размышляет о необычайно мрачном темпераменте древних египтян («Они думали исключительно о смерти и мертвецах»), в том числе об их вере в душу или «ка», которая может вернуться в свое или чужое тело после «жутких странствий по надземным и подземным мирам». Ходят «леденящие кровь легенды» об «интригах духовенства», решившего однажды создать «смешанные мумии из туловища и конечностей человека с головой животного, подражая верховным богам». Помня обо всем этом, Гудини в ужасе сталкивается с ожившими мумиями из легенды:
«Я пообещал себе не смотреть на них и ухватился за это решение как за спасительную соломинку, однако вдруг услышал, как скрипят их суставы и как хриплое дыхание заглушает мертвецкую музыку и топот ног. Если бы они еще и разговаривали… О боже! Их мерзкие факелы стали отбрасывать тени на громадные колонны! Святые угодники!! Разве у бегемотов бывают человеческие руки, сжимающие факелы?.. Разве бывают люди с головой крокодила?..»
Это один из самых ярких примеров того приема, который Лавкрафт часто будет использовать в более поздних рассказах, намекая, что мифы и легенды на самом деле отражают реальные жуткие события и повествуют о реальных омерзительных существах. Однако суть истории заключается в поиске ответа на тот самый «праздный вопрос», который мучил Гудини. Мутанты откладывают большое количество еды в качестве подношений некому причудливому созданию, ненадолго появляющемуся из отверстия в подземной пещере: «Размером оно было примерно с бегемота и выглядело очень странно. Шея как будто отсутствовала, а пять лохматых голов росли в один ряд прямо из похожего на цилиндр туловища… Из голов выскакивали необычные твердые щупальца, жадно хватавшие куски пищи из неописуемой горы еды, разложенной перед входом в пещеру». Что же это за существо? «Пятиголовый монстр, высунувшийся из пещеры… пятиголовый монстр размером с гиппопотама… пятиголовый монстр – и еще один, у которого одна только передняя лапа больше, чем этот пятиголовый монстр…»
Пожалуй, перед нами один из немногих случаев, когда в конце рассказа читателей действительно ждет «сюрприз». В общем и целом, история получилась успешной и стала главным материалом толстого номера Weird Tales за май – июнь – июль 1924 г. В том же выпуске появился рассказ Лавкрафта «Гипнос» и «Возлюбленные мертвецы» К. М. Эдди.
С последним из упомянутых произведений связан интересный комментарий. Десять лет спустя Лавкрафт, рассказывая о своем относительно скромном жизненном опыте, мимоходом отмечал: «Я несколько раз бывал в полицейском участке… в том числе чтобы поговорить с начальником полиции о запрете одного журнала…»[1117] Речь наверняка идет о том, что тот номер Weird Tales запретили из-за рассказа «Возлюбленные мертвецы», который сочли непристойным из-за описания некрофилии. Странно, что в письмах того года Лавкрафт ничего не упоминает об этом случае, так что теперь трудно представить, как обстояли дела. Кое-где в переписке есть намеки на то, что журнал запретили только в штате Индиана («Насчет рассказа бедняги Эдди – вот так добился славы! Его имя, должно быть, порицают во всех коридорах и под сводами ротонды в капитолии штата Индиана (если там, конечно, есть ротонда)!»[1118]) Если так оно и было, то зачем Лавкрафт пошел к начальнику полиции в Нью-Йорке? Также неизвестно, серьезно ли сказался запрет на продажах Weird Tales, но однозначно не стоит утверждать (как я однажды легкомысленно заявил), что дурная слава как раз и «спасла» журнал, вызвав ажиотаж среди читателей, ведь до выхода следующего номера оставалось целых четыре месяца. В дальнейшие годы, как мы увидим, ситуация с журналом только усугублялась – по крайней мере, в тех аспектах, что затрагивали Лавкрафта.
Тем временем сотрудничество Лавкрафта с Weird Tales становилось все более тесным, что ему не всегда нравилось. В середине марта он сообщает, что Хеннебергер «радикально меняет стратегию Weird Tales и задумал совершенно новый журнал, посвященный жутким историям в духе По и Мэкена. Журнал, по его словам, будет “точно в моем стиле”, и он предлагает мне стать его редактором и переехать в ЧИКАГО!»[1119] В словах Лавкрафта есть некая двусмысленность: мне кажется, Хеннебергер вовсе не собирался запускать «совершенно новый журнал», а просто хотел серьезно преобразовать Weird Tales. Ранее Лавкрафт отмечал, что Бейрда сместили с должности редактора, а вместо него назначили Фарнсуорта Райта[1120], однако это была лишь временная мера (номер за май – июнь – июль 1924 г. вышел под редакцией Райта и Отиса Адальберта Клайна, хотя журнал по большей части состоял из материалов, подготовленных Бейрдом), и первым кандидатом Хеннебергера на должность редактора Weird Tales действительно был Лавкрафт.
Лавкрафта часто ругали за то, что он не воспользовался таким шансом, когда ему как раз требовался постоянный доход (ведь он только что женился). Считают, что он должен был преодолеть свое отвращение к современной архитектуре Чикаго и принять предложение, однако все не так просто. Во-первых, хотя Соня поддерживала вариант переезда в Чикаго, «если [предложение] будет четко озвучено и к нему будут прилагаться все необходимые гарантии»