может проявиться, но пока дремлет»[621]. Если бы он хотел, чтобы мы поверили, будто со скользкого дна действительно поднялся монстр, вряд ли он стал бы так говорить.
Я по-прежнему до конца не уверен, есть ли тут связь с богом филистимлян по имени Дагон, который изображался с головой человека и телом рыбы. Лавкрафт называет имя бога ближе к концу рассказа, а дальше мы уже сами должны делать выводы. Дагон снова появляется в псевдомифологии Лавкрафта, однако является ли он тем самым богом-рыбой – точно не известно.
«Дагон» примечателен уже тем, что сильно отличается от «Усыпальницы» по тону, тематике и месту действия. Лавкрафт, страстный поклонник восемнадцатого века, вдруг нашел вдохновение в современном событии, Первой мировой войне, и, пожалуй, не случайно написал рассказ всего за пару месяцев до того, как в конфликт вмешалась Америка. Общее влияние Э. По все еще заметно, но это уже значительно усовершенствованный стиль, а к многословности автора больше не примешивается архаичность языка. Упоминание «Пилтдаунского человека», обнаруженного на тот момент совсем недавно, в 1912 г., – признак научной своевременности, который в дальнейшем станет фирменной чертой прозы Лавкрафта. Иногда он будет в последний момент исправлять рассказ, чтобы сделать его как можно более точным с научной точки зрения. В итоге такого рода реализм стал основным компонентом лавкрафтовской теории «странного» и привел к комбинации между рассказом о сверхъестественном и зарождающимся жанром научной фантастики. «Дагона» можно считать предшественником научной фантастики, поскольку описанное в нем явление не идет вразрез с нашими представлениями о реальности, а скорее их расширяет.
В целом «Дагон» – произведение значимое. В нем затрагиваются темы, к которым Лавкрафт еще обратится в более поздних рассказах, а стремительное, напряженное повествование сглаживает неправдоподобные моменты и приводит нас к завораживающей концовке. «Я все время что-то напевал, а когда не мог петь, начинал странно смеяться», – рассказывает герой о том, как пытался сбежать, увидев монстра. Никогда прежде Лавкрафт так выразительно не описывал беспокойство, вызванное неким страшным открытием. Он продолжал считать «Дагона» хорошим рассказом и в более поздние годы, что вполне справедливо.
По словам Лавкрафта, на написание «Дагона» его отчасти вдохновил сон. Джон Рейвенор Буллен, писавший в «Трансатлантическом круге» об этом рассказе, отмечал: «Нам рассказывают, что [герой] заполз в брошенную лодку (стоявшую вдалеке где-то на берегу). Но как он мог до нее добраться, если утопал в болоте?» На что Лавкрафт ответил: «… да, герой утопал в болоте и все-таки сумел ползти! Он вытягивает сам себя из мерзкой топи, хотя она упорно к нему липнет. Уж мне ли не знать: я сам полз так во сне и до сих пор ощущаю, как меня засасывает отвратительное болото!» («Защита снова открывается!», 1921 г.). Основан ли и весь остальной рассказ на том, что он увидел во сне, Лавкрафт не говорит.
Поскольку действие происходит в современном мире, на рассказ, возможно, повлияли и современные литературные источники. Думаю, Уильям Фулвайлер[622] верно подмечает общее сходство с «Рыбоголовым» Ирвина Ш. Кобба, историей о жутком человеке, похожем на рыбу, который появляется в уединенном озере. Рассказ вышел в Argosy от 11 января 1913 г., и Лавкрафт хвалил его в письме к редактору. Более того, «Рыбоголовый» повлиял и на многие поздние работы Лавкрафта. Фулвайлер указывает и некоторые другие произведения из All-Story – «Приключения в недрах Земли» и «Пеллюсидар» Эдгара Райса Берроуза, «Морские демоны» Виктора Руссо, – где задействован подземный мир или человекоподобные амфибии, хотя я не уверен, что эти произведения непосредственно повлияли на рассказ Лавкрафта.
У. Пол Кук взял «Усыпальницу» в Vagrant еще в середине июня 1917 г., и Лавкрафт ожидал ее появления в декабрьском номере, но напрасно[623]. Затем он думал, что рассказ выйдет в Monadnock Monthly[624] Кука в 1919 или 1920 г., однако и там его не напечатали. Рассказ наконец-то появился в Vagrant за март 1922 года. «Дагона» приняли в любительском журнале «Финикиец» (Phoenician, редактор Джеймс Мазер Моузли)[625], хотя в дальнейшем не опубликовали. Вышел он в Vagrant в ноябре 1919-го.
Примерно в 1923 г. Лавкрафт показал «Дагона» Кларку Эштону Смиту, а тот передал рассказ своему другу и наставнику Джорджу Стерлингу. Стерлингу история понравилась, и он лишь посоветовал немного оживить концовку: мол, пусть монолит перевернется и насмерть придавит собой монстра. Как писал затем Лавкрафт, такая рекомендация «наводит меня на мысль, что поэты должны сочинять стихи и не лезть в чужие дела…»[626].
Как мы позже увидим, из этих двух историй зародились многие дальнейшие, более успешные рассказы Лавкрафта: «Усыпальница» стала основой для «Случая Чарльза Декстера Варда» (1927), а «Дагон» – для «Зова Ктулху» (1926) и «Тени над Иннсмутом» (1931). Подобное будет часто повторяться с его художественными произведениями. Лавкрафт наверняка придумал множество различных сюжетов, но воплотил на бумаге лишь малую их долю, так как перерабатывал и развивал старые идеи. Впрочем, и этому нельзя не радоваться, ведь его задумки достигли высокого уровня выражения.
Третий рассказ того периода «Воспоминания о докторе Сэмюеле Джонсоне», предположительно написанный в 1917 г., зачастую оставляют без внимания. Рассказ появился в United Amateur за сентябрь 1917 г. подписанный псевдонимом Хамфри Литтлвит, хотя Лавкрафт редко публиковал рассказы под вымышленным именем. Даже если считать, что он был написан незадолго до выхода в журнале (а так, скорее всего, и было), Лавкрафт мог сочинить его еще до «Усыпальницы» и «Дагона», тем более что United Amateur нередко выходил на пару месяцев позже указанной на обложке даты. Это нетипичная для Лавкрафта история, в связи с чем ее, очевидно, и упускают из виду, и при том один из самых замечательных его комических рассказов.
«Воспоминания о докторе Сэмюеле Джонсоне» не относятся к «странному» жанру, если не воспринимать буквально информацию о том, что рассказчик родился 20 августа 1690 г. и ему исполняется 228 лет. Лавкрафт/Литтлвит приводит известные и не очень «воспоминания» о Великом хане литературы и его кружке – Босуэлле, Голдсмите, Гиббоне и других, и все это написано на безупречном английском образца восемнадцатого века. Большинство деталей явно взято из «Жизни Сэмюела Джонсона» за авторством Босуэлла и из работ самого Джонсона, коих у Лавкрафта имелось впечатляющее количество, включая журналы «Айдлер» (Idler) и «Рэмблер» (Rambler), «Жизнеописание поэтов», «Историю Расселасса», «Путешествие к западным островам Шотландии» и двенадцатое (1802) издание толкового словаря английского языка.
Рассказ чудесен от начала до конца. Лавкрафт решил дерзко позабавиться над бесконечными насмешками коллег по любительской журналистике, говоривших, что он уже два века как вышел из моды.
«Хотя многие читатели порой заметят признаки старомодности в моей манере письма, мне польстило бы показаться нынешнему поколению молодым человеком, заявляя, будто я родился в 1890 году в Америке. Теперь же я все-таки намерен сбросить с себя бремя сей тайны, которую я прежде хранил, боясь, что мне никто не поверит. Я намереваюсь сообщить народу всю правду о моем истинном возрасте, чтобы удовлетворить их потребность в подлинной информации об эпохе, когда жили те известные личности, с кем я был дружен».
Литтлвит, подобно Джонсону с его журналами Idler, Rambler и Adventurer, тоже выпускает периодическое издание и, как Лавкрафт, известен тем, что любит править чужие стихи. Когда Босуэлл, «навеселе от вина», пытается сочинить язвительный памфлет о Литтлвите, тот распекает Босуэлла, мол, «пусть не высмеивает его поэтический талант». И это приводит нас к одному из самых замечательных моментов во всем рассказе, понятных лишь тем, кто читал «Жизнь Джонсона». Джонсон показывает Литтлвиту никудышный стишок, написанный слугой на свадьбу герцога Лидса:
Когда герцог Лидса женится
На милой юной леди высокого класса,
Как же счастлива будет эта дама
В компании его светлости герцога.
Это стихотворение действительно приводится в «Жизни Джонсона» как пример того, что Джонсон «хранил в памяти как мелкие банальности, так и важные мысли»[627]. А вот оно же, исправленное Литтлвитом:
Когда любезный ЛИДС благополучно женится
На целомудренной деве из древнего рода,
Как возрадуется она от гордости,
Что заполучила себе такого супруга!
Естественно, таким образом Лавкрафт сам усовершенствовал не самые удачные стихи восемнадцатого века. Получилось неплохо, но Джонсон справедливо заявляет: «Ритм вы, сэр, исправили, но не добавили в эти строки ни остроумия, ни лирики».
Рассказ «Воспоминания о докторе Сэмюеле Джонсоне» очень забавный, и по живости юмора с ним могут сравниться лишь более поздние «Прелестная Эрменгарда» и «Ибид». Он определенно развенчивает миф о том, что у Лавкрафта не было чувства юмора или что он воспринимал себя слишком серьезно, а при виде идеального георгианского стиля начинаешь задумываться: может, Лавкрафт все же ошибался, заявляя: «Я, наверное, единственный из ныне живущих, для кого язык прозы и поэзии восемнадцатого века является практически родным»[628]