«Огромная неприступная крепость с массивными земляными укреплениями помогала защитить новые дороги и садовые участки от индейцев (которые обитали где-то на севере). Мальчик, предложивший соорудить крепость и надзиравший за ее строительством, интересовался всем, что связано с военной тематикой… Новое поселение назвали Нью-Анвик, в честь деревни Анвик на Аляске, о которой я как раз примерно в то время узнал из книги Кирка Манро “Снегоступы и сани”»[303].
В других письмах Лавкрафт рассказывает, что читал и другие произведения Манро: «Рик Дейл: история северо-западного побережья» (1896) и «Зуб морского котика: история приключения на Аляске» (1894)[304]. «Снегоступы и сани» (1895) – это как раз продолжение «Зуба морского котика». Кирк Манро (1850–1930) был плодовитым автором приключенческих романов для мальчиков: он написал не менее тридцати семи книг, в основном в период с 1887 по 1905 г. Во многих романах действие происходит в разных интересных местах США (в национальном парке «Эверглейдс», на Аляске, в Калифорнии и Техасе), а иногда – в далеких странах (в Китае, Японии, Вест-Индии). Не думаю, что писатель приходился родственником Честеру и Гарольду Манро.
Рассказывая о юношеских увлечениях Лавкрафта, нельзя не упомянуть про военный оркестр «Блэкстоун». Да, уроки скрипки оказались полной катастрофой, но это было нечто совершенно другое. Вот что он сам об этом говорил:
«В 11 лет я выступал в военном оркестре “Блэкстоун” (все юные члены которого виртуозно играли на так называемом зобо, медном рожке с мембраной, превращавшей гул в поразительные металлические звуки!), и благодаря моей уникальной способности держать ритм меня быстро определили в барабанщики. Это вызвало трудности, ведь я считался еще и мастером сольной игры на зобо, однако данную преграду удалось преодолеть: в магазине игрушек нашелся зобо из папье-маше, который я с легкостью удерживал без рук, зубами. Освободив руки, я мог играть на барабанах, при этом одной ногой стучал по механической палочке для треугольника, а другой – по тарелкам или, точнее, по прутику (из второй палочки для треугольника), который громыхал по единственной горизонтальной тарелке и как раз создавал подходящую какофонию… Если б в нашей отдаленной местности имелись джаз-бенды, меня бы сразу взяли как музыканта-универсала, способного играть на погремушке, колокольчиках и любых других инструментах, если их можно удержать в двух руках, двух ногах и во рту[305].
Добавить к его словам почти и нечего. Зобо – нечто среднее между губной гармошкой и казу, духовым инструментом в форме сужающегося цилиндра. Сам Лавкрафт везде описывает его как «медный рожок с мембранным наконечником, который превращает человеческий голос в подобие оркестрового инструмента», хотя добавляет, что зобо можно сделать даже из картона[306]. Вспомним замечательный отрывок из «Бесплодной макулатуры» (1923), пародии Лавкрафта на поэму Т. С. Элиота «Бесплодная земля»:
Я сидел на пороге родного дома,
Когда мы покинули его, но еще не продали,
И играл на зобо с двумя другими мальчишками.
Мы звались военным оркестром «Блэкстоун».
Лавкрафт всегда жалел, что не интересовался классической музыкой, однако с удовольствием вспоминал о популярных песнях своего детства. Напомню, что он «в нарушение правил хорошего поведения вечно насвистывал или напевал что-то себе под нос»[307] и поэтому, пусть ненадолго, увлекся игрой на скрипке. Оказывается, насвистывал он песенки «парикмахерских квартетов» тех времен. В письме от 1934 г. Лакрафт записывает слова песни «Беделия», громкого хита 1903 г., «настоящей сенсации, чей безумный успех не забылся и в начале 1904 г.»[308]. Затем он добавляет: «Впрочем, к осени 1904-го ее уже исполняли с полной серьезностью. Потом ее ждала та же участь, что и “На берегах реки Уобаш”: песня устарела и превратилась в основу для юмористических номеров и пародий. Сразу после нее популярным хитом стала “Ты цветок моего сердца, милая Аделина” (весна 1904 г.), а в пятом – “В тени старой яблони”». Давайте же узнаем, к чему это привело.
Складывается впечатление, что Лакрафт, несмотря на раннее развитие, проблемы со здоровьем, нервозность и стремление к уединенности в детстве, все же превращался в относительно «нормального» молодого человека с типичными подростковыми увлечениями (не считая спорта и девушек, которыми он никогда не интересовался). А еще он, похоже, считался лидером в своей мальчишеской «банде». Но можно ли назвать его обычным? Стюарт Коулман позже признавался: «… мы часто виделись в период с 8 до 18 лет, так как ходили в одну школу, и я часто бывал у него дома. Не могу сказать, что хорошо знал Говарда, да и сомневаюсь, что кто-то из его ровесников мог этим похвастаться. Он однозначно не был нормальным ребенком и друзей заводил редко»[309].
В 1940-е Уинфилд Таунли Скотт общался с некоторыми друзьями детства Лавкрафта и узнал еще одну любопытную историю от Клэренса Хораса Филбрика, который окончил Хоуп-Стрит в 1909 г., а значит, несколько лет учился с Лавкрафтом в одной школе:
«Клэренс Х. Филбрик поведал мне, что в старших классах и он, и другие ребята пробовали подружиться с Говардом, но, столкнувшись с робостью или полным отсутствием интереса с его стороны, бросали попытки сблизиться. Позже он все-таки завел несколько друзей среди местных, друзей преданных – они не всегда понимали Говарда, но были поражены его исключительно широким кругом интересов, феноменальной памятью и великолепным талантом поддерживать разговор и в более тесных отношениях познали всю глубину его доброжелательности и очарования, о которых в дальнейшем рассказывали его друзья из литературных кругов»[310].
Пусть Лавкрафт не очень быстро заводил друзей, но если это все же случалось, он оставался верен человеку, и так было на протяжении всей его жизни. К тому же в переписке Лавкрафт стал более общительным и охотно тратил время на огромные трактаты в ответ на простые вопросы совершенно незнакомых людей.
Клара Хесс, ровесница Лавкрафта, делится наглядным примером из воспоминаний о его увлечении астрономией:
«Говард часто выходил в поля за моим домом и изучал звезды. Как-то вечером в начале осени несколько соседских детей собрались понаблюдать за ним издалека. Мне стало его жалко, ведь он играл совсем один, поэтому я подошла и спросила что-то про телескоп, и Говард разрешил мне в него посмотреть. Однако выражался он при этом такими сложными терминами, что я ничего не поняла и вернулась к остальным ребятам, оставив его изучать небо в одиночестве»[311].
Очень трогательная история, хотя не стоит думать, что Лавкрафт всегда оставался убежденным одиночкой или сожалел об отсутствии товарищей: в его жизни преобладали интеллектуальные интересы, и ради них он был готов пожертвовать традиционным стадным чувством.
Мы не будем подробно рассматривать данный вопрос или спорить с утверждениями Лавкрафта, который часто вспоминал детство как идиллическое время беззаботных игр и приятных развивающих ум занятий. И что бы ни имелось в виду под «нормальностью», не факт, что она является каким-то невероятным преимуществом.
Однако беспечные деньки внезапно оборвались, когда «Земельная и ирригационная компания Овайхи» Уиппла Филлипса потерпела очередную неудачу – весной 1904 г. из-за паводков смыло водоотводную траншею, и у Уиппла из-за стресса случился инсульт. Он умер 28 марта 1904 г., но худшее еще ждало впереди:
«Его смерть сама по себе была печальным событием, которое вдобавок привело нас к финансовому краху… После его кончины остальные члены правления [ «Земельной и ирригационной компании Овайхи»] растеряли весь энтузиазм и смелость. Корпорацию ликвидировали, хотя дед упорно добивался бы ее сохранения, и в итоге деньги, которые должны были достаться акционерам, перешли к каким-то чужакам. Нам с матерью пришлось уехать из чудесного дома на Энджелл-стрит, 454, и перебраться в менее просторное жилище на той же улице, дом № 598, в трех кварталах от предыдущего»[312].
Пожалуй, это самый травмирующий опыт, который пережил Лавкрафт, не считая смерти его матери в 1921 г. К 1904 г. на Энджелл-стрит, 454, оставались только Говард, его мать и овдовевший дедушка – обе его тети и дядя к тому времени уже состояли в браке. После смерти Уиппла было бы совершенно нецелесообразно как с финансовой, так и с практической точки зрения продолжать жить в огромном доме вдвоем, а жилье на Энджелл-стрит, 598, наверняка выбрали из-за его близости. Правда, это был двухквартирный дом (полный адрес – Энджелл-стрит, 598–600), и Лавкрафт с матерью занимали только западное крыло небольшого строения. По его словам, в доме имелось пять комнат и чердак – вроде бы довольно неплохо для двух человек, однако покинуть родной дом оказалось очень тяжело психологически.
Кто занимал восточное крыло здания в 1904 г. – неизвестно, а вот в 1911 г. в адресном справочнике Провиденса указаны три члена семьи Меткалф: вдова Дженни Т. и два квартиранта (возможно, ее сыновья), Хоутон и Генри К., последний из них – клерк. Лавкрафт никогда не упоминал об этих людях и, как можно предположить, старался их избегать.
Конечно, смерть Уиппла Филлипса нанесла самый серьезный удар по финансовому состоянию семьи, однако еще с 1900 г. Лавкрафт начал замечать, что жизненных удобств все меньше и меньше. На момент рождения Говарда у Филлипсов имелось четверо слуг, три лошади