астное полчище истеричных и полоумных краснобаев, главный принцип которых – писать о своем преходящем настроении и психопатических явлениях любыми бессмысленными и бесформенными фразами, какие только срываются с их языка или из-под пера в момент припадка вдохновения (или эпилепсии)». Полемизировать Лавкрафт умеет, хотя его доводам не хватает убедительности. При этом он все равно утверждает: «Впечатления, которые они испытывают и записывают, ненормальны, их нельзя передать людям со здравым рассудком, так как в подобных излияниях нет ни капли истинного искусства или даже намека на художественный порыв. Мысленные и эмоциональные процессы, вдохновляющие этих радикалов, не имеют отношения к поэзии». В результате Лавкрафт приходит к следующему выводу: «Их никоим образом нельзя назвать поэтами, а их творения, совершенно далекие от поэзии, не стоит приводить как пример упадка стихотворчества». Получилось умно, но это всего лишь хитрый риторический ход, о чем Лавкрафт наверняка и сам догадывался. Заявляя, что у имажинизма и у белого стиха в целом нет будущего, он, возможно, лишь тешил себя иллюзиями, хотя в то время большинство поэтов все еще придерживались традиционных стихотворных размеров. Борьбу против авангардной поэзии Лавкрафт будет вести на протяжении всей жизни, однако годам к тридцати поймет, что битва напрасна. Несмотря на это, Лавкрафт останется предан традиционной поэзии, правда, позже значительно пересмотрит свои взгляды и будет придерживаться идеи о том, что поэзия должна быть простой, но изящной и связной, и говорить с читателем на современном языке.
Интересно, что и самого Лавкрафта обвиняли в небрежности, только связанной с рифмой, а не с размером. В майском номере своего любительского журнала Piper за 1915 г. Рейнхард Кляйнер заметил, что критические высказывания Лавкрафта «иногда чересчур снисходительны к “допустимым” рифмам, в соответствии с нормами ушедших дней». По поводу «Сказания о простом писаре» он добавил, что «… слово “art” рифмуется с “shot”, а это не должно считаться “допустимым” даже в самом свободном толковании поэтом собственной теории»[518].
Лавкрафт не мог промолчать в ответ, хотя, будучи другом Кляйнера, не хотел обращаться с ним слишком сурово. Лавкрафту было известно, что «допустимая рифма» являлась отличительным признаком поэзии Драйдена и его последователей, а единообразие рифмы, о котором говорил Кляйнер, стало типичным только в поколении Сэмюэла Джонсона, Оливера Голдсмита и далее среди всех поэтов девятнадцатого века. О чем он и повествует в статье «Допустимая рифма» (Conservative, октябрь 1915 г.), где, как и в «Страсти к упрощенной орфографии», представлена история вопроса и справедливо подчеркивается, что благодаря драйденовской реформе стихотворного размера в английском языке использование допустимой рифмы стало не таким страшным проступком, как во времена его предшественников. Заканчивает Лавкрафт призывом к снисходительности по отношению к нему самому: «Однако стоит сделать исключение для тех немногих, кто, впитав атмосферу давних времен, всем сердцем стремится к величавому ритму классических стихотворений». Вот уж действительно: «Что в прозе, что в стихах я – пережиток восемнадцатого века»[519].
Ранее я упоминал, что Лавкрафт использовал псевдоним «Еймс Дорренс Роули», пародируя в стихотворении «Лаэта. Элегия» работы Джеймса Лоуренса Кроули. (Как ни странно, еще три стихотворения, написанные под этим псевдонимом, – «Генерал-майору Омару Банди, США», «Слово последнего язычника» [= «Древней языческой религии»] и «Доброволец», – не имеют никакого отношения к пародиям на Кроули.) Псевдонимы Лавкрафта – вообще тема для отдельного разговора: астролога И. Ф. Хартманна он критиковал, называясь Айзеком Бикерстаффом-мл., в статьях по любительской журналистике подписывался «El Imparcial», но в остальном под псевдонимами писал только стихи. Всего обнаружено около двадцати псевдонимов, а где-то среди любительской прессы, возможно, затерялась еще парочка. Правда, регулярно Лавкрафт использовал лишь несколько из них: Хамфри Литтлвит, Генри Паже-Лоу, Уорд Филлипс, Эдвард Софтли и, самый популярный, Льюис Теобальд-мл. За некоторыми из выдуманных имен вполне отчетливо проступает личность Лавкрафта. К примеру, Льюисом Теобальдом он, несомненно, назвался в честь горе-исследователя Шекспира, которого Поуп выставил на посмешище в первой версии (1728) «Дунсиады».
Иногда Лавкрафт прибегал к псевдонимам лишь по той причине, что направлял в любительскую прессу, особенно в Tryout Ч. У. Смита, огромное количество своих работ, но не желал создавать впечатление, будто его произведения незаслуженно занимают слишком много места. В других случаях он просто хотел скрыть имя из-за необычного содержания стихов, поэтому «Мудрость», затрагивающая религиозную тему, была напечатана под псевдонимом Арчибальд Мейнуоринг, в котором лишь специалисты по поэзии восемнадцатого века, знающие о том, как сильно Лавкрафт увлекался тем периодом, увидят отсылку к малоизвестному поэту Артуру Мейнуорингу, переводившему часть «Метаморфоз» Овидия для издания Гарта. Некоторым его псевдонимам трудно дать какую-либо характеристику, поскольку Лавкрафт, судя по всему, пользовался ими по прихоти, не задумываясь о создании подлинной личности для нового имени, даже если под ним публиковалось большое количество работ[520]. Отдельные псевдонимы, придуманные для дальнейших произведений, мы еще разберем подробнее.
Во многих ранних стихах Лавкрафта затрагивались политические темы. С учетом его взглядов на расовый вопрос, социальные классы и милитаризм политические события 1914–1917 гг. предоставили немало поводов для дебатов. Примкнув в апреле 1914 г. к сообществу журналистов-любителей, Лавкрафт и не догадывался, что всего четыре месяца спустя начнется Первая мировая война. Понимая, что США не планируют вмешиваться в военные действия на стороне его любимой Англии, Лавкрафт пришел в ярость. В Conservative он преимущественно критиковал международную ситуацию в прозе, а многочисленные стихи на эту тему появлялись в самых разных любительских изданиях.
Еще до начала Первой мировой внимание Лавкрафта привлекло другое событие – Мексиканская революция, вдохновившая его на написание язвительного сатирического стихотворения «Генералу Вилье» (Blarney-Stone, ноябрь-декабрь 1914 г.). По словам Лавкрафта, оно было написано летом «с целью бросить вызов тем, кто обвиняет автора в педантизме и напыщенности» («Отдел общественной критики», United Amateur, март 1915 г.). И тут уж не поспоришь: за исключением вступительной части «’Tis», стихотворение звучит современно, и в нем даже используются разговорные выражения («Читать ты не умеешь, имя свое не напишешь, / Но, Санта-Мария! сражаться ты мастер»). Как добавляет Лавкрафт, в связи «с переменами и революциями» последняя строфа стала казаться «прискорбно старомодной»:
Итак, пока хитрый старый Уэрта, напившись плохого бренди,
Все еще цепляется за трон, на другом берегу далекой Рио-Гранде
Именно вам наш друг Брайан окажет помощь:
Si, генерал Вилья, так и будет – на расстоянии.
Речь идет о том, что Викториано Уэрта, ставший президентом после убийства Франциско И. Мадеро в феврале 1913 года, был свергнут 15 июля 1914-го, в результате чего разразилась борьба за власть между Панчо Вильей и Венустиано Карранса. Президент Вильсон действительно недолгое время «оказывал помощь» Вилье, но после того как в 1915 г. Вилья проиграл битву при Селае, Вильсон встал на сторону Карранса. В ответ в начале марта 1916 г. Вилья вторгся в Нью-Мексико. Несколько месяцев спустя в Providence Evening News от 23 июня 1916 г. опубликовали стихотворение «Призыв к миру и справедливости» некоего Генри Ф. Томаса, которое Лавкрафту показалось оскорбительным. Как он утверждал, «автор счел, что это “позор” для Америки – готовиться к нападению мексиканских бандитов»[521]. Возможно, Лавкрафт по-своему понял суть данного произведения, ведь в остальном это просто сентиментальный стишок, взывающий к пацифизму и третейскому суду («Давайте строить, а не разрушать, / Лишь тогда в мире будет радость»). Никакие конкретные враги, с которыми нельзя воевать, не упоминаются. В любом случае Лавкрафт не мог вынести такие глупости и написал ответное стихотворение «Прелести мира» (Providence Evening News, 27 июня 1916 г.):
Пусть кровожадный Вилья захватывает техасскую равнину,
Пусть коварный Карранса оскверняет все права,
Протянем руку диким полчищам
И встретим захватчика как дорогого друга:
И неважно, что вчера он убил твоих братьев.
Будем благочестивы, ведь воевать – плохо!
Эту тему он постоянно затрагивал на протяжении первых трех лет Первой мировой, пока в 1917 г. Америка не вмешалась в войну. Лавкрафт никак не мог смириться с тем, что американцы не вступились за своих собратьев-англичан в борьбе против немцев, и его приводило в бешенство не только то, что правительство отказывалось вмешиваться в европейскую войну, но и то, что американское общество в большинстве своем было настроено решительно против подобного вмешательства. Даже после затопления британского лайнера «Лузитания» 7 мая 1915 г., на борту которого погибло 128 американцев (а общее количество жертв достигло 1200 человек), люди не сразу переменили свое мнение о Германии. Под впечатлением от трагедии Лавкрафт написал громогласное полемическое стихотворение «Злодеяние из злодеяний: “Лузитания”, 1915 г.»:
Обезумевший от недавно пролитой бельгийской крови,
Жестокий пруссак залег на дне океана,
Несчастный трус затаился в царстве Нептуна
И творит против мира свое привычное зло.