Rhode Island Journal of Astronomy. Трудно сказать, насколько долгим был перерыв в издании этого журнала; в последнем сохранившемся номере (январь 1909 г.) Лавкрафт сообщает, что возвращается к «плану 1899–1902 гг.». Затем журнал снова исчезает более чем на год и появляется лишь 16 августа 1903 г. (через две недели после запуска Rhode Island Journal of Astronomy) в качестве еженедельного издания. Номера регулярно выходят (вместе с некоторыми специальными выпусками) до 31 января 1904 г. Считая журналы за 1899 и 1902 гг., всего до нас дошло тридцать два экземпляра. Данное издание, как и журнал по астрономии, наверняка размножалось на гектографе. (Что касается самых первых номеров, за 1899 г. и далее, Лавкрафт «делал по четыре копии с помощью копировальной бумаги»[278]).
Уже в 1903 г. в Scientific Gazette стали печататься статьи, посвященные не только химии, но и вращению Венеры, созданию камеры-обскуры, вечному двигателю, телескопам (серия этих статей перешла сюда из Rhode Island Journal of Astronomy, но потом вернулась обратно), микроскопии и т. д. Когда в 1906 г. выпуск Scientific Gazette возобновился, в журнале по астрономии появилась его реклама, в которой издание называли «Популярным естествознанием в кратком изложении», хотя содержание журнала уже давно не ограничивалось одной только химией. Научные интересы Лавкрафта также проявлялись в его художественных творениях. Он признается, что был «большим любителем Верна» и написал «много историй под влиянием бессмертного Жюля». Затем добавляет: «В одном рассказе про ту сторону Луны, которая все время от нас скрыта, я в художественных целях использовал теорию Ганзена о том, что из-за смещенного центра тяжести на Луне все еще имеются вода и воздух. Вряд ли стоит объяснять, что эта теория давным-давно устарела, – я и сам это понимал, но хотел сочинить остросюжетный рассказ»[279]. Если бы данное произведение сохранилось, оно бы стало первой настоящей работой Лавкрафта в жанре научной фантастики. Поскольку он называет рассказ «остросюжетным», тот, по всей видимости, был написан под влиянием бульварных романов, которые Лавкрафт, известный своей обескураживающей многогранностью интересов, все еще продолжал читать.
Я уже говорил, что Лавкрафт создал большинство своих трактатов и журналов, не учась в школе. В 1898–1899 гг. он учился в Слейтер-Авеню, однако вскоре его оттуда забрали, и он вновь отправился в школу только в 1902/03 учебном году, после чего обучение опять прервалось. «В 1903–1904 гг. я занимался с частными учителями»[280], – добавляет он. У нас есть информация об одном из этих преподавателей по имени А. П. Мэй, о котором Лавкрафт, правда, был невысокого мнения. В выпуске Rhode Island Journal of Astronomy от 3 января 1904 г. можно увидеть на редкость саркастичное объявление, в котором Мэй назван «частным учителем десятого сорта», предлагающим «низкокачественное обучение за очень высокую плату». Далее значится такая надпись: «НАЙМИТЕ МЕНЯ. РАБОТАТЬ НЕ УМЕЮ, НО МНЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ». Наверное, Мэй пытался обучать Лавкрафта тому, что он и так уже знал. Много лет спустя писатель отзывался о Мэе более доброжелательно, пусть и немного снисходительно: «Мой странный частный учитель, скромняга Артур П. Мэй, студент богословского факультета, которого я так любил шокировать своим языческим материализмом…»[281] Неудивительно, что поток научных журналов хлынул летом 1903 г., когда у Лавкрафта, видимо, было много свободного времени.
Информации о втором периоде учебы Лавкрафта в Слейтер-Авеню крайне мало – школьные записи не сохранились. В конце каждого семестра делали общую фотографию класса[282], однако и она до нас не дошла. Об этом учебном годе нам известно лишь со слов самого Лавкрафта. Он отмечает, что в 1902 г. его отношение к школе сильно изменилось по сравнению с 1898 г., ведь за этот период он узнал, что детство обычно считается лучшей порой жизни, и был решительно настроен этого добиться. Заставлять его ходить в школу особенно не приходилось, потому что именно в том году Лавкрафт впервые завел крепкую дружбу – с Честером и Гарольдом Манро, которые жили в четырех кварталах от него на Паттерсон-авеню, 66 (на пересечении с Энджелл-стрит)[283]. Также он подружился с Рональдом Апхэмом, на два года младше[284], который проживал по адресу: Адельфи-авеню, 21[285] (примерно в трех кварталах от Энджелл-стрит), и Стюартом Коулманом[286], знавшим Лавкрафта еще по первому учебному году в Слейтер-Авеню. Еще одного друга он упоминает только по имени – Кен. Удалось установить, что это некий Кеннет Таннер[287]. Двадцать пять лет спустя Лавкрафт легко перечислял имена одноклассников: «Реджинальд и Персиваль Миллеры, Том Лиман и Сидни Шерман, “Милашка” [Стюарт] Коулман и любимчик учителя Дэн Фэйрчайлд, суровый парень “Монах” Маккерди, у которого ломался голос… Старые добрые времена!»[288] Лавкрафт также рассказывает, что дружил с тремя братьями Бэниган, жившими по соседству, хотя непонятно, учились ли они с ним в одном классе[289]. Предполагаю, что речь идет о сыновьях Джона Дж. Бэнигана, который проживал на Энджелл-стрит, 468, как минимум с 1898 до 1908 г., – не «ближайшие соседи», как утверждал Лавкрафт, но жили они совсем недалеко, через два-три дома. Эти братья были внуками Джозефа и Мэри Бэниган, а они и являются связующим звеном между матерью Лавкрафта и Луиз Имоджен Гини (как можно догадаться по исследованиям Кеннета У. Фейга-мл.).
Сложно сказать, кого из братьев Манро Лавкрафт считал более близким другом. В письме от 1921 г. он называет Гарольда «лучшим другом детства»[290], однако в отрывке из эссе 1915 г. можно прочитать следующее:
«Если, посещая начальную школу Слейтер-Авеню в Провиденсе, вы обратите внимание на парты и стены или присмотритесь к забору и длинной скамье во дворе, то среди множества имен, тайком вырезанных поколениями неугомонных детей, обязательно увидите часто повторяющиеся буквы “Ч. П. М. и Г. Ф. Л.”, так и не стершиеся за шестнадцать лет. В последующие годы два друга, чьи инициалы соединились в таком раннем возрасте, оставались родственными душами…» («Познакомьтесь с мистером Честером Пирсом Манро», Conservative, апрель 1915 г.)
В другом письме Лавкрафт отмечает: «…мы с Честером Пирсом Манро гордо выделялись среди остальных тем, что были самыми ужасными мальчишками в школе Слейтер-Авеню… Мы ничего не ломали, но вели себя аморально и надменно, выступая против переменчивого, деспотичного и чересчур требовательного руководства»[291]. Это воспоминание подтверждается в еще одном источнике: «В школе меня считали плохишом, потому что я никогда не соблюдал дисциплину. Когда учительница ругала меня за нарушение правил, я язвительно указывал ей на бессмысленность условностей, чем страшно испытывал ее терпение. Несмотря на мой упрямый нрав, она все равно была со мной на удивление добра»[292]. Уже с раннего детства Лавкрафт стал моральным релятивистом, отрицающим нравственные нормы.
Случай на выпускном вечере в июне 1903 г. – яркий пример вышеупомянутого «нарушения правил». Лавкрафта заранее попросили выступить с речью (возможно, потому что он был лучшим учеником в классе), он отказался, однако в разгар самого вечера вдруг передумал. Он подошел к своей учительнице Эбби Э. Хэтэуэй и смело заявил, что все-таки желает произнести речь. Та быстро согласилась и объявила его выход. Лавкрафт меж тем набросал краткую биографию Уильяма Гершеля и, оказавшись на подиуме, произнес, «изображая южный акцент»:
«Леди и джентльмены, прошу прощения за то, что отбираю у вас время, но, когда просыпается муза, лишь ненормальный не прислушается к ее требованиям. Говоря о музе, я вовсе не имею в виду, что собираюсь мучить вас своими ужасными стихами, – мои намерения крайне далеки от этого. Моей музой сегодня является Клио, муза истории, а поведать я хочу об очень уважаемом человеке, который был совершенно лишен внимания, но все же взлетел до заслуженных высот. Этот человек – сэр Уильям Гершель, превратившийся из ганноверского простака в величайшего астронома Англии, а значит, и всего мира!»
Он добавляет:
«Примерно такими были мои слова. Я долго держал их в памяти (от большого самомнения), а вот в письменной форме речь не сохранилась. Если я что и упустил, так это большое количество длинных слов… К моему великому сожалению, у взрослых мое выступление вызвало лишь улыбки, хотя в конце меня наградили аплодисментами, и я спускался с подиума с самодовольным видом, достойным торжествующего актера Гаррика»[293].
Лавкрафт был самым настоящим выскочкой и наглецом, и это еще мягко сказано.
Впрочем, школа не сильно занимала умы Лавкрафта и его друзей. Как и все мальчики их возраста, даже не по годам развитые, они любили играть и не отказывали себе в этом удовольствии. Как раз на то время пришелся расцвет «Детективного агентства Провиденса», о котором в 1918 г. Лавкрафт рассказывал следующее:
«От “Шерлока Холмса” я был просто без ума! Прочитал все опубликованные истории и, когда мне было тринадцать, даже открыл свое детективное агентство, нагло присвоив себе гордый псевдоним Ш. Х. Членам ДАП [ «Детективного агентства Провиденса»] было от девяти до четырнадцати лет, и все вместе мы чудесно проводили время. Ах, сколько убийств и ограблений мы раскрыли! Наш главный офис располагался в заброшенном доме на окраине густонаселенного района, и там мы разыгрывали немало страшных происшествий, а затем работали над их “разгадкой”. До сих пор помню, сколько сил ушло на то, чтобы изобразить фальшивые “следы крови на полу”»!!