Некоторые члены этого клуба (все они были мужчинами) нам уже знакомы: Кляйнер (тогда он работал бухгалтером в «Фэйрбэнкс скейлс» и жил где-то в Бруклине), Мортон (жил в Гарлеме, а чем на тот момент занимался – неизвестно) и Лонг (проживал с родителями по адресу Вест-Энд-Авеню, 823, в Верхнем Вест-Сайде Манхэттена и учился на журналиста в Университете Нью-Йорка). Вскоре к «банде» присоединились и другие.
Скиталец Артур Лидс (1882–1952?) в детстве выступал с бродячим цирком, а теперь, в возрасте примерно сорока лет, едва зарабатывал на жизнь ведением колонки в Writer’s Digest и изредка отправлял свои бульварные произведения в Adventure и другие журналы. Два его рассказа опубликовали в Weird Tales. Пожалуй, он был самым бедным в этой группе бедствующих эстетов. Лидс жил в отеле на Западной 49-й улице, что в районе Адская кухня. С Лавкрафтом он, наверное, познакомился через других членов группы и быстро вошел в круг. Лавкрафт тепло отзывался о Лидсе, хотя после отъезда из Нью-Йорка практически перестал с ним общаться.
Эверетт Макнил (1862–1929), как и Мортон, удостоился упоминания в энциклопедии «Кто есть кто в Америке» как автор шестнадцати романов для мальчиков, опубликованных в промежуток между 1903 и 1929 гг.; издавались они в основном в «Э. П. Дат-тон»[1194]. В большинстве романов Макнил приукрашивал исторические события увлекательными рассказами об исследователях и любителях приключениий, которые сражались с индейцами или основывали колонии на западе США. Самым популярным из них был «В Техасе с Дэви Крокеттом» (1908), который переиздавали даже в 1937 г. В письме к невесте Джордж Кирк называет его «стариком с красивыми, совершенно белыми волосами – он пишет книги для мальчиков, и ему даже не приходится ничего упрощать, поскольку мыслит он и сам как мальчик»[1195]. В последнем его комментарии вовсе нет ничего уничижительного, тем более что Лавкрафт, который уже встречался с Макнилом во время одной из поездок в Нью-Йорк в 1922 г., придерживался того же мнения и ценил наивную простоту писателя. Правда, со временем Макнил перестал интересовать других членов «банды», так как казался надоедливым и неинтересным с интеллектуальной точки зрения. В 1922 г. он тоже жил в Адской кухне недалеко от Лидса.
Джордж Кирк (1898–1962) уже виделся с Лавкрафтом в Кливленде в 1922 г. и прибыл в Нью-Йорк в августе (незадолго до Сэмюэла Лавмэна, приехавшего туда в начале сентября[1196]), чтобы заниматься торговлей книгами. Он поселился на Западной 106-й улице, 50, на Манхэттене. К тому моменту большую часть жизни Кирк провел в Акроне и Кливленде, однако в 1920–1922 гг. жил в Калифорнии, где познакомился с Кларком Эштоном Смитом. Его единственной затеей, связанной с книгоиздательством, стал выпуск «Двадцати одного письма Амброза Бирса» (1922) под редакцией Лавмэна. В конце 1923 г. Кирк обручился с Люсиль Дворак, но не хотел вступать в брак, пока не упрочил свое положение в Нью-Йорке как книготорговца, на что ушло почти три года, и все это время он писал письма Люсиль, в которых описывал сценки из жизни «банды» не менее подробно, чем Лавкрафт в своих посланиях к тетушкам. Других документов, которые могли бы заполнить пробелы в описании Клуба «Калем», не сохранились, но и эти письма оказались крайне ценными.
Клуб «Калем» существовал в зачаточной и безымянной форме до приезда Лавкрафта в Нью-Йорк: Кляйнер, Макнил и, возможно, Мортон время от времени ходили друг к другу в гости. Как говорит Лонг, «на нескольких небольших собраниях присутствовало человека три-четыре»[1197], хотя себя в их число не включает. Группа превратилась в клуб лишь с прибытием Лавкрафта, который, как коллега и друг по переписке, и связывал всех этих людей.
Фрэнк Лонг интересно рассказывает о поведении Лавкрафта на встречах клуба:
«Почти всегда… Говард говорил больше всех, как минимум первые десять-пятнадцать минут. Он опускался в большое кресло – на стульях с прямой спинкой ему в таких случаях было некомфортно, так что я всегда оставлял самое удобное кресло специально для него, и слова неслись из него бесконечным потоком.
Казалось, он никогда не делал паузу между словами – да ему и не приходилось. Он не запинался, вспоминая нужный термин, даже если в беседе затрагивались серьезные темы. Когда возникала потребность в некотором метафизическом буквоедстве, легко было представить, как в голове у него щелкают ножницы, отточенные до хирургической остроты…
В целом разговор шел живо и весьма разнообразно. В Клубе собрались блестящие умы, поэтому дискуссии велись как о нынешних политических или общественных событиях, так и о новых книгах или пьесах, о старинной английской и французской литературе, искусстве, философии и естествознании»[1198]. Позже я еще процитирую слова Харта Крейна о «писклявом муже Сони», однако и все остальные, похоже, единодушно считали, что голос у Лавкрафта немного высоковат. Подробнее всего его описывает Соня:
«Когда он читал вслух или выступал с речью, голос у него был четким и звучным, но в обычной беседе становился тонким и высоким, с оттенком фальцета. При этом декламировать любимые стихи ему удавалось ровным и звонким тоном. Певческий голос у него был не очень сильным, зато приятным. Современные песни он не пел – предпочитал старинные, еще из прошлого века»[1199].
Уилфред Бланш Талман отзывался о голосе Лавкрафта не так лестно:
«Говорил он монотонно и слегка гнусаво, в соответствии со стереотипом о жителях Новой Англии. При громком смехе из его горла вырывалось что-то вроде пронзительного гогота, которое шло вразрез с впечатлением от его улыбки и непосвященным могло показаться излишне драматичной игрой актера, изображающего смех отшельника. Звук этот казался таким неприличным, что в беседе с ним друзья старались сильно его не смешить, надеясь вызвать только улыбку»[1200].
Интересно, когда Толману удалось застать смех Лавкрафта, ведь в 1934 г. сам Говард заявлял, что за последние двадцать лет громко смеялся всего лишь один раз[1201].
Члены Клуба «Калем» начали встречаться каждую неделю по четвергам, хотя потом перенесли собрание на среду, потому что у Лонга были поздние занятия в университете. Как раз после одного из таких вечеров Лавкрафт принялся усердно, пусть и бессистемно, исследовать старинные места Нью-Йорка. В четверг 21 августа «банда» собиралась у Кирка на 106-й улице. Они засиделись до 1:30 ночи и затем пошли пешком по Бродвею, расходясь кто к подземным, кто к надземным линиям метро, чтобы разъехаться по домам. В итоге остались только Кирк и Лавкрафт: они двинулись дальше по Восьмой авеню через Челси к Гринвич-Виллидж, рассматривая колониальные строения или то, что от них еще оставалось, на Гроув-Корт, Пэтчин и Миллиган-плейс, Минетта-лейн и других улицах. Вскоре настали «зловещие часы перед рассветом, когда пробуждающийся мир населяют только кошки, преступники, астрономы и любители старины!»[1202]. Кирк и Лавкрафт пошли дальше по «колониальным просторам» Варик-стрит и Чарлтон-стрит (сейчас от них мало что сохранилось) к Ратуше Нью-Йорка. За свою прогулку они преодолели не менее семи-восьми миль. И наконец разошлись около 8 утра, Лавкрафт вернулся домой к 9 часам. (Вот вам и трогательное желание возвращаться пораньше, чтобы лечь спать вместе с Соней. Ранее после одной из подобных ночных экскурсий с Кляйнером и Лидсом он пришел домой в 5 утра, и, «успешно избежав традиционных супружеских нападок с утюгами и скалками, отдался Гипносу, повелителю снов»[1203]. Полагаю, о нападках он высказывался не буквально, а просто для красного словца.)
На следующий вечер Лавкрафт с Соней отправились в театр на спектакль «Крылья даны всем детям человеческим» по пьесе Юджина О’Нила, а вот все последующие недели Лавкрафт снова посвятил «банде», тем более что 26 августа Соня сильно вывихнула лодыжку и несколько дней не выходила из дома. Затем, 29-го числа, Лавкрафт в одиночку исследовал старинные колониальные места Нижнего Манхэттена, которые до сих пор сохранились, в том числе на улицах Гроув, Коммерс и Барроу. В воскресенье 1 сентября он сел на паром и отправился в Стейтен-Айленд, самую дальнюю и наименее населенную часть города, где сонные райончики напомнили ему о доме: «Сент-Джордж – что-то вроде Этлборо, а Стэплтон похож на Ист-Гринвич»[1204]. Интересно, проводил ли Лавкрафт эти аналогии только ради Лиллиан? Позже в тот же день он снова сел на паром до г. Перт-Амбой, штат Нью-Джерси, где, неожиданно для него, оказалось много колониальных домов и царила атмосфера Новой Англии. (Сейчас это уже не так.) Через несколько дней он встретил Эдварда Лазара, друга Лавмэна из Кливленда, с которым виделся в 1922 г. Лавкрафт думал, что тот станет «подходящим дополнением к нашему избранному кругу “Мальчиков”[1205], но после этого Лазар больше не упоминается. Сам Лавмэн прибыл 10 сентября. Сначала он хотел остановиться в меблированных комнатах в Бруклине на Коламбия-Хайтс, 110, где жил Харт Крейн (приехавший в город в марте 1923 г.), однако в итоге поселился поблизости, на Коламбия-Хайтс, 78.
12 сентября Лавкрафт отправился исследовать Нижний Ист-Сайд и обнаружил там большое количество ортодоксальных евреев:
«Здесь живут самые разные евреи, абсолютно не освоившиеся в нашем обществе, – со старомодными бородами, кипами и другими традиционными элементами одежды, из-за которых они выглядят очень колоритно и не так неприятно, как резкие, напористые евреи, занимающиеся бритьем и торговлей американской одеждой. В этом районе книги на иврите продают с тележек, а раввины ковыляют в высоких шляпах и сюртуках – наверное, большинство евреев-торговцев родом из какой-то другой колони