National Enquirer за 17 января 1918 г. и также в Providence Evening News. Ни одну из этих двух работ нельзя назвать выдающейся: Миллер жалуется, что с ним, волонтером, обращаются хуже, чем с призывниками («… вся честь тем, кого призвали, / А работу выполняет доброволец!»), Лавкрафт же возражает, называя добровольца настоящим патриотом, чьи заслуги будут признаны народом:
Мы чтим ряды новобранцев,
Ведь мы знаем – они обычные люди,
Слесари и продавцы, оторванные от работы
И брошенные в логово дракона.
Они благородно несут свою ношу,
Зачем над ними глумиться?
Но почетные лавры и звание патриота
Достанутся добровольцу!
Сравним его с любопытным стихотворением «Призывник», написанным около 1918 г., но тогда еще не опубликованным. Здесь мы представляем себя на месте обычного призывника («Я простой рабочий, / Я не умен и не силен…»), который понятия не имеет, почему его «заставляют… писать свое имя / В списке смертников»:
Я ни к кому не испытываю ненависти,
А мне говорят сражаться и убивать,
Страдать день ото дня,
Чтобы удовлетворить желание господина.
Довольно нетипичные для Лавкрафта заявления, если только он не подразумевал тут некую пародийность или цинизм. Суть стихотворения уловить сложновато, как и смысл последней строфы:
Силы духа на пределе,
Я делаю глоток пьянящего вина,
Все так странно, что я могу лишь
Смеяться, смеяться и еще раз смеяться!
Значит ли это, что призывник вдруг осознал, какова его роль в этой великой машине войны? По какому поводу и с какой целью написано данное стихотворение – неизвестно.
В декабре 1917 г. Лавкрафт сообщал: «Вчера прислали опросный лист, я обсудил его с главврачом в местной призывной комиссии». По совету врача, друга семьи и далекого родственника, Лавкрафт зачислил себя в группу V, раздел G («совершенно не годен»[668]), хотя сначала собирался поставить отметку в группе I. «Не очень приятно, когда второй раз за последние полгода мне напоминают о моей полной никчемности», – с грустью замечал он, однако соглашался с доводами врача о том, что «из-за плохой выносливости я стану лишь обузой там, где требуется строгая дисциплина и соблюдение расписания».
По поводу самого хода войны Лавкрафт писал следующее: «В общем и целом ситуация приводит в уныние. Как бы не понадобилась вторая война, чтобы все исправить». Этот случайный, но по-своему пророческий комментарий относится к тому времени, когда на союзников обрушилась череда неудач: пока не мобилизовали новые войска из Америки, немцы значительно продвинулись вперед и, казалось, вот-вот победят. Возможно, именно о таком варианте развития событий думал Лавкрафт, говоря о «второй войне», которая помогла бы восстановить границы стран в том виде, в каком они существовали до 1914 г. Что интересно, мне не удалось найти ни одного высказывания Лавкрафта из того периода, когда война действительно завершилась, хотя письма за 1918–1919 гг., конечно, могли затеряться или быть уничтожены.
Судя по тяжеловесному эссе «Лига» (Conservative, июль 1919 г.), посвященному Лиге Наций, Лавкрафт внимательно следил за мирной конференцией в Версале. Эссе появилось всего через два месяца после того, как 28 апреля 1919 г. был заключен Версальский мир. По сути, оно представляет собой критическое высказывание о неизбежности войны и бессмысленности заключения мирных договоров для ее предотвращения. Эссе начинается с высокопарных псевдофилософских размышлений, прямо как из его рассказов («Бесконечно легковерие человечества»), затем Лавкрафт добавляет: «Испытав неописуемые опустошения, вызванные жадностью и вероломством недостойной доверия нации, которая застала цивилизацию врасплох, человечество намерено снова принять курс на легковерие и опять положиться на “клочки бумаги”, так называемые договоры или соглашения…» Он высказывает три критических замечания Лиге Наций: во-первых, по его мнению, она неспособна предотвратить войну, ведь если народ чего-то очень сильно хочет, он будет сражаться за это независимо от последствий, во-вторых, полное разоружение, к которому стремится Лига, опасно, так как нет возможности проверить, вдруг некоторые страны тайком запасают оружие, и в-третьих, если серьезный конфликт все-таки разразится, авторитет Лиги быстро «подорвут десятки других подпольных лиг» в зависимости от приоритетов замешанных стран.
В замечаниях Лавкрафта здравый смысл смешивается с консерваторской паранойей. Основное средство, с помощью которого Лига могла бы «предотвратить» войну в одной непримиримой стране, – наложение экономических санкций. Лавкрафт, несомненно, очень обрадовался, когда в начале 1920 г. Соединенные Штаты отказались одобрить вступление Америки в Лигу Наций, о котором помышлял ненавистный ему президент Вильсон, только он не понимал, что это сводило к нулю угрозу санкций со стороны величайшей в мире экономической державы, ведь США всегда могли проигнорировать штрафные меры против страны, которую они поддерживали. Довод Лавкрафта по поводу полного разоружения справедлив, тем более что международная конференция по разоружению, проводившаяся Лигой несколько раз в конце 1920-х, потерпела неудачу, когда с приходом 1930-х не сумела решить вопрос, связанный с требованием Гитлера о перевооружении. Заявление о «других подпольных лигах» никак не связано с историей существования Лиги Наций. Напротив, в 1920-х ей удалось разрешить несколько мелких конфликтов, а к концу десятилетия Штаты начали не совсем официально принимать участие в делах Лиги. Лавкрафт рекомендовал основным силам (Штатам, Великобритании, Франции и Италии) заключить «простой и практичный союз», чтобы не дать Германии или другой агрессивно настроенной стране развязать очередную войну, и теоретически это была неплохая идея, только он еще не знал, что три года спустя Муссолини укрепит свои позиции и поведет Италию совершенно другим курсом, далеким от планов союзников. Лавкрафту нравилось представлять себя суровым политическим реалистом, так что человек, который в 1923 г. скажет, что «самая здравая сила в мире – сила волосатой мускулистой правой руки»[669], точно не был готов проявить снисходительность к организации, которую считал бестолковой и к тому же левацкой.
Вот интересный отрывок из «Лиги»: «Говорят, Лига соберется хорошая, полная борцов против обычной войны – правда, ей не хватает борцов против большевизма». Итак, в послевоенный период Лавкрафт ожидаемо поддерживал антикоммунистическую идеологию «Красная угроза». Комментариев времен Октябрьской революции найти не удалось, хотя замыслы социализма в России проявились как раз после войны. В эссе «Большевизм», опубликованном в Conservative за июль 1919 г., Лавкрафт беспокоится из-за «тревожной тенденции нашего времени… все растущему безразличию к установленным законам и порядкам». И безразличие это, как он считает, отчасти вызвано «дурным примером малоразумной толпы из России». Упоминает он и более близкие к истине причины:
«… длинноволосые анархисты выступают за общественный переворот, а это ни много ни мало возвращение к дикарству и средневековому варварству. Даже среди этого традиционно дисциплинированного народа собралось столько открытых и тайных большевиков, что требуются немедленные меры по восстановлению порядка. Многочисленные необоснованные забастовки важных работников, проводимые с целью вымогательства, а не для повышения зарплаты, – угроза, с которой необходимо считаться».
Спустя десять лет мнение Лавкрафта стало прямо противоположным. Вряд ли он лично был знаком с кем-то из большевиков, а не являясь рабочим, понятия не имел об ужасных условиях труда во многих отраслях производства. Лавкрафт лишь повторяет высказывания консерваторов, считавших, что трудовые беспорядки вызваны иностранными социалистами, и снова действует будто наивный, полный предрассудков «диванный аналитик», совершенно не понимающий, как на самом деле обстоят дела в стране.
Его слова о «возвращении к дикарству» намекают на основной принцип политической философии, которой Лавкрафт придерживался в то время, да и, пожалуй, на протяжении всей жизни, хотя впоследствии выражалась она уже не так преувеличенно. «Меня волнует только цивилизация, только уровень развития и организации, способный удовлетворить сложные психологические, эмоциональные и эстетические нужды высокоразвитых и чувствительных людей»[670], – утверждал он в 1929 г., и данное заявление могло послужить основой политической мысли Лавкрафта. Возможно, под «цивилизацией» он понимал состояние общества, при котором было бы удобно жить людям вроде него самого, хотя большинство философских и политических течений действительно пекутся лишь о собственных интересах, так что в этом Лавкрафт не одинок. Главным образом он стремился предотвратить крах цивилизации, вероятность которого сильно беспокоила Говарда после окончания войны, особенно с учетом того, какого неважного мнения он был о человечестве.
В статье «У корней» (United Amateur, июль 1918 г.) Лавкрафт заявляет, что мы совсем недалеко ушли от первобытных людей: «Мы должны понимать, что в основе каждого животного под названием “человек” лежит дикость и желание вернуться к древним, более разумным принципам жизни и защиты своего народа. Мы должны понимать, что природа человека не изменится, покуда он остается человеком, что цивилизация – это просто тонкая оболочка, под которой чутко спит зверь, готовый пробудиться в любой момент». К краху могут привести многие вещи – алкоголь, война, большевизм, поэтому общество необходимо выстраивать таким образом, чтобы избежать подобного распада. В то время (а на самом деле всю жизнь, даже когда он стал придерживаться умеренно социалистических взглядов) Лавкрафт считал, что есть только один выход – аристократия.