[313] и заботившийся о них кучер. От всего этого постепенно избавлялись. Кучер ушел примерно в 1900 г., когда семья решила обойтись без лошадей и экипажа. Вот забавное воспоминание Лавкрафта, связанное с кучером и одной из служанок:
«Я ужасно скучал по кучеру Келли, бесспорному специалисту по ирландскому диалекту, который терпеливо выслушивал мои хвалебные комментарии о матушке Англии. К моменту его ухода я научился говорить с сильным ирландским акцентом, чем время от времени развлекал самого себя и всех вокруг, особенно мисс Нору ______ (забыл фамилию!), заведовавшую кухней»[314].
Потом стали расходиться слуги. Спустя двадцать лет Лавкрафт по-прежнему помнил их по именам: Нора, Делия, Свеа, Дженни, Бриджет и Делайла[315]. Всего шесть, так что, возможно, некоторые из них сменяли друг друга. Делайла (позже она работала у тетушки Лавкрафта Лиллиан) была темнокожей. Если верить Лавкрафту, последней со службы ушла Бриджет Маллейни (вероятно, ирландка)[316], однако в переписи США от 1900 г. в доме на Энджелл-стрит, 454 числится только одна проживающая с хозяевами служанка, Мэгги Коркоран. Лавкрафт ясно дает понять, что финансовое положение семьи ухудшилось еще задолго до смерти Уиппла:
«В моем кругозоре отсутствовало четкое понятие денег. Я был наподобие беспечных героев из древнегреческих мифов, но понял, что дела пошли на спад, когда мне было лет десять. Понемногу сокращалось число слуг, лошадей и других домашних помощников. Ощущение опасности и упадка зародилось во мне еще до смерти дедушки, поэтому я чувствовал родство с мрачными героями По и их сломанными судьбами»[317].
Вдобавок в 1904 г. исчез любимый черный кот Лавкрафта по кличке Негр, единственный питомец за всю его жизнь. Других животных он так и не завел, хотя перед кошачьими едва ли не преклонялся. В те времена такая кличка вовсе не считалась оскорбительной – по крайней мере, не казалась такой обидной, как сейчас. Точно не известно, когда у Лавкрафта появился этот кот. Возможно, еще в 1893 г., когда он вместе с матерью вернулся в дом № 454 на Энджелл-стрит. Уже во взрослом возрасте писатель с восхищением вспоминал про кота:
«Каким же он был замечательным! Из крошечного черного комочка он превратился в поразительно понимающее существо. Кот разговаривал со мной на своем языке, меняя интонации, и у каждого тона голоса имелось определенное значение. Учуяв запах жареных каштанов, от которых он сходил с ума, он выдавал особое мурчание. Мы с ним играли в мяч: я бросал ему большой резиновый мячик, а кот, лежа на полу, отталкивал его всеми четырьмя лапами. В сумраке летних вечеров он, точно родственная душа волшебных существ, выбегал на газон, прятался в тени кустарников и то выпрыгивал на меня из засады, то снова скрывался из виду, пока я его не поймаю»[318].
По всей вероятности, исчезновение Негра сильнее всего напоминало о потере родного дома.
Из письма 1934 г. мы узнаем, как сильно повлияли на тринадцатилетнего мальчика все эти события: смерть деда, утрата наследства (или его остатков – из оцененного в 25 тысяч долларов имущества Уиппл завещал 5 тысяч Сьюзи и 2,5 тысячи Лавкрафту[319]) и переезд в новый дом.
«… впервые я оказался в переполненном людьми доме без слуг, где под одной с нами крышей жила еще и другая семья… Мне казалось, что я полностью утратил связь со вселенной, ведь что представляет собой Г. Ф. Л. без знакомых комнат, коридоров, портьер, лестниц, скульптур и картин… без двора, прогулок, вишневых деревьев, фонтана, увитой плющом арки, конюшни, сада и всего остального? Как может старик четырнадцати лет (а я действительно чувствовал себя старым!) приспособиться к жизни в скромной квартирке, к новому распорядку и плачевному виду за окном, в котором не было ничего привычного? Я думал, что жить так дальше – чертовски бесполезная трата времени. Больше никаких частных учителей, с сентября снова в школу, где наверняка будет дьявольски скучно, ведь от старших классов уже не жди той свободы и легкости, как в Слейтер-Авеню… Вот черт! И зачем влачить дальше такое существование?»
Похоже, Лавкрафт и вправду помышлял о самоубийстве – кстати, первый и последний раз за всю жизнь (не стоит верить досужим домыслам некоторых критиков). Далее он иронично добавляет, что «единственной проблемой было выбрать способ»: яд трудно достать, вешаться позорно, кинжал не даст надежного результата, о прыжке с обрыва вообще не может быть и речи из-за «ужасного вида останков» и т. д. В качестве варианта Лавкрафт рассматривал реку Баррингтон к востоку от Провиденса, на границе Род-Айленда и Массачусетса, и летом 1904 г. часто ездил туда на велосипеде, раздумывая о том, каково будет упокоиться на дне поросшей водорослями реки. Что же его остановило? Давайте прочитаем дальше:
«И все-таки кое-что меня удержало, а именно научное любопытство и ощущение переживаний мирового масштаба. Многое во вселенной меня поражало, но я понимал, что если буду жить и учиться дальше, то сумею найти ответы на волновавшие меня вопросы в книгах. Возьмем, к примеру, геологию. Каким образом эти древние осадочные породы и расслоения кристаллизовались и вышли на поверхность в виде гранитных вершин? Или географию: что же обнаружат Скотт, Шеклтон и Борхгревинк на территории великой Антарктиды в своих следующих экспедициях… о которых я тоже все узнаю, если доживу? А что касается истории… Замышляя уход из жизни, я вдруг с неловкостью осознал, сколько всего мне еще не известно. В моих знаниях сплошь мучительные пробелы. Когда люди перестали говорить на латыни и перешли на итальянский, испанский и французский? Что творилось в мире во время мрачного периода Средневековья (я знал только о событиях в Британии и Франции)? Что находится на громадных пространствах за пределами открытых земель, в самых дальних уголках пустынь, упомянутых Мандевилем и Марко Поло… А как же Тартария и Тибет… Как же неизведанная Африка?»[320]
То был поворотный момент в жизни Г. Ф. Лавкрафта. От самоубийства его удержала не семья, не религиозные верования и даже, как мы узнали из вышеупомянутого письма, не жажда сочинительства, а научное любопытство. И пусть он не окончил школу и не получил высшее образование в Брауновском университете, чего, кстати, всегда стыдился, Лавкрафт остается одним из самых необыкновенных самоучек современной истории. На протяжении всей жизни он не только пополнял багаж знаний, но и пересматривал свое мировоззрение в свете новой информации. Пожалуй, это его качество вызывает наибольшее восхищение.
К удивлению самого Лавкрафта и его родных, учеба в старших классах, которой он так страшился, оказалась увлекательной. Школа Хоуп-Стрит с уклоном в гуманитарные предметы и английский язык располагалась на пересечении улиц Хоуп и Олни (открытое в 1898 г. здание находилось на юго-восточном перекрестке, а нынешнее, что на юго-западном углу, появилось в 1938 г.), в целой миле от дома Лавкрафтов на Энджелл-стрит, 598. Других государственных школ поблизости не было. Говард, скорее всего, ездил в школу на велосипеде, ведь он рассказывал, что в период с 1900 по 1913 г. с ним не расставался[321]. Возможно, по пути ему приходилось объезжать огромную территорию приюта «Декстер» для малоимущих (приют давно снесли, и сейчас здесь находится поле Олдрича-Декстера, принадлежащее спортивному подразделению Брауновского университета). На дорогу уходило немало времени, поэтому в первом семестре 1904–1905 гг. Лавкрафт частенько опаздывал на занятия (всего семнадцать раз за год). Также у него накопилось двадцать семь пропусков – вероятнее всего, из-за неустойчивого состояния нервной системы. Однако в целом он очень хорошо проводил время:
«Многие друзья (если их можно так назвать), знавшие о моем непокорном характере и неуправляемом поведении в Слейтер-Авеню, предполагали, что результатом столкновения моего упорства с авторитетом учителей-мужчин из Хоуп-Стрит будет настоящая катастрофа. Однако ничего подобного не случилось. В отличие от Эбби [Эбби Хэтэуэй, учительницы из Слейтер-Авеню], здесь наставники быстро поняли, каков мой нрав, и, устранив все ограничения, начали относиться ко мне как к товарищу и ровне. Я перестал думать о дисциплине и просто вел себя, как подобает джентльмену среди других джентльменов»[322].
Придется поверить Лавкрафту на слово, так как в нашем распоряжении нет воспоминаний других лиц о его учебе в старших классах.
Впрочем, в отношениях Лавкрафта с учителями не всегда царила гармония. Несколько раз он вступал в научные споры: одному преподавателю не понравилось, какой метод Говард использовал для решения алгебраических задач, хотя приходил к правильному ответу, другой сомневался в утверждении о том, что в Европе существуют две коренные расы, европеоидная и монголоидная, пока Лавкрафт не напомнил ему, что саамы относятся к монголам. Самая известная его школьная стычка – спор со «старой толстой учительницей английского» по имени миссис Блейк. Вот как он сам об этом рассказывал:
«Когда я сдал сочинение на тему “Может ли человек долететь до Луны?”, она почему-то засомневалась, что я сам его написал. Сказала, слишком уж похоже на статью из журнала. Что ж, удача в тот день была на моей стороне, потому как у меня имелось все необходимое, чтобы разыграть чудесную сценку. Отрицал ли я обвинения в краже статьи из журнала? Ни в коем случае! Напротив, я спокойно сообщил учительнице, что моя работа действительно является дословной копией статьи, появившейся всего пару дней назад в одном сельском еженедельнике, и добавил, что в этом нет ничего страшного! Бедняжка пребывала в совершеннейшем недоумении, а я в довершение всего еще и сказал, что с удовольствием покажу ей оригинал статьи в печатном виде! Я сунул руку в карман и достал вырезку из сельской газеты Род-Айленда (в которой публиковали почти все подряд) с той же самой статьей. Сложная смесь чувств проявилась на лице почтенной миссис Блейк, когда она внимательно прочитала заголовок: “МОЖЕТ ЛИ ЧЕЛОВЕК ДОЛЕТЕТЬ ДО ЛУНЫ? АВТОР: Г. Ф. ЛАВКРАФТ”»