.
Я бы многое отдал, чтобы поприсутствовать на одном из тех занятий. Проходили они, скорее всего, в Первой баптистской церкви, которую по-прежнему посещала мать Лавкрафта. Трудно понять, почему она вновь решила настаивать на учебе в воскресной школе по прошествии нескольких лет и после такой неудачной первой попытки. Возможно, она все больше волновалась из-за того, что сын вел уединенный образ жизни – к тому времени он уже серьезно увлекся астрономией, – а его скептические и атеистические взгляды, которые он наверняка не стеснялся открыто выражать, вызывали у нее ужас.
Впрочем, годы астрономических исследований привели к формированию нового взгляда Лавкрафта на жизнь – космизма, который станет основой его философской и художественной мысли:
«К тринадцати годам я был совершенно потрясен мимолетностью и незначительностью человеческой жизни, а к семнадцати, когда я написал несколько работ, где особенно тщательно разбиралась эта тема, сформировались все основные аспекты моих пессимистичных взглядов в духе космизма. Тщетность бытия поражала и удручала меня, и я утратил былой энтузиазм, связанный с прогрессом человечества, который вселял надежду» («Исповедь неверующего»).
Здесь не рассказывается, почему изучение астрономии привело к развитию «пессимистичных взглядов в духе космизма», а далее в этом же эссе есть лишь намек на истинную причину такого состояния: «Я всегда был приверженцем космизма и как будто смотрел на человечество с другой планеты, считая его представителей просто интересным видом для изучения и классификации». Отвергнув веру в божество в качестве научно необоснованной (позже писатель отмечал, что «одного знания примерных масштабов видимой вселенной достаточно, чтобы навсегда избавиться от мыслей о существовании бога, который только и делает, что заботится о ничтожных жителях нашей планеты»[375]), Лавкрафт понял, что мы (скорее всего) одни во Вселенной – по крайней мере, установить контакт с внеземными расами мы не в состоянии – и что ничтожность планеты и ее населения в количественном отношении (как в пространстве, так и во времени) означает ее ничтожность и в качественном отношении. Мы еще поговорим о том, насколько подобные взгляды обоснованны, когда дойдем до момента их более серьезного развития в жизни Лавкрафта.
У философских интересов Лавкрафта было одно довольно интересное последствие: следуя инстинкту реформиста, он попытался заняться обучением народных масс – точнее, одного из их представителей:
«В библиотеке я столкнулся с подающим надежды мальчиком из Швеции: он работал в книгохранилище, и я пригласил его домой, чтобы расширить его знания (мне исполнилось пятнадцать, ему примерно столько же, хотя швед был ниже ростом и выглядел помладше). Я решил, что обнаружил нового Мильтона (он проявлял большой интерес к моей работе), и часто развлекал его в своей библиотеке, несмотря на возражения мамы. Тогда я верил в равенство и отчитывал юного шведа, если он обращался к моей матери “мэм”, ведь будущий ученый не должен разговаривать как слуга! Однако вскоре в нем открылись качества, которые мне пришлись не по душе, и я был вынужден бросить парня на произвол его плебейской судьбы»[376].
Данное воспоминание представляет для нас большой интерес. Речь идет об Артуре Фредлунде, жившем по адресу: Эдди-стрит, 1048, на другом берегу реки Провиденс, в западной части города. Лавкрафт всерьез взял друга под крыло, ведь в Rhode Island Journal of Astronomy за сентябрь 1906 г. указывается, что Фредлунд (несомненно, с помощью Лавкрафта) возродил Scientific Gazette, не выпускавшийся с сентября 1905 г., и стал редактором вестника. Если Лавкрафт позволил парню возглавить одно из своих научных изданий, значит, он действительно видел в нем большой потенциал. Подробно о случившемся Лавкрафт не рассказывал, а потому неизвестно, что за неприятные «качества» проявились у Фредлунда.
Стюарт Коулман никогда не упоминал о каких-либо «возражениях» со стороны матери Лавкрафта, так что она обычно не запрещала Говарду приводить домой остальных друзей. Почему же она не хотела видеть у себя дома Фредлунда? Вероятно, так проявлялся ее снобизм. Лавкрафт и сам, будучи новоанглийским аристократом, осознавал свою принадлежность к определенному классу, как можно судить по его комментарию насчет «белых голодранцев Тейлоров», учившихся в школе Слейтер-Авеню. На протяжении жизни он верил то в аристократию класса и происхождения, то в аристократию ума, а иногда одновременно и в то, и в другое, но постепенно склонялся в пользу второго, хотя важность родословной тоже не отрицал. В то время как мы видим, аристократия ума вышла на первый план в связи с увлечением наукой и ролью наставника для ученика, который «проявлял большой интерес» к его работе. Возможно, проявившиеся во Фредлунде «плебейские» качества привели Лавкрафта к мысли, что не надо целиком отвергать значимость классовой принадлежности.
В 1908 г. Лавкрафт стоял на пороге взрослой жизни: он довольно хорошо учился в Хоуп-Стрит, накопил огромный багаж знаний по химии, географии, астрономии и метеорологии, а также добился успехов в беллетристике как латинист, поэт и автор прозы. Казалось, ему предначертана карьера в научной области: можно, как преподаватели из Оксфорда, одновременно писать детективы, учить студентов астрономии, а в свободное время сочинять рассказы в жанре ужасов. Итак, не по годам развитому и хорошо образованному молодому человеку было гарантировано успешное будущее.
Однако из-за четвертого «подобия срыва» все планы пошли под откос, и Лавкрафт уже не вернулся к так называемой нормальной жизни. Этот срыв стал одним из самых серьезных в его жизни, и в каком-то смысле Говард так от него и не оправился.
5. Варвар и чужак (1908–1914)
Летом 1908 г. у Лавкрафта случился самый настоящий нервный срыв, причины которого он нигде не раскрывает. Подробности нам неизвестны. Вот четыре отрывка из писем с 1915 по 1935 г.:
«В 1908 г. я должен был поступить в Брауновский университет, но из-за подорванного здоровья от этой идеи пришлось отказаться. Меня тогда мучили и мучают до сих пор сильные головные боли, бессонница и слабость нервной системы в общем, в связи с чем я не могу долго заниматься каким-то одним делом»[377].
«В 1908 г. я собирался поступать в Брауновский университет, когда здоровье мое совершенно испортилось, и я был вынужден отказаться от получения высшего образования»[378].
«… в конце концов, не стоило мне идти в старшие классы. Учеба мне нравилась, однако напряжение было слишком велико для моего состояния здоровья, и в 1908 г., сразу после окончания школы, я пережил нервный срыв и не сумел поступить в университет»[379].
«Состояние здоровья не позволило мне пойти в университет, так как регулярное посещение школы привело к чему-то вроде нервного срыва»[380].
В первом, втором и четвертом письмах Лавкрафт немного недоговаривает и даже вводит своих собеседников в заблуждение, намекая, будто учеба в Брауновском университете была практически решенным делом, тогда как на самом деле он даже не окончил школу – ему понадобилось бы отучиться еще как минимум год, чтобы рассматривать возможность получения высшего образования. В третьем же отрывке Лавкрафт откровенно врет о том, что окончил школу, хотя вообще ему это несвойственно.
Мы не располагаем никакой информацией о характере его срыва, и остается лишь строить догадки о произошедшем, в чем нам помогут свидетельства со стороны. Гарри Бробст, говоривший с женщиной, которая училась в одной школе с Лавкрафтом, рассказывает: «По ее словам… у него случались ужасные тики – например, он внезапно вскакивал со стула и начинал прыгать. Кажется, это называли припадками. Из старшей школы его забрали, и дальше он, видимо, занимался только с репетиторами. Она сказала, что помнит Говарда, еще как помнит. Наверное, он перепугал других учеников до полусмерти»[381]. Из этого примечательного воспоминания можно сделать вывод, что у Лавкрафта по-прежнему проявлялись симптомы малой хореи (если он действительно страдал от этой болезни). Бробст, будучи доктором психологических наук и специалистом по уходу за психически больными, рассматривает возможность наличия у Лавкрафта «хорееподобных симптомов» и даже предполагает, что у него были истерические припадки – чисто психологическое заболевание, не имеющее физиологической причины. Теперь уже трудно установить, бросил ли Лавкрафт школу именно из-за этих припадков.
Кое-какие детали мы узнаем и от Гарольда У. Манро, который вспоминает еще один случай с Лавкрафтом:
«… строили новый дом, и это, естественно, привлекало всех ребят с округи, особенно после того, как у плотников заканчивался рабочий день. Внимательно осматривались бочонки с гвоздями, из которых щедро набирали образцы на пробу. Подниматься и спускаться можно было только по приставным лестницам, поэтому самым интересным считалось покорение верхних этажей. Это место интриговало и маленького Говарда, который, правда, ходил туда один по темноте. Потом вдруг стало известно, что какой-то мальчишка – мальчишка Лавкрафтов – сорвался (с какой высоты, никто не знал) и упал прямо на голову. Когда волнение из-за этой новости понемногу затихло, в тот же день сообщили, что голову пострадавшего “обложили льдом”»[382].
Манро не указывает, когда конкретно произошел этот случай (сам он ничего не видел, а лишь передал услышанное от одной девочки «немного помладше Лавкрафта», впоследствии ставшей супругой Манро), а далее прямолинейно добавляет: «Лавкрафт не окончил ни Хоуп-Стрит, ни какую-либо другую школу. Он хотел получить оценки, которые позволили бы ему поступить в Брауновский университет, но пошатнувшееся здоровье вынудило его бросить учебу еще задолго до окончания выпускного года». Таким образом, Манро безоговорочно связывает данное происшествие с тем, что Говард перестал ходить в школу.