Человек поднимет свой величественный лик
К звездно-голубому пространству.
Земные материи, грубые и неясные,
Изменившись, породили достойное человечество.
И все-таки, пожалуй, даже здесь прослеживается некая связь с его поздними взглядами. В 1920 г. он в споре с Рейнхардом Кляйнером о том, какую роль в жизни человека играет чувственность, с намеренной помпезностью заявил: «Обезьяна или примитивный дикарь просто бродят по лесу в поисках партнера, благородный же ариец должен обратить свой разум к космическим мирам и задуматься о связи с бесконечностью!!»[217]
Возможно, «Метаморфозы Овидия» – лишь фрагмент перевода. Рукописный текст занимает пять листов и заканчивается в самом конце пятого листа. Может быть, Лавкрафт перевел поэму Овидия и дальше, но та часть затерялась? Думаю, так оно и было, ведь в сохранившемся виде это сочинение, оцененное автором в 25 центов, не превышает по объему «Поэму об Улиссе» стоимостью в 5 центов. Вероятно, Лавкрафт мог целиком перевести первую книгу «Метаморфоз» (779 строк на латинском, около 1000 строк в переводе). Его перевод обрывается там, где в оригинальном тексте Овидий меняет тему и с восемьдесят девятой строки начинает рассказывать про четыре возраста человека, однако я все равно считаю, что до нас дошла лишь часть сочинения Лавкрафта.
1898 г. был полон событий: Лавкрафт познакомился с творчеством Э. По и увлекся наукой, начал учить латынь, пошел в школу, и у него впервые случился нервный срыв. В одном из поздних писем он называет его «подобием срыва»[218], но я не знаю, что именно он хотел этим сказать. Еще одно «подобие срыва» произошло в 1900 г. У мальчика не было никаких проблем с физическим здоровьем, никаких данных о госпитализации нет. Причины и природа нервозного состояния Лавкрафта в детстве представляются спорными вопросами, ведь мы знаем о них только со слов самого писателя, который вспоминал о случившемся много лет спустя.
Лавкрафт говорит: «Нервы мне достались не очень крепкие: ближайшие родственники с обеих сторон страдали от головных болей, нервного истощения и нервных расстройств». Далее он рассказывает о заболеваниях дедушки (которого мучили «страшные мигрени»), матери (та «недалеко ушла от деда») и отца, который, как по-прежнему считал Лавкрафт на момент написания письма (1931), скончался от «паралича» из-за перенапряжения. Потом он добавляет: «Я и сам, сколько себя помню, страдал от головной боли, нервной возбудимости и склонности к неврастении – меня, искусственно вскармливаемого ребенка, терзали необъяснимые мучения, к которым прибавлялось плохое усвоение пищи…»[219] («Мало выпало бед на долю Сьюзи, так еще ей достался ребенок с коликами», – с горькой иронией отмечает Кеннет Фейг[220].) На рубеже веков детей рано отнимали от груди, и подобная практика сохранялась еще долгое время, однако, судя по комментарию Лавкрафта, его перестали кормить грудью даже раньше, чем тогда было принято.
В одном из ранних писем Лавкрафт утверждал: «Ребенком я был беспокойным, часто плакал». Он упоминает, что бабушка по материнской линии «пыталась исправить мое хамское поведение, потому как из-за нервозности я стал неугомонным и неуправляемым ребенком»[221]. Позже Лавкрафт признавался: «В детстве мое нервозное состояние иногда напоминало хорею, хотя все же не было настолько серьезным. Время от времени лицо непроизвольно дергалось, и чем сильнее я сдерживался, тем чаще это происходило»[222]. Лавкрафт не указывает, когда именно случались эти хорееподобные приступы, однако, судя по всему, речь идет о возрасте до десяти лет. Дж. Вернон Ши в итоге заподозрил, что Лавкрафт действительно страдал от малой хореи, нервного расстройства, которое «проявляется в виде неконтролируемых лицевых тиков и гримас», но постепенно проходит к моменту достижения половой зрелости[223]. Здесь невозможно что-либо утверждать с полной уверенностью, но я полагаю, что это вполне обоснованное предположение. И хотя в вышеупомянутом письме Лавкрафт заявляет, что «со временем эти приступы исчезли» и с поступлением в школу «я сильно изменился», у меня еще будет повод вернуться к данной теме и рассказать о вероятных повторных случаях проявления хорееподобных симптомов в разные периоды жизни Лавкрафта, в том числе и во взрослом возрасте.
Итак, если в 1898 г. он на самом деле перенес некое «подобие срыва», то это с большей долей вероятности связано со смертью отца Лавкрафта, который скончался 19 июля 1898 г. Мы уже знаем, как тяжело семья переживала смерть Роби Филлипс в январе 1896 г. (Лавкрафт отмечает, что родные носили траур до конца зимы того года[224]), и хотя смерть Уинфилда не стала неожиданностью, она все равно шокировала всех его родных, и в особенности сына, которому на тот момент еще не было восьми лет. Я уже высказывал предположение о том, что Лавкрафт, вероятно, присутствовал на похоронах отца, состоявшихся на кладбище Суон-Пойнт через два дня после его смерти. Остается только догадываться, как смерть мужа, чье состояние заметно ухудшалось на протяжении последней пары лет его жизни, повлияла на мать Лавкрафта. Теперь попытаемся воссоздать всю картину отношений между Лавкрафтом и его мамой вплоть до этого периода.
Мать, несомненно, баловала сына и слишком сильно опекала, причем чрезмерная опека начала проявляться еще до госпитализации Уинфилда в 1893 г. От Уинфилда Таунли Скотта мы узнаем следующую историю:
«На летних каникулах, во время их приездов в Дадли, штат Массачусетс… миссис Лавкрафт отказывалась обедать в столовой, не желая оставлять спящего сына наверху одного. Когда ее подруга, учительница Элла Суини, повела мальчика, уже довольно высокого, на прогулку и взяла его за ладошку, мать Говарда сказала, что Суини вывихнет ему руку, если не наклонится немного поближе, хотя та была низкого роста. Когда Говард катался на трехколесном велосипеде по Энджелл-стрит, мать шла за ним, придерживая его за плечо»[225].
Скотт узнал об этом от Эллы Суини (через ее подругу Майру Х. Блоссер), жительницы Провиденса, которая стала заместителем директора в школе и познакомилась с Лавкрафтами в Дадли. Упоминание «приездов» (во множественном числе) – вероятно, ошибка, которая перешла к Скотту из письма Блоссер[226]. Лавкрафт признается: «У меня было бесконечное множество игрушек, книг и других детских развлечений»[227] – что бы он ни попросил, ему все покупали. Мы уже знаем, как Лавкрафт, увлеченный сказками «Тысячи и одной ночи», таскал маму по всем антикварным магазинам Провиденса и как быстро он получил в подарок набор для опытов, стоило ему только увлечься химией. Примерно в то же время произошел еще один случай, показывающий, что родные во всем потакали мальчику: «В детстве моим королевством был участок земли рядом с родным домом на Энджелл-стрит, 454. Я играл среди деревьев, кустов и травы, а когда мне было лет пять, кучер построил для меня огромный летний домик, довольно простенький, но такой замечательный, с лестницей, которая вела на плоскую крышу…»[228] Далее я еще расскажу, как данное событие повлияло на развитие интереса Лавкрафта к железной дороге.
Пожалуй, здесь стоит привести любопытный отрывок из воспоминаний супруги Лавкрафта. В мемуарах 1948 г. Соня Х. Дэвис пишет:
«Приблизительно… в то время появилась традиция: матери подготавливали сундуки с приданым для своих еще не рожденных дочерей, поэтому, когда миссис Уинфилд Скотт Лавкрафт ждала первенца, она надеялась, что у нее будет девочка. Однако и с появлением на свет мальчика она не перестала наполнять этот сундук, надеясь когда-нибудь передать его жене Говарда… В нежном возрасте трех лет со светлой копной кудряшек он был очень похож на чудесную маленькую девочку… К шести годам он запротестовал и потребовал стрижку, так что мать повела его к парикмахеру и со слезами на глазах наблюдала за тем, как с головы падают “безжалостно” срезанные кудри»[229].
Полагаю, эта история правдива, хотя стоит ли придавать ей так много значения – как и тому, что в раннем детстве Сьюзи наряжала сына в платьица? На знаменитой фотографии 1892 г. можно увидеть Лавкрафта в платье и с кудряшками, как и на другом снимке, сделанном примерно в то же время, где он также запечатлен вместе с родителями[230]. Вспоминая о кудрях, Лавкрафт называет их «золотистой гривой», и отчасти именно из-за прически Луиз Имоджен Гини звала его «солнышком»[231]. Впрочем, на снимке, сделанном в возрасте семи-восьми лет[232], Лавкрафт уже предстает в самой обычной для мальчика одежде и с короткой стрижкой. Таким образом, трудно сказать, когда именно Сьюзи перестала наряжать сына в платья, и если подобное продолжалось лет до четырех, то в этом не было ничего необычного.
Вдобавок можно привести еще пару историй, хотя не совсем ясно, что под ними подразумевается. В своих записках о Лавкрафте (большая их часть сделана в 1934 г., но некоторые – явно позже) Р. Х. Барлоу упоминает «рассказы миссис Гэмвелл о том, что какое-то время Г. Ф. Л. твердил: “Я маленькая девочка…”»[233] Энни Гэмвелл вышла замуж и уехала из дома № 454 на Энджелл-стрит в начале 1897 г., значит, ее комментарий относится к периоду до этого времени, а из деталей в заметке Барлоу (о том, как Лавкрафт декламировал Теннисона, стоя на столе) можно сделать вывод, что описанные события относятся, например, к 1893 г. Также в письме от 19 июня 1894 г. Уиппл Филлипс пишет Лавкрафту: «Подробнее об увиденном расскажу, когда вернусь, если ты, конечно, будешь хорошо себя вести и